Amor caecus

Оно смотрит на них через стекло монитора и — скелет готов поклясться — ухмыляется, полагая, что играет чужими жизнями абсолютно безнаказанно. Ему кажется это веселым — кромсать невинных руками маленькой девочки, утопающей в слезах, когда неведомое существо наконец выключает компьютер. Позволяет отдохнуть от смертей. — Однажды ему надоест, — повторяет монстр, хоть сам не верит в сказанное. Просто кто-то должен это говорить. Кому-то нужно верить в невозможное. Ведь их мирок лишь на том и держится — надежде на счастливую концовку. На его фальшивых обещаниях. — И всё будет хорошо, милая… Всё будет замечательно. — Перестань, — она дрожит и прячет заплаканное лицо в его ключицах, просоленных слезами. Давным-давно не просит — умоляет, измученная этой ложью, этим хрустким, как битое стекло, враньём, осколками изрезавшим ей глотку. — Пожалуйста, перестань… — Мы увидим солнце, — продолжает скелет ровным голосом, будто не слышит. Добродушно скалится в пустоту, когда-то полную знакомых голосов. Теперь никого не осталось — все монстры обратились прахом, и ему хочется переломить, как тростинку, хребет девчонки, чьи пальцы сжимали треклятый кинжал. Санс понимает, что виноват играющий, но сорвать злость на ней гораздо проще, чем на существе за пределами этого мира и его понимания. — Ты видела рассвет, милая?.. Хочешь увидеть его вместе с нами? Она не может ответить. Только рыдает и сжимает его косточки, словно пытается их переломать. Люди, кажется, называют это объятиями. Слова предполагают нечто взаимное, крепкое, согласное — слияние, а не противостояние. У них всего этого не сыскать. У них есть только вспышки — иголками в мягкую ткань. Ненависть, жалость, вина. Судьба разбитая на тысячи кусочков, которых им теперь не сложить, не составить единой картинки, где всему найдётся место: радости, счастью, процветанию. Просто не хватит времени: оно включает игру и начинает с последнего сохранения. Сохранения в последнем коридоре. Фриск мысленно шепчет молитвы своим глухим божествам — напрасные до последнего словечка. У неё душа залита кровью и пальцы настолько холодные, что можно обжечься. Отливают матовой белизной, пускай существу за экраном видится жёлтое. И монстр внезапно понимает, почему обращения человека к высшим силам безответны. Богам нет нужды слушать мёртвых. Это даже не грустно — смешно. Были ли они вообще когда-то живы? Санс не знает ответа. Сейчас, если верить сценарию, ему предстоит сказать несколько набивших оскомину реплик, начать их сражение, а затем последовать за братом, чтобы человек закончил свою кровавую дорожку. Да только мертвое изначально умереть не может, и монстру надоело это ужасно — видеть заплаканные глаза малышки, чувствовать себя кретином, бросающим несбыточные обещания, бездействовать, скидывая всю вину на игрока. Надоело так сильно, что он разбивает все окна с командами, как должен был сделать король. Битва, пощада, действие — всё покрывается паутиной трещин и осыпается куда-то за пределы экрана, пока скелет молча смотрит перед собой. Одно обещание он всё-таки исполнит. И никакие рамки ему не помешают. За боль, за любимых, за надежды… «В такие прекрасные деньки, как этот… Ты, игрок, будешь гореть в аду»