Amor caecus

Фриск ненавидит живопись. Краски, кисточки, палитра — всё вызывает в ней острую неприязнь, ломается, выпадает из пальцев, что внезапно становятся неловкими, будто деревянными. И снимает это проклятье только огрызок любимого карандаша, сжимаемый девушкой крепко и уверенно. Каким-то магическим образом он возвращает рукам его ученицы ту самую воздушную небрежность, с которой она покрывала полотно — безукоризненно гладкое, а не акварельно-пористое, — угловатыми штрихами и росчерками. Она обожала графику. Обожала настолько, что сама всегда двигалась стремительно. Плавными, переливчатыми штрихами — ломаной, пластичной, опасной в своей периодической неуловимости, но геометрически красивой грацией. Художница. Талант. — Скоро вас переплюнет, — шутили остальные ученики, наблюдая, как девушка заканчивает очередную работу и пылко затемняет драпировку, чтобы подчеркнуть белизну одного из главных предметов. — Пусть сначала напишет мне красками хоть один-единственный нормальный букетик, — усмехался он простодушно, отмахиваясь от этих мелких приставучек. — А вы идите работайте, чертята. У кого это мольберт простаивает в гордом одиночестве? Маффет!.. Я же просил закончить построение, разжевал по кусочкам, а ты даже овалов не наметила? Забавная девчушка с чёрными хвостиками, подпрыгивающими в такт шагам, вздохнула и попыталась что-то пробормотать, оправдываясь. Мужчина лишь вздохнул, направившись к рисунку, чтобы объяснить всё заново… и не заметив короткого, но весьма красноречивого взгляда, который на него бросила Фриск. Только когда урок закончился, а ученики разошлись по домам, он обнаружил на краю стола букетик, нарисованный на измятом листке чёрной акварелью. Яростно, кривовато, словно человек не писал — изливал вместе с краской всю злобу. Ошибки быть не могло. В уголке листа красовалась её подпись — закорючка, напоминающая голубку. Потом находились и другие похожие работы: монстры, призраки, сердечки, вырезанные из цветного картона и пришитые к портретам незнакомых детей. Записи на обратной стороне каждого из рисунков, описывающие изображённых на нём существ или то самое загадочное местечко, что занимало мысли его ученицы. Подземелье. Она писала, что не смогла их спасти. Она рисовала странную девочку с кровавой улыбкой. Она странно поглядывала на одноклассников, называя своих монстров их именами. Андайн — жуткая рыбина, напоминающая грязно-синее пятно. Маффет — паучиха, чьи лапы потёками сползали с листа. Флауи — цветок с кривым оскалом. Это было забавно, пока ему не попался набросок скелета с широкой улыбкой, напоминающей его собственную, над черепом которого было аккуратно выписано: «Санс». — Что это такое? — спросил он устало, задержав Фриск после уроков. — Вы забыли. — Что забыл? — в голосе сквозило раздражение. Неопределённость начинала злить. — Игровая ошибка. Подземелье. Забыли… Всё забыли. — Перестань нести ерунду, Фриск, и объясни нормально. Остальных пугают эти… Эти зарисовки. Какая ещё ошибка? Девушка молчала. Смотрела на него с тем извечным прищуром, который раздражал мужчину, потому напоминал что-то старое, произошедшее будто не в этой жизни, но когда-то реальное. А потом достала из сумки последний рисунок. Рассвет. Золото с кармином, чернильные силуэты на фоне этого великолепия, выписанного акварелью так умело и красочно, что мужчина невольно застыл. Ториэль, Папирус, Андайн, Альфис, Азгор, Фриск… Свобода?.. Голова крошится под тяжестью воспоминаний. — Забыли. — повторяет она мягко. — Вспомнил, — возражает он. И голос его подводит. Голос дрожит лихорадочно, и фигурки на рисунке расплываются, растворяясь в тяжёлых каплях, падающих на бумагу. Девчонка осторожно утирает его слёзы рукавом, притягивает и обнимает за плечи. Успокаивает, обещая, что вместе они разберутся, помогут вспомнить остальным, найдут способ исправить ошибку. Он просто обнимает в ответ. Теперь это их личное проклятье на двоих — жить и помнить. И знаете… Пожалуй, Санс тоже ненавидит живопись.