pow pow

Первое, что Тэхён видит, когда открывает глаза, – это Чонгук. Не то что бы это было так уж непривычно, они спят вместе с тех пор, как Тэхён помог Чонгуку. Они будто резко вплавились друг в друга с того момента, слились – и порознь уже никак. Между ними никогда не было ничего такого, по-настоящему взрослого, но дружбы, которую Тэхён так старательно лелеял у себя в мыслях всё то время, пока пытался с Чонгуком сблизиться, будто бы никогда не было тоже. Они зависли где-то между – и им так хорошо. Тэхён лежит на боку, скукоженный в небольшой, покрытый светом комок смуглой кожи, и смотрит на развалившегося по диагонали Чонгука – ноги и руки того разбросаны во все стороны, грудь прикрыта сбившимся одеялом, и весь он такой расслабленный и умиротворённый, что Тэхёну кажется, будто весь мир должен остановиться и ждать, пока Чонгук проснётся, чтобы не нарушать его сон. Чонгук всегда откатывается на противоположный край кровати, и они никогда не касаются друг друга, пока не засыпают. А потом вдруг оказывается, что Чонгук любит разваливаться по кровати звёздочкой, и Тэхён это любит тоже – когда они просыпаются по утрам, их руки и ноги лежат друг на друге, и это всегда так здорово и тепло. Тэхён помнит, что ему понравилось с первого раза. Он вообще очень изголодавшийся по ласке, жадный до неё: с самого первого дня лез Джину под руку, даже Намджуну, даже Юнги. Тэхёна ничего не смущало, у него напрочь было отбито чувство такта и субординации, терпение, и, кажется, со временем ничего не изменилось. Тэхён очаровательно бестактный – никто не остаётся равнодушным, никто не может по-настоящему злиться или раздражаться. И он этим пользуется. Конечно. Тэхён всегда смотрит на Чонгука, если просыпается раньше. Это его личный оазис безмятежности, поварёшка, спокойно помешивающая ядовитый пунш эмоций внутри Тэхёна – создаёт волны, но не даёт и капле пролиться наружу. Тэхён с первого взгляда понял, что после прихода Чонгука что-то изменится. Он не знал, что именно, но понимал – в нём точно что-то начало перестраиваться ещё до того, как он Чонгука увидел, до того, как Чонгук вошёл в тёмную, подсвеченную мониторами Юнги комнату. Тэхён его почувствовал, и это гораздо важнее любого визуального или тактильного восприятия. Так значимо. Так весомо. Тэхён тогда сидел на диване и играл в видеоигры. Юнги сам подарил ему приставку однажды, Тэхён даже не помнит, был ли для этого повод. Чонгук был обычным: худощавым и совсем среднего для его возраста роста, с нелепыми чертами лица. Его по-детски пухлые щёки были немного испорчены акне, а большие глаза и нос выделялись до того смешно, что Тэхён не мог сдержать улыбки – он и сейчас не может. Теперь Чонгук, правда, совсем не такой: он смеётся вместе со всеми, не сидит подолгу в одиночестве, как раньше, а приваливается к боку Тэхёна, к его спине, к его бедру, которое поближе, льнёт к рукам и всеми своими действиями будто бы просит ласку. Они настолько привыкли, что даже не замечают присутствия друг друга. Это нормально, они больше не Чонгук, не Тэхён – они уже давно Чонгук с Тэхёном. У них одна жизнь на двоих, всё одно, и Тэхён до невозможного благодарен всему, что есть в этом мире, каждой мелкой боли, которая была в его жизни, каждой крупице страдания, которую он перенёс, каждой смерти, с которой он столкнулся, за то, что Чонгук появился в его жизни. Чонгук ворочается под боком, от его дыхания немного тянет пивом, которое они пили накануне вечером, но Тэхёна это ничуть не смущает. Ему нравится всё, что есть в Чонгуке, – об этом даже и задумываться не стоит. Лицо Чонгука переливается в свете солнца, крохотный шрам на щеке наверняка блестит. Тэхён не видит с этой стороны, он просто знает. Кажется, он смог бы воспроизвести в памяти каждую чёрточку Чонгука, каждую его линию и угол (на самом деле, Чонгук совсем не острый, и все его углы для Тэхёна мягкие, покатые, нежные). Солнце любит Чонгука: оно мягко ложится на его кожу, нежно гладит её и совсем не обжигает. Чонгуку, наверное, немного жарко. Он сбрасывает с себя одеяло, отшвыривает его спутавшимся толстым комком куда-то в сторону Тэхёна (Тэхён часто мёрзнет, и временами Чонгук отпихивает ему одеяло неосознанно). Сам Чонгук горячий всегда, он не любит закутываться в одежду, спать в ней не любит тоже – сейчас на нём одни только тёмные боксеры. У Чонгука грубый пусанский акцент, грубые движения и грубая проблемная кожа на лице. Чонгук даже во сне грубый. Его брови чуть хмурятся от светящего в лицо солнца, но всё тело – поразительно расслаблено. Тэхён заваливается на бок и подпирает щёку рукой. На Чонгука он может смотреть до тех пор, пока его не отвлекут – очень подолгу, и каждый раз ему интересно, каждый находится что-то новое, а если и не новое, то по-прежнему прекрасное. Тэхён сам по себе жутко неусидчивый, и вот так вот смотреть, пассивно наблюдать, не то что бы не шевелясь, а едва дыша, должно бы быть для него странно. Но ему не странно ни капли. Тэхён не знает, что чувствует к Чонгуку, и готов поспорить, что даже если бы знал, описать не смог. Наверное, в этом вся суть того крепкого и настоящего, что есть между ними: оно настолько глубокое и правильное, что для него нет подходящих слов. В Чонгуке Тэхён видит самое важное, то, чего у него никогда не было, – дом. Место, куда можешь вернуться любым, где тебя примут любым. Тэхён знает, что Чонгук такой и есть: крепкий, несгибаемый, тёплый и очень, очень, полностью, целиком, весь его. Красивый большой дом, ключ от которого есть только у Тэхёна. Дом-монстр, который сожрёт любого, кто в него попадёт, кроме Тэхёна. Чонгук переворачивается на бок, лицом к солнцу, и его спина тонет в тени, повёрнутая в сторону Тэхёна. Тэхён рассматривает массивный рельеф на его спине, смотрит на мощные крылья, обтянутые жёсткими мышцами, на светло-светло-шоколадную кожу (едва ли её можно так назвать, Чонгук скорее классная шоколадная печенька цвета запечённого и хрустящего песочного теста), обласканную солнцем – и ему тоже хочется её ласкать. Он никогда не касался Чонгука недвусмысленно – у них всё всегда на грани, все их движения в сторону друг друга, прикосновения и взгляды могут быть истолкованы двояко (Тэхён не уверен, что сам знает, как о них думать). Чонгук спит совсем нечутко, он весь, на самом-то деле, выглядит очень нечутким – и в какой-то мере так оно и есть. Тэхён тянется. Он проводит кончиком пальца по глубокой впадине позвоночника, чувствует крупные поры на коже и собственную дрожь. Она идёт откуда-то изнутри, совсем необоснованная и ужасно, ужасно приятная. Чонгук низко мычит спросонья, но не просыпается. Тэхён лукаво улыбается переливающемуся солнечному свету. Он водит пальцем по спине Чонгука, смотрит, как кожа покрывается мурашками, как на ней встают дыбом тонкие – не различишь цвет – волоски. Тэхён чувствует, как мышцы на руке тянет, он едва до Чонгука достаёт, и пододвигается ближе, елозя по шершавой хлопковой простыне. Когда палец доходит до широкой резинки боксеров, Тэхён одёргивает руку и прикусывает губу. Это не странно – это нормально. Всё хорошо. Резинка тихо чпокает, ударяясь о кожу – Тэхён оттянул её совсем слегка, еле-еле на пару сантиметров. Он наваливается на Чонгука со спины, цепляется рукой за его предплечье и заглядывает в лицо. Конечно, тот не спит. Взгляд Чонгука мутный ото сна, глаза щурятся из-за солнца – и всё лицо такое очаровательно кривое и припухшее, что Тэхён едва слышно смеётся. Он давно рядом с Чонгуком, он знает о Чонгуке всё, он знает всё о том, что к Чонгуку чувствует и как ощущает его рядом с собой – но сейчас сердце почему-то начинает биться быстрее, гонит кровь к щекам и к кончикам пальцев, так что они становятся тяжёлыми и непослушными. Тэхён поддаётся вдруг вязкому, наполовину осознанному порыву: прижимается губами к истыканному дырками уху Чонгука, касается массивной серёжки губами, чувствуя, как она холодит их, сухие и тёплые ото сна. Он касается губами острого кончика ключицы у чуть покатого плеча, касается самого плеча и предплечья – и чувствует, как Чонгук смотрит. Тэхён не целует – так, клюётся. Бок Чонгука встречает губы Тэхёна теплом и крупными мурашками. Тэхён задерживается на нём, вминается покрепче, поглаживая мягкие волоски у Чонгука на затылке кончиками пальцев, почёсывая кожу под ними. Он скользит поперёк бока, скатывается губами к животу и поднимает взгляд, когда под ними оказывается чёрный контур. Татуировка уже зажила, она больше не красноватая и не припухшая, но всё ещё ощущается тонким рельефом под мягкими губами, и Тэхён чувствует жар. Сон из глаз Чонгука вымывается тут же – он смущается дико, Тэхён знает этот взгляд на грани подавленности и агрессии. Чонгук приподнимается на локте повыше, не отрывает глаз от Тэхёна, и разворошённое гнездо у него на голове выглядит так убийственно мило, что Тэхён не знает, куда себя деть. У него тормоза срывает (как будто они вообще есть). Тэхён проходится носом по резинке боксеров и ловит взгляд Чонгука – кажется, будто мир вокруг остановился. Видно каждую пылинку, летающую в воздухе, захлёбывающуюся в ярком утреннем солнце, видно каждую чёрточку Чонгука, как под увеличивающей линзой. Тэхён оглаживает взглядом бледный тонкий шрам у того на щеке, чувствует, как сердце щемит от маленьких красных точек акне, то тут, то там виднеющихся у низа щёк Чонгука – и едва сдерживается, чтобы не облечь свои чувства в слова, как будто они что-то испортят. Как будто э т о можно чем-то испортить. Губы Чонгука приоткрыты, он весь мягкий и податливый после сна, а ещё взмыленный и очень смущённый, и Тэхён вдруг находит его таким преступно, безудержно, невыносимо трогательным, что даже не думая ныряет головой вниз – Чонгук негромко вскрикивает. Тэхён кусает его за подтянутую жёсткую ягодицу – чувствует, как на языке остаются ворсинки ткани, чувствует, как плоть мнётся под зубами, напрягаясь. И смеётся.