Amor caecus

Это не стало неожиданностью — она понимала, что подобное когда-нибудь случится. Вспыхнет однажды под сердцем — больно и горячо. Начнут потрескивать чувства-поленья, пожираемые пламенем, чернеть и сохнуть, осыпаясь золой. Грудная клетка вздымается на вдохе, дугами проступают кости под натянутой кожей. Опадает — и легкие исторгают маслянистую дымную горечь вместе с приговором, словами, которые стоит вырезать на могильных плитах, словами-признанием, словами-мучением, что уместилось в короткий набор звуков, в десять закорючек на полях ежедневника, начертанных когда-то обломком карандаша. Я люблю тебя. Люблю, чертов мешок с костями. А ты меня — нет. Даже после случившегося, после того, как взглянул с моего уголка, ответив не отказом, а молчанием — согласием ответив, Санс… — Чего напряглась, мелкая? Выросла — давным-давно не мелкая. Ты так и не понял. — Хэй?.. Язык окостенел? Заткнись. — Фриск… — огоньки в глазницах погасли, холодком повеяло от голоса. Это просто — подняться, чтобы исчезнуть из твоего поля зрения, может, в другой комнате, может, на другом конце света… Проще, чем вырвать руку твоих из пальцев, непроизвольно стиснувших запястье в попытке удержать, но я ведь всегда добивалась своего, верно? Только тебя добиться так и не смогла, даже поимев достаточно упрямства, чтобы склонить к случайной близости… Ты так назвал это потом? Впрочем, неважно. Пустое. — Не заставляй меня повторять, милая. — Я не хочу тебя видеть, — наконец слышится в ответ. Вздрагиваешь. Твои костяшки хрустят, когда сжимаешь кулаки, спрятав руки в карманы своей куртки — той самой куртки, которую накинул мне тогда на плечи, чтобы прикрыть синяки и укусы. Больно это слышать, Санс? Мне тоже больно. Может остановишь меня? Перехватишь, пока не поздно? — Хорошо, — соглашаешься, пускай и тяжело, — Хорошо, милая. Перед глазами мутно, и дверную ручку мне приходится находить вслепую. Хлопок, ветер в лицо, слова, которые так и не были высказаны — они крутятся на языке и застревают в глотке. Знаешь, я люблю тебя, Санс. А ты меня - нет.