pow pow

Чимин любит выходить на пожарную лестницу – она тонкая и сделана из сваренных между собой арматур – и смотреть сквозь дыры в ступеньках на улицу. На прохожих, на погоду, на светящиеся вывески. Здесь не так уж и высоко, всего лишь четвёртый этаж, но Чимину нравится любая высота (возможно, это просто-напросто издержки его работы). Чимин отдыхает, смотря на людей и окружающую их – не его – обстановку, не вычисляя, откуда и под каким углом стрелять, не рассчитывая время и не предугадывая обстоятельства. Ему нравится то, чем он занимается, но иногда от этого наваливается такая усталость. Чимин не выбирал себе такую жизнь, она сама его выбрала, как страшная девчонка на выпускном, когда отказывать вроде неприлично, а соглашаться совсем не хочется. Эта жизнь цепанула его своей некрасивой полной рукой, крепко схватила и больше не отпускает – а Чимин волочется за ней, просто чтобы не стоять на месте. Время от времени он чувствует, что ему необходим маленький перерыв. Чимин чаще остальных выходит на эту лестницу. Он смотрит на людей, таких далёких и таких занятых каждый чем-то своим, и чувствует себя медленно умирающим, как оторвавшееся от ветки перезревшее яблоко. Вообще-то курит у них только Юнги. Может быть, ещё Намджун, но он появляется редко, поэтому подловить его ни разу не удалось. У Юнги крепкий, грубо и неприятно пахнущий табак, который оседает тяжело, кажется, не только в лёгких, а на всех органах, не выдыхается до конца, остаётся дымящимся сгустком внутри. Чимин балуется. Юнги к сигаретам относится небрежно: у него всегда открыты несколько пачек в разных концах базы, у выхода на лестницу есть тоже. Бери – не хочу. Чимин иногда берёт. Он крутит в ладони ровную, с не до конца снятой глянцевой плёнкой едва начатую пачку бежевого кэмела, принюхивается к фильтру – Чимин знает этот запах настолько хорошо, чувствует его настолько тонко, что узнал бы даже будь он смешан с сотней других. Горячая летняя глушь Сеула расцветает под ногами Чимина, просачивается ярким светом редких вывесок в прорехи между прутьями и плавит чиминовы подошвы. Чимину не спится. У него нет расписания на ближайшие пару дней, и это очень скучно и не круто. Чимин не любит сидеть на базе, и пока усталость снова не накопилась, он уходит, едва приведя себя в порядок после очередного задания. Тут всегда тихо и спокойно, а ещё вечное присутствие Юнги угнетает слишком сильно. Юнги вообще отсюда почти не выходит, поэтому Чимина вечно преследует чувство, будто они все пришли к нему в гости, а конкретно Чимин – вообще без приглашения. Чимин подкуривает: табак вспыхивает ярко, тут же роняя тяжёлый аромат, а потом медленно разгорается – и затягивается. А потом ещё раз, и ещё – запах разносится быстро, уплывает сразу во все стороны из-за того, что ветра совсем нет, а Чимин только смотрит на врезающиеся в козырёк кепки верхушки дымных куч, которые он выдыхает, смотрит на округу, на миг погружающуюся в подсвеченный старыми неоновыми лампами дым. Чимин следит за жизнью, она бродит там, под его ногами, не замечая сильно пахнущего табачного осадка, падающего сверху. Чимин едва докуривает до середины, потому что пустой желудок скручивает от крепкого табака, и просто стоит, всем телом навалившись на перила, и всё смотрит, смотрит, смотрит. Когда массивная железная дверь шумно елозит по бетону за его спиной, Чимин как раз собирается затянуться в последний раз и пойти поесть. Он чуть заметно вздрагивает, потому что не ожидал никого встретить (на лестницу даже сам Юнги редко выходит, обычно он курит где попало), но не оборачивается. Чимин хорошо чувствует постороннее присутствие, он почти всегда может угадать, кто стоит у него за спиной, но Юнги он угадывает лишь по тому, что не может угадать. Единственная дыра в чувственном восприятии Пак Чимина. Когда Чимин не знает, кто может быть у него за спиной, это, скорее всего, Юнги. - Это мои сигареты? Чимин всё ещё с ним не разговаривает. Они с Юнги ни капли не близки, они и так почти не разговаривают, но сейчас Чимин его совсем игнорирует и, если честно, при всём своём желании он не смог бы объяснить, почему чувствует такую крепкую и горькую обиду. Юнги постоянно треплется с Хосоком, выходит наружу только с Хосоком, смеётся только с Хосоком, как будто весь его мир на Хосоке замкнут. Если Юнги не с Хосоком, то он с кем угодно, кроме Чимина. Чаще всего, конечно, он сидит за своим столом, шумно сёрпает кофе и чем-то занимается в компьютерах, но иногда он отвлекается на Чонгука – щипает его за крепкие поджарые бока, улыбается и щурит узкие глаза, как самый настоящий добродушный хён – или сваливает в кабинет к Джину. Чимин думает, это потому, что они тут самые старшие (на самом деле, Чимин очень старается об этом не думать вообще). Чимин совсем не понимает, что он чувствует и почему, он просто старается оградиться от всего этого, ведь он так бурно реагирует на раздражители. - Эй, ты. Юнги тычет в его плечо, вставая рядом. - Глупый ребёнок, ты в курсе, что это вредно? Но ты же куришь, думает Чимин. От тебя вкусно пахнет, думает. - Хотя выглядит, - Юнги кивает на обрубок сигареты, торчащий между пальцев Чимина, - красиво. Я бы снял это. Чимин знает, что Юнги увлекается фотографией. На самом деле, он даже знает, что у Юнги на компьютере есть папка, в которую он периодически что-то скидывает с фотоаппарата, но он ни разу не видел. Может быть, Юнги показал бы ему? - Сними. Чимину очень хочется посмотреть. Его голос звучит пусто, как эхо из порожнего кувшина, разбивается о жёсткий влажный воздух. - У меня нет с собой фотоаппарата, в другой раз. Юнги щурится вдруг игриво, а потом продолжает: - Я знаю, что ты не первый раз здесь, - кивает на сигареты, - вот с этим. Чимину не стыдно. Он поворачивает голову, не поднимая её, и смотрит на Юнги снизу-вверх. Его светлые сероватые волосы впитывают в себя окружающий их неон, светятся и переливаются. Чимин на секунду пытается вообразить, как сам выглядит в глазах Юнги, но у него плохо получается, и он просто думает, что, наверное, и вполовину не так, как сам Юнги. На Юнги разношенный тёмный свитер с широкой высокой горловиной, которая почти проглатывает его шею до самого подбородка, рваные светло-синие джинсы с торчащими нитками и открытые тапки. Юнги такой объективно некрасивый, но Чимин смотрит на него, и в душе от этого вида распускается что-то мягкое и прекрасное. Юнги худой и очень бледный, а Чимин вроде как из Пусана, у них там все очень не такие, и ему кажется, что даже диалект его представляется грубее, чем весь внешний вид Юнги, сколько бы тот ни пытался быть колючим и резким. Юнги выглядит нелепо в этой влажной летней ночи, завёрнутый в свои старые домашние тряпки, Чимину кажется, что у него под свитером всё тело влажное и едва солоноватое. В Юнги есть что-то не надломленное даже, а вдребезги расколотое, он весь будто бы мягкая игрушка, сто раз порванная и сшитая, весь вывернутый и выпотрошенный, и Чимин совершенно, совершенно не знает, что чувствует по этому поводу. Изломанность Юнги кажется ему такой притягательной. Чимин обычно чувствует в солнечном сплетении что-то колючее, будто там куча маленьких ножиков, колющих душу, но иногда они, будто в глупом фокусе, превращаются в мягкие шёлковые ленточки стального цвета – сейчас. Эмоциональное состояние Чимина очень шаткое, и Джин всегда, всегда просит его воздержаться от, он говорит, полётов на эмоциональных качелях. Но правда в том, что Чимин не особо это контролирует: он просто разгоняется и разгоняется, сам того не замечая, а когда до него доходит, обычно уже слишком поздно. Когда до Чимина доходит, он уже бьётся в истерике, или бьётся обо что-то, или бьёт кого-то, или Джин сжимает его в своих крепких длинных руках и просит успокоиться. Он думает об этом постоянно, но сейчас присутствие Юнги сворачивает эти мысли, как шумную неприятную музыку – и Чимин думает о нём. - Что ты обычно фотографируешь? Его живот вдруг смущающе урчит, и прежде чем ответить, Юнги усмехается по-доброму и шипяще, как кот, и протягивает ему свою кружку с кофе, которую всё это время держал в руке. Кружки у Юнги все большие, из толстого стекла, чтоб подольше не остывало, и внутри с несильным тонким налётом, потому что кофе в них обычно стоит по нескольку дней. Не отмывается. - Мм… То, что понравится, - он кривит губы, как всегда это делает, задумываясь, и Чимин, если честно, не ожидает чего-то большего, он вообще, кажется, не особо вслушивается, но Юнги продолжает, - красиво падающий свет, обстановку, людей. Хосока и- Чимин разворачивается к Юнги всем телом так резко, что тот едва ли не прикусывает язык. Имя Хосока маленькими молоточками начинает лупить по вискам Чимина, так что хочется схватиться за голову, упасть на колени и закричать. Блин, только не Хосок. Почему постоянно Хосок? Юнги вообще кого-то замечает в этой жизни, кроме Хосока? Почему Чимину так обидно и неприятно из-за этого? Юнги всё ещё протягивает ему чёртову кружку, смотрит на его сморщившееся лицо чуть удивлённо, наверняка пытаясь понять, что вообще происходит. Юнги такой рациональный и прагматичный. Чимина злят эти взгляды, злит то, что Юнги пытается – кажется – во всём происходящем разобраться. Чимин сам разобраться с этим дерьмом не может – и это злит тоже. К лицу приливает жар, молоточки начинают стучать ещё сильнее, и Чимин чувствует, как тело понемногу слабеет, как сжимаются кулаки. Чимин безуспешно пытается вспомнить слово контроль – всего пару секунд – а потом просто кидает чёртов недокуренный кэмел в протянутую Юнги чашку, слышит, как тот тихо плюхается в сладко-горький, разбавленный молоком кофе, и уходит. Арматурины глухо перестукиваются друг с другом, пока Чимин торопливо шагает вниз по лестнице. От этих блядских эмоциональных качелей его укачивает очень.