Пламя

Екатерина последние лет десять занималась исключительно делами государства. Она уже и вспомнить не могла, каково это – жить спокойной жизнью, растить детей. Всё это отошло на второй план, первый же заняла власть. Королева никогда и не думала, что ей предначертано в своих руках держать судьбы Франции. Когда-то ей было шестнадцать, она была глупа и наивна, мирилась с положением иностранной принцессы, только ставшей женой дофина, которой значения никто и не придавал. Только старый король Франциск уже тогда разглядел в ней нечто, чего не было у других. Ещё тогда он говорил, что когда-нибудь перед ней склонятся все. Только, предупреждал король и о том, что власть – это яд. И всех он погубит в конце концов. Однако тогда Медичи была юна, наивна и не понимала значения всех этих слов. В чём-то она была похожа на Марго сейчас, только, в отличие от дочери, к тому моменту уже прошла множество испытаний. Но перед тем, что ей предстояло – это было ничто. Королева повзрослела быстро, научилась лгать, быть жестокой, хладнокровной. И после смерти мужа и старшего сына настало её время. Регентство, а потом и правление Карла – всё принадлежало ей. Её боялись, её умоляли. Она царствовала. Только всё это на благо государства. Вырывать Францию из пучины войн, противоречий, огня и крови – вот каким оказался печальный удел правителя. Нужно было бороться дальше. За страну. И сейчас Екатерина пыталась измыслить способ сделать так, чтобы войны с гугенотами не возобновились. Сен-Жерменский договор был, скорее, лишь формальностью. Что там закон, когда в людских сердцах закипает огонь? Со стороны Филиппа Испанского доходили постоянные угрозы. Он требовал искоренения ереси во Франции и его совершенно не устраивал нынешний мир между католиками и гугенотами. "Фанатик", – пренебрежительно бросила Екатерина, читая очередное письмо от короля, полное требований и громких слов. Недовольно поджав губы, женщина отложила послание в сторону и устало откинулась на спинку кресла. Она работала с самого утра, при том, что её мучила сильная головная боль. Мигрени стали происходить всё чаще. Оно и немудрено, ведь возраст королевы уже пересёк границу среднего и начал давать о себе знать. Она прикрыла глаза. Вдруг, послышался звук открывающейся двери. – Кто там ещё?! – недовольно спросила Медичи. – Я ведь велела никого не впускать! – Вы не рады видеть своего сына? – изогнул бровь Анжу. Узнав его, она тотчас переменилась в лице, на губах её расцвела улыбка. Флорентийка вскочила со своего места и направилась к нему. – Генрике! Ты, наконец​, соизволил прийти проведать меня! – Простите, матушка, что так долго не приходил. У меня было много дел. Она окинула его взором с ног до головы и заметила ссадину у него на губе. Осторожно прикоснувшись к ней кончиками пальцев, Екатерина спросила: – Откуда это у тебя? Герцог поморщился. – Ничего, матушка, ерунда. Случайно ударился. Но её не так-то просто было провести. – Да? А ножевой порез на шее – это следствие того, что ты всего лишь случайно напоролся на нож? Он нервно сглотнул и протянул руку к горлу. Эти пять дней, прошедшие со времени разборки с Гизом, он старался как можно меньше выходить из своих покоев, а если была необходимость сделать это – надевал рубашку с высоким воротом. Но, видимо, сейчас шнуровка на шее немного разошлась, и внимательный взгляд королевы разглядел рану. – Я... Просто... Принц не мог рассказать ей правду. Если бы он поведал ей о том, что это на него напал лотарингец, пришлось бы, во-первых, рассказать всё о Марго, чего ему делать совсем не хотелось, ведь в таком случае Гиз может и убить. Кто знает, на что он способен? А во-вторых, необходимо было бы и сказать о том, что он сам соблазнил его сестру. За это можно было получить только наказание. А адекватное оправдание всё никак не приходило в голову. Она видела это. Пресекая его дальнейшие попытки что-либо придумать, Екатерина промолвила: – Я не буду выпытывать у тебя, что произошло, раз ты сам не хочешь всё рассказать. Но ты всегда должен помнить о том, что пока у Карла нет детей, а их может и не быть вообще, ты – наследник престола. И ты не имеешь права рисковать и распоряжаться своей жизнью. В её голосе были слышны стальные нотки. Человек, который не знал её, скорее всего, сказал бы, что всё это она произнесла с холодным расчётливым безразличием, но сын, который прекрасно изучил мать, разглядел в её взгляде скрытый безумный страх за него. Тотчас захотелось успокоить её, ведь такой неправильной казалось слабость в этой несгибаемой женщине. – Но нет смысла беспокоиться, – успокаивающе улыбнулся Генрике, – мне ничего не угрожало. – Очень надеюсь, – вздохнула Екатерина, возвращаясь в кресло и кивая Генрике, чтобы он тоже садился. Устроившись поудобнее, он огляделся. В этих покоях принц бывал очень часто. Украшения из красного дерева, тяжёлые бархатные портьеры, витражи в окнах, монументальная мебель, изящные скульптуры и картины, причудливая решётка на камине – всё это ему нравилось. Вкусы матери и сына во многом совпадали. Итальянская витиеватость и французская утончённость сливалась в этих людях, создавая неповторимое сочетание. Сама Медичи и все её дети предметам искусства уделяли огромное значение. Через них они могли выразить своё видение мира, именно на них готовы были тратить богатства. – Ты что-то хотел? – осведомилась королева, заметив, что Анжу, задумавшись, уже достаточно долго молчит. – Нет. Просто пришёл проведать вас, – ответил он, свойственным ему жестом убирая длинную чёлку с лица. Она внимательно заглянула в его чёрные, такие же как и у неё глаза, и, не приметив в них ничего скрытого, слегка улыбнулась. – Мне приятно слышать это. Он бросил взгляд на стопку бумаг, которые лежали на столе. – Что нового? – осведомился Генрике. Лицо королевы-матери тотчас помрачнело, к ней вернулось прежнее раздражение. – Да вот! Ты только полюбуйся! – небрежным жестом она протянула ему письмо испанского короля. Быстро пробежав глазами текст, герцог усмехнулся: – Неужели он и впрямь думает, что мы тотчас же удовлетворим его желания? В таком случае, Филипп просто дурак. – Про дурака я бы поспорила, – покачала головой флорентийка. – Скорее, он просто слишком упорен в своих убеждениях. А то, во что он превратил религию в своей стране – это уже какое-то безумие. Конечно, ясно, чего он добивается, но истреблять половину населения и губить империю, созданную его отцом, – это страшнейшая ошибка. – Так как же нам следует поступить, матушка? Отдать ему какие-то позиции? – предположил Генрике. – Это успокоит его на время. Нам нужно сохранять мир не только внутри страны, но и снаружи. Мы ведь должны обратить внимание на угрозы испанцев? – Ни в коем случае! – ответила Екатерина. – Испания в данный момент реальной опасности для нас не представляет. Пока мы объединены с протестантами – силы наши ничто не позволят ему предпринять. Быть может, Филипп намеренно хочет нас с ними рассорить, тем самым ослабив Францию. Нам же, напротив, нужно укреплять мир. – При помощи политики веротерпимости? – предположил Анжу. – Именно. Это правильный путь, потому что сейчас от гугенотов не исходит угрозы. Они довольствуются нынешним своим положением, большего пока не требуют. Их армия ослабла. Для нас сейчас гораздо опаснее католики, которые могут нам мешать. Они считают себя правыми, они сильны – что ещё нужно? В первую очередь, как ты можешь догадаться, нам стоит опасаться Гизов.. Молодого человека аж передёрнуло. Упоминание ненавистного имени породило в душе бурю чувств, начиная от страха, заканчивая желанием мести. – Вы хотите сказать, что он представляет угрозу для короны? – Боюсь, что да, – вздохнула Медичи. – Спесивый мальчишка вырос. Теперь перед нами мужчина с армией, силой и амбициями. Семейство его постепенно становится всё могущественнее. Я говорила с кардиналом Лотарингским, ещё на балу, и увидела, что они выпускают зубы. А клыки у Гизов, как известно, отравленные. Я вспоминаю Франсуа де Гиза и боюсь, как бы тот страшный сон не повторился. – Нет, сейчас Гизы ничего не добьются, – твёрдо заявил герцог, – я вам это обещаю. – Но что ты можешь сделать? Нам нельзя полагаться только на свои силы. Мы должны объединиться с Колиньи, тогда всё будет в порядке. – Я с вами полностью согласен. Гугеноты сейчас недостаточно сильны, чтобы стать угрозой для престола, но достаточно многочисленны, чтобы дать отпор Гизам. – Только следует убедить протестантов в том, что им выгодно поддерживать нас, что бы не случилось. И сделать это можешь ты. – Я? Почему? – Мне они не доверяют, боятся. А у тебя прекрасные дипломатические способности, ты сможешь их убедить. Генрике кивнул. Он был даже горд тем, что ему поручают дело такой важности. Мать полностью доверяла ему все дела государства это не могло не льстить принцу. К тому же, слова Екатерины воплощали именно то, о чём в последние дни нередко задумывался он сам. Необходимо пойти на уступки протестантам – тогда у них будет союзник. И тогда Гизы уже ничем не смогут им навредить. *** – Ты опять хмур, – Мари печально повела плечом, устремляя взор за окно. Там виднелся Париж с его высокими башнями, тонкими шпилями, красной черепицей. Узенькие улочки были наводнены толпами людей, которые сновали туда-сюда. – Нет. Ничего такого, – отозвался Гиз, который сидел за столом и писал письмо. Он не поднимал глаз на сестру, будучи полностью поглощённым своим занятием. Или же просто не хотел обращать на неё внимание. – Поговори со мной. – Прости, я занят. – Но раньше у тебя всегда было время для меня! – она капризно надула губки. – Раньше на мне не лежали заботы обо всём семействе, – хмыкнул Генрих. – Дядя же помогает тебе! – Он в отъезде во Фландрии и вернётся только через месяц. – А наш брат Карл? – Шатается по Франции, пытаясь тем самым доказать свою значимость. Но это только на руку. Хотя бы не мешает мне. Про других родственников тоже можешь не спрашивать. Девушка тяжело вздохнула. – Всё это отговорки. Просто ты по-прежнему обижен на меня. Генрих, наконец, поднял голову, откинулся на спинку кресла и внимательно на неё взглянул. – Тебе что-то нужно? Зачем ты приехала сюда из Лувра? – За книгой. Это звучало смешно, поскольку в королевском дворце в огромной библиотеке были собраны практически все произведения, которые когда-либо во Франции печатали. Мария-Екатерина подошла к шкафу и достала оттуда дорогой переплёт "Легенды о Тристане и Изольде". Им с Генрихом нередко читали эту историю в детстве. Они обожали её. – Ты знал эту книгу наизусть, – промолвила она. – Ты помнишь? – Да. Ей казалось, что подобные тёплые воспоминания должны были заставить его улыбнуться. Притянуть к себе сестру, как он обычно это делал, посадить себе на колени и бархатным голосом начать читать, раскрыв книгу. Но этого не произошло. Герцог по-прежнему сидел, скрестив руки на груди, и отводил взгляд. Мария-Екатерина знала в чём дело. Хоть они и договорились, времени прошло слишком мало. – Я люблю его, – неожиданно произнесла она. Ей казалось, что сейчас он поймёт её и всё будет хорошо. Ведь Гиз осознавал, что такое любовь. Но он не понимал её любовь к его врагу. Не хотел видеть в своей любимой сестрёнке взрослую женщину, которой она стала. – Да. Я понимаю. И что дальше? – Генрих попытался изобразить безразличие. – Ты должен простить меня. – Я простил. – Нет, ты так на меня смотришь, что мне кажется, будто ты желаешь прожечь меня взглядом! – Отнюдь. Ничего такого. У нас ведь договор. – Но родственные отношения на договорах не строятся! Он молчал. Да, они договорились, что ни одной душе не станет известно про него и Марго. Взамен он не будет препятствовать отношениям Мари и Анжу. Но Генрих знал, что принц не слишком постоянен, он не любил этого человека, презирал его. И ещё он понимал, что она права. У них договор, но это не основа их братской любви. Нужно большее. Полное прощение и понимание. Этого же Гиз не мог ей дать. У него никогда ни с кем из семьи идеальных отношений не было. Гизы всегда были крепкими, держались вместе, друг за друга, но чувства они могли испытывать противоречивые. Все признавали превосходство Генриха, но вокруг него всегда была какая-то стена. Раньше ему казалось, что Мари её преодолевает. Сейчас же увидел, что нет. Её он тоже не смог до конца понять. Он простил, но не смирился. Однако, нельзя было позволять в душе расцветать чувству ненависти к Анжу. Он обещал сестре, что не тронет его. К тому же, из ситуации можно было извлечь выгоду. – Ты имеешь на него влияние? Вопрос удивил Мари. – То есть? – Можешь ли ты влиять на его мысли, суждения, действия? Генрих встал и подошёл вплотную к Мария-Екатерине. Когда она подняла голову, в глазах её отразился испуг. Мари была умна, понимала слишком многое и знала, что он сейчас скажет, но ей безумно не хотелось это слышать. – Я не понимаю... – пролепетала она. – Понимаешь, – он, как всегда, разгадал её. – Ты из семейства Гизов. Ты должна послужить ему на благо. – То есть, ты хочешь, чтобы я повлияла на Генрике и он принял выгодную нам позицию? – Верно. – Но ведь, учитывая, что сейчас интересы Валуа и нашей семьи противоположны, принятая позиция подействует во вред Генрике, – тихо произнесла Мария-Екатерина. Глаза брата сейчас были безжалостны. В глубине души ему не хотелось давить на неё, но ведь его же убеждали точно так же! С самого детства его учили превыше всего ставить интересы семьи. Значит, и он теперь может заставить сестру следовать им, хоть и причинив ей боль. – Ты должна, – произнёс Генрих ненавистное для самого себя слово. – Ты предлагаешь мне предать того, кого я люблю. – Но в выборе между ним и семьёй – на чьей стороне ты окажешься? Мари опустила глаза в пол и не ответила. Герцог сам прекрасно знал ответ. Он знал, что, если нужно, она предаст кого угодно ради блага семьи. Несмотря на все хорошие качества, в борьбе она была способна на предательство. Мари никогда не представляла собой невинной наивной чистоты, которой, например, являлась Марго. Сестра Гиза же прекрасно знала всему цену, была способна на интриги. Она была истинной дочерью своей семьи и сейчас было совершенно понятно, что она выберет. – И в чём я должна убедить Генрике? – упавшим голосом спросила Мария-Екатерина. – Необходимо, чтобы он не пожелал поддерживать идеи веротерпимости, которую предлагает его мать. Нам нельзя допустить возвышения гугенотов. Она слабо кивнула, на большее сил не было. Мари знала, что пойдёт на это, всё будет сделано. Что бы она не чувствовала – это не имеет значения. – Зачем? – наконец, прошептала она, делая шаг назад, увеличивая разделяющее их расстояние. – Королева-мать, быть может, пожелает прибегнуть к их помощи, если возникнет борьба с нами. Она боится нашего усиления. К тому же, гугеноты, наверняка, вскоре нарушат этот эфемерный мир или выкинут ещё что-нибудь подобное. Нельзя этого допустить. И ты должна всем нам помочь. Мари вздохнула. Она лишь пешка. И, главное, ей ничего в этом не изменить, всё решили за неё. Недавно ей казалось, что она свободна, но сейчас убедилась в том, насколько хрупкой оказалась иллюзия. *** Марго всегда старалась не вникать в политику. Жизнь казалась ей абсолютно прекрасной, и портить это мнение она совершенно не хотела. Принцессе нравилось видеть мир в розовых красках и она не желала касаться реальности, хоть и прекрасно знала, что она совсем другая, нежели её жизнь. Прибывая в Лувре, где все новости распространялись с титанической скоростью, Марго всё равно удавалось оставаться в неведении относительно многих вещей. Поэтому всю ситуацию с гугенотами Маргарита понимала не полностью. И вот, сейчас, когда Генрих, находясь в её комнате, мыслями был далеко, она совершенно не понимала, о чём можно так долго и напряжённо думать. Сама принцесса с ногами расположилась на кресле, листая страницы "Декамерона". Читала она на итальянском. Напряжённая молчаливость Гиза не радовала её. И тогда громко и пафосно, Маргарита зачитала:"Да здравствует любовь и да погибнет война и все ее отродье!"* От неожиданности Генрих встрепенулся. Внимательно посмотрев на возлюбленную, он издал нервный смешок. – Твои итальянцы – оптимисты. Хотелось бы и мне произносить такие же громкие слова. – Возможно. Зато здесь, в последнее время, все, напротив, угрюмы и заняты. – Слишком много забот. Вскоре они вновь замолчали. Через какое-то время Генрих встал и начал ходить по комнате, не прекращая раздумий. Вскоре Марго надоело наблюдать за его нервными расхаживаниями. – Генрих, я прошу тебя, обьясни мне одну вещь, – тихо, но твёрдо произнесла она. Он остановился. – Какую? – Зачем все эти войны? Почему мы должны вечно бороться с протестантами? Я не понимаю. Почему нельзя просто поддерживать мир? Несколько мнгновений герцог озадаченно смотрел на неё, а потом вдруг рассмеялся. – Мир? Меня иногда поражает твоя наивность! Какой, к чёрту, мир?! Им будет выгодно его нарушить, как только они поднаберутся сил. Нам нужно нанести первый удар, чтобы впоследствии не упустить удара в свою сторону. Но некоторые старательно не хотят понять простой истины. – А что если гугеноты не собираются дальше предпринимать какие-то шаги? В конце концов, религиозный конфликт можно решить компромиссным решением! – возразила Марго. – Если бы всё было так просто, – вздохнул Гиз. – Вы все – что ты, что твоя мать – верите в этот ваш "компромисс". Да поймите же, наконец, что он не может существовать! Это не просто религиозный конфликт. Кальвинисты – ересь. Та, которую нужно было искоренить в самом начале. Но сделать этого не успели. Ваш дед Франциск I поддерживал германских протестантских князей, потому что ему нужна была военная сила и союзники, ваш отец Генрих II только провоцировал протестантов к действиям, своими бесконечными угрозами, но ведь по существу ничего не сделал. Гонения лишь распаляют огонь вольнодумства. – Но что плохого в стремлении людей к свободе? – Для монархии это губительно. Видишь ли, все эти религиозные распри произошли не из-за мировоззрений. Неужели ты полагаешь, что всем участникам этих событий так важны догматы? Да половина здесь вообще по-настоящему не веруют! Дело совершенно не в религии. Скажу тебе больше, даже мы, Гизы, являющиеся радикальной католической партии, относимся в вере достаточно свободно. Уж я-то, как ты уже заметила, благочестием вовсе не отличаюсь. Так что главное – понимать, что дело не в религии. Кальвинизм – лишь прикрытие. Заметь, что основные лидеры их движения – дворяне. Это просто те люди, которые пожелали противостоять королю. По примеру германских протестантов, они хотели бы разбить страну на много частей, не подчиняться правителю. Нельзя было позволить развиться этим вольнодумствам, но сейчас нам остаётся только бороться с ними. Эти люди не отступятся. Ими руководит и жажда лидерства, власти, и амбиции, и многое другое. Они ничем не отличаются от нас. Именно поэтому всё это может погубить Францию. Мы сражаемся за единство страны, а они за личные интересы. И главное, что это уже невозможно остановить. Всё зашло слишком далеко. Это не религиозная, а гражданская война. Либо мы их, либо они нас. ---------------------------------------------------------- *"Декамерон" Джованни Бокаччо