Amor caecus

Он смотрит в глаза — золотистые, горящие изнутри мягким внутренним светом, так сильно напоминающим солнечный. Они — единственное, что осталось живо на лице его девочки, худом и ласковом. Усмешки скопились в уголках лучами-морщинками, ресницы тенями упали на щеки, и монстру от чего-то хочется их смазать, но страх не позволяет — высохшая кожа натянута, кажется, готова прорваться острыми углами от каждого прикосновения, выпустив наружу снежно-сахарные скуловые кости. Вместо этого он сжимает холодные пальцы своими. Чувствует — дрожат. — Знаешь, а ведь в сказках… Там каждая смерть — по минутам, — она подносит его костяшки к губам, прижимается с какой-то отчаянной нежностью, ускользающим теплом, — И хорошие герои живут долго… Счастливо, говорят, живут. — Знаю, милая. — Может… может, мы плохие, Санс? — Нет, — качает он головой, усмехается хрипло, с надрывом, — Нам просто не повезло. Так часто бывает, но в сказках об этом не пишут. — Почему? — Потому что их перестанут читать. Она прикрывает глаза — солнце меркнет, закатываясь. Вечерней прохладой, ветром, сухим и тяжелым от аромата лекарств, дыхание малышки колышет темные пряди, сбитую ткань простыней. — Мне страшно, Санс. — В сказках есть одна деталь. — Какая?.. — Живут долго и счастливо… и умирают в один день. — Но ведь у нас не сказка? — Сказка, милая, — отвечает он чуть слышно, — Очень грустная сказка о девочке, которая принесла монстрам солнце в глазах, подарила спасение, погаснув. — Я люблю тебя, нельзя так… — …а перед этим признавшись одному из них в чувствах, — перебил скелет, не позволив ей закончить, — Знаешь, что монстр ответил? — Что?.. — Я тоже. Последний лучик, тонкий, дрожащий, коснулся его лица взглядом — и скрылся за горизонтом, за тучами сомкнутых век. Говорят, люди должны умирать с легким сердцем. Так умирают в сказках, верно? Ложь в них растекается карамелью, травит сладким ядом, гонимая по венам наивностью, желанием верить, как верила она — как заставила поверить и его. И они заплатили. За сладость — горечью. За солнце, подумалось ему, чувствующему, как кости его осыпаются прахом, — темнотой. Смертью заплатили за чужое спасение… И сказками — за свое.