pow pow

Когда Юнги вываливается через чёрный ход на пожарную лестницу, он ожидаемо видит там Чимина. Тот стоит с мокрыми волосами и длинной чёлкой, сосульками свисающей на глаза, а на ногах у него широкие чёрные шорты, перерезающие коленные чашечки с массивными мышцами. Сухие икры Чимина изрезаны рельефом, одна его нога стоит в прорези перил (щиколотка плотно замотана бинтом, по которому расползается маленькое пятнышко крови, потому что Чимин придурок, а Чонгуку, возможно, следовало поехать на машине), и шорты на ней задираются отвратительно высоко – так, что у Юнги дыхание перехватывает. Оу. Юнги ещё никогда не видел Чимина в открытой одежде, и осознание этого делает его вдруг таким от Чимина далёким. Не то что бы он когда-то думал, что они близки, он просто не осознавал, что расстояние между ними размером с пропасть. Они же живут вместе. Каждый из них видел другого в чём-то, кроме рабочей одежды – но Чимина Юнги не видел уж точно. Юнги садится на ступеньку – спираль арматуры вонзается в костлявую задницу – и смотрит на Чимина снизу-вверх. Конечно, Чимин его заметил. У него классные инстинкты, Юнги ими даже как-то безосновательно гордится. Лицо Чимина мягко светится в бледном свете стареньких вывесок, становящихся ещё более убогими из-за подступающего утра, обрамлённое их выцветшим сиянием. На Чимине всё чёрное – он всегда в чёрном – но сейчас его худенькие руки торчат из широких длинных рукавов огромной футболки, и весь он в этом теряется, становясь таким маленьким и уязвимым. Юнги вообще-то не из тех, кто несёт хрень лишь бы что-то сказать, но почему-то выдавливает из себя странно сконфуженное: - Твоя нога… Чимин не оборачивается – просто выставляет руку назад и показывает жестом, что всё окей. Юнги скользит взглядом по маленьким пальцам с содранной кутикулой, пялится на спину: бугры мышц под чёрной тканью с катышками. Будь они с Чимином близки хотя бы настолько, насколько Юнги близок с Тэхёном, он мог бы поотрывать эти чёртовы катышки, просто потому что ему нравится занимать руки чем-то бесполезным. Юнги ловит себя на мысли, что рядом с Чимином ему неудобно и немного неловко, но жутко спокойно. Тишина тяжёлая и тёплая, как вода, она не давит и в ней можно бултыхаться очень долго. Но Юнги хочется что-нибудь сказать. Что-нибудь бесполезное. - Сколько тебе лет? Чимин на него не смотрит. Чимин дышит – и Юнги не уверен, что не путает этот звук с муторным биением собственного сердца. От того, как он смотрит на Чимина, затекает шея и повёрнутая вполоборота спина, но Юнги, иронично про себя усмехаясь, воспринимает это как ещё одно испытание на своём жизненном пути. - Двадцать один. Вдруг очень хочется увидеть его глаза, сказать что-нибудь вроде «эй, посмотри на меня», но вместо этого Юнги прикусывает язык и разглядывает стоящего боком к нему Чимина. Тот сложен очень классно, его тело необъяснимо подходит ему, такое гармоничное и правильное, так точно отражающее само существо Чимина. Чимин крепкий и жилистый, он проводит много времени в зале, и каждый мускул в его теле, каждая мышца – всё разогретое и натренированное. Чимин весь испачкан солнцем даже хуже, чем грязью – солнце на его коже, в его волосах, даже в глазах и в белых зубах. У Юнги перед глазами июльская картина того, как они ездили в поле запускать фейерверки. Джин говорил, что июль – самое замечательное время, а Чонгук и Тэхён ныли о том, как устали сидеть в четырёх стенах. Они приехали на поле далеко за полдень, когда солнце уже давно катилось вниз, и Юнги до сих пор помнит, как оранжевый свет капал на макушку Чимина, стекал по его волосам на лицо, на шею, за ворот тёмной футболки. Юнги тогда не обратил на это всё особого внимания, но, как оказалось, запомнил. Чимин пугающий и опасный в своей мягкости – и это в нём тоже от солнца. Юнги совсем не хочет думать о том, что в голове у него какая-то чушь, у него аналитический склад ума, и Юнги прекрасно понимает, к чему всё это идёт, но останавливаться не хочет. Юнги хочет рискнуть. Он опускает глаза ниже, к широким свободным шортам, из которых показываются длинные жёсткие ноги с буграми мышц. Смотрит – и спотыкается. Сначала Юнги думает, что ему показалось. Он промаргивается, щурясь. Нихрена. У Чимина на левом бедре огромные косые шрамы – три штуки – до самого колена, как будто его ноги бороздили металлическим прутом с гвоздями. Блять, думает Юнги. Конечно, он понимал, что все они скрывают в себе какую-то боль, и Юнги знает о боли слишком много, чтобы её недооценивать. Он проводит рукой по своему левому бедру в том месте, где у Чимина тянутся глянцевые измятые борозды, и дёргает плечом. Чимину он такой боли не пожелал бы (никому бы, на самом деле, не пожелал). Но Чимин испытал её. Они встречаются взглядами медленно и неприятно – у Чимина мутные глаза, затянутые кровавой поволокой белки и глубокие радужки, в которых из-за полумрака совсем теряется зрачок. У Чимина в глазах тяжёлый фонарный свет и вязкая сиреневая темнота, которая их окружает. Неприятно, но Юнги едва находит в себе силы отвернуться, смотря вдаль. Высотки становятся всё внушительнее, тянутся вдоль магистрали к центру, далеко-далеко, теряются в горизонте. Юнги жмурится от подступающей зари, светящейся пурпурным сквозь кроны деревьев. Они в самой глуши, и всё, что здесь есть от того самого шумного Сеула, – это фантомы его высоток вдалеке. В том месте, где они сейчас сидят, деревья всё ещё выше домов, и от этого Юнги почему-то спокойнее. Он так давно не был в настоящем Сеуле. Юнги чувствует на себе муть Чимина и прекрасно понимает, почему Чимин носит закрытую одежду, понимает вдруг, почему тот может неожиданно встать после долгого сидения в одной позе и пройтись несколько раз вдоль комнаты. - Ты показал Чонгуки свои шрамы, чтобы узнать о его прошлом. Со мной так же сделаешь? Юнги морщится. Вообще-то он не думал, что об этом кто-то знает, ему даже становится интересно, кто мог рассказать Чимину, если тот ни с кем не сближается по-настоящему. - Нет. - Не интересно? Они все тут любят друг друга какой-то странной, извращённой любовью, завязанной на ожидании внезапной смерти. Ну, как внезапной. Конечно, вполне предсказуемой, но сам момент всегда становится неожиданным – единожды становится. Чимин не такой. У Чимина в голосе сквозит обида – не понятно даже, притворная или настоящая. Чимин может обидеться, может перестать разговаривать, может, чёрт его подери, швырнуть окурок в предложенную чашку кофе. Юнги было бы жаль, если бы что-то подобное стало последним, что он сделал своему погибшему товарищу (у Юнги весь менталитет перестроен под жизнь в местах боевых действий, все его чувства, эмоции, поступки и принципы завязаны на этом). - Не хочу, чтобы ты вспоминал. Юнги знает о больных воспоминаниях немного больше, чем всё – они как раздражающий нарыв, который всё никак не созреет, их просто невозможно выдавить, и чем больше ты беспокоишь это всё, тем больше оно болит и кровоточит, но ни за что не исчезает. Чимин дёргается, почти незаметно вцепляясь пальцами в перила, и до Юнги доходит только в этот момент, что он шёл на лестницу, зная, что Чимин наверняка должен там быть. Почему? Зачем? Зачем ему слушать тихий голос Чимина, так раздражающий слух, его дебильные интонации и тихие вздохи, которые, скорее всего, лишь шелест сквозняка из-за приоткрытой двери? - Я и не забываю, - голос Чимина светлеет, Юнги снова поворачивает голову в его сторону. - Мне не больно от того, что творится в моей голове. Чимин улыбается, и улыбка его нравится Юнги меньше всего на свете. Он шёл сюда, чтобы просто увидеть Чимина. Эта мысль раздражает каждый нерв в его теле. - Меня не очень любили в школе. И дома. Юнги смотрит на Чимина снизу-вверх, не отрываясь – пялится на его устремлённый в сторону зари профиль – и совсем не хочет слушать про дурацкие школьные издевательства, про опрокинутые подносы, голову в унитазе и биты с гвоздями. Юнги не хочет слышать про массивные пряжки армейских ремней, метания посуды и прочее дерьмо. Про розочки от бутылок, про засохшую грязь в школьном шкафчике и девчонок, подкатывающих только чтобы потом посмеяться. Юнги не хочет слышать, как этот ребёнок получал дома за то, что не мог постоять за себя в школе. Юнги ничего не хочет слышать о том, что у Чимина вся психика по пизде покатилась после семнадцати, о том, что Чимин не осознаёт, что он вообще забыл в этой жизни. - Ты был близок к смерти? – Чимин снова смотрит на него из-за плеча. – Я знаю, что был. Обычно после такого очень хочется жить, но мне нравится думать не о том, как я обойду смерть, а о том, что, вероятно, в какой-то момент она меня настигнет. Чимин прикрывает глаза, не отворачиваясь. - Я её жду. Вообще-то лишнее барахло принято выкидывать. Неудобно, наверное, когда оно по ошибке оказывается живым. И уж тем более Юнги не хочет слышать, как Чимин падает грудью на перила и вздыхает, смотря вниз и (зябко) шмыгая носом. - Хён, покажи мне их как-нибудь, а я покажу тебе свои, ладно? Чимин окончательно повисает на резных тонких перилах, свешивается немного с них и смотрит на редких людей, тянущихся к прозрачной автобусной остановке. До настоящего Сеула ехать почти час, и для тех, кто отправляется на работу, уже самое время. Чимин бесшумно дышит и почти не шевелится – Юнги отчего-то уверен, что его острые глаза сейчас раскрыты, и они смотрят вниз. Чимин совсем не любит думать. Юнги смотрит на него и вдруг просто хочет очень сильно полюбить.