Пламя

Ведь надо признать, что натура этих очаровательных существ такова, что, чем строже запрет, тем сильнее разгорается пламень, и уследить за всем невозможно. (Брантом) На следующий день после бала в честь дня рождения принцессы, который закончился только к утру, была объявлена прогулка. Весь двор отправлялся в пригород Парижа, чтобы насладиться свежим воздухом и природой. Первой фразой, которую услышал Гиз, выйдя во двор Лувра, где все уже собирались, было восклицание его дяди кардинала Лотарингского: "Ах, если бы сейчас были ещё времена царствования Его Величества отца нашего короля, царство ему небесное, мы бы сейчас славно повеселились на турнире!" Генрих усмехнулся. И впрямь, факт запрещения турниров был весьма прискорбен. А всё из-за несчастного случая, когда Генрих II был смертельно ранен графом де Монтгомери на ристалище. С тех пор во Франции рыцарские турниры не проводились. – А ведь это была целая эпоха! – продолжал сетовать кардинал. – Мне лично кажется, что это слишком опасно. Поэтому слава Всевышнему, что больше доблестным дворянам не приходится так рисковать, чтобы показать свою отвагу, – подала голос Марго, появляясь на ступенях дворца. – Ах, Ваше Высочество! – воскликнул лотарингец, завидев её. – Как вы сегодня прекрасны и необычайно свежи! И всё это после танцев ночь напролёт! Маргарита рассмеялась. – Действительно, дочь моя! – воскликнула Екатерина. – Вы вся светитесь! – Кроме того, красный вам очень к лицу, – дополнил кардинал. – Нынче, как я замечу, этот цвет в фаворе. С этими словами он оглянулся на племянника, который был в том же цвете. Даже ботфорты его были сделаны из кожи, окрашенной в красный цвет, он чаще всего носил именно такие. Генрих тотчас отметил, что подобное совпадение заметили уже почти все собравшиеся и бросил взгляд на возлюбленную, которая оставалась удивительно спокойной. Уж чему-чему, а выдержке при французском дворе она научилась. Алое бархатное платье прекрасно на ней сидело, Валуа ослепительно улыбалась, на её чёрных, завитых в кокетливые локоны волосах, сверкала рубинами небольшая чёрная шапочка с пером. Королева-мать вопросительно приподняла бровь, на что дочь ответила невозмутимым взглядом. Однако Алансон на сестру, а потом на Гиза смотрел, постепенно бледнея. Что-то казалось ему неладным. Одежда одного цвета на мужчине и женщине, когда этот факт был так подчёркнут одним из придворных, многим показалась заявлением о том, что герцог вознамерился быть рыцарем Маргариты. Но ведь раньше она никогда не позволяла себе в открытую заводить фаворитов. Между тем, Карл, который заметил некоторую неловкость, возникшую после последней фразы брата покойного Франсуа де Гиза, громогласно заявил о том, что, кажется, все уже собрались и можно отправляться в путь. Но за сим странности этого дня не кончились. К принцессе тотчас спокойно подошёл Генрих, предлагая ей свою руку, чтобы проводить её до коня. В свете только что произошедшей заминки, это было, как минимум, вызывающе. Доведя её до гнедого арабского жеребца, молодой человек легко подхватил девушку на руки и подсадил в седло, на что она благодарно улыбнулась. Вновь повисло молчание. Все ждали, что будет дальше. – Составьте мне компанию в этой прогулке, герцог, – громко произнесла Марго. – Расскажите мне что-нибудь о военных походах, в которых вы участвовали. Мне очень интересно послушать! Слышавшие эту фразу отметили, что раньше она войной никогда не интересовалась. – Охотно, Ваше Высочество. Сочту за честь, – поклонился он. – Что с вами, господа? – Генрих обернулся к нескольким людям, наиболее близко стоящим и молча наблюдающим. – Мне кажется, нам пора уже поехать! – воскликнул Франсуа, расталкивая их, спасая положение. После этого все начали рассаживаться по лошадям. Всю дорогу Марго с Генрихом оживлённо разговаривали, чем ещё больше всех удивляли. Когда двор прибыл на выбранную поляну, которая располагалась на живописной опушке леса, герцог Алансонский выгадал момент, когда принцесса на минуту отъехала от Гиза, чтобы подобраться к нему. Оказавшись совсем рядом, принц шепнул ему на ухо: – Что вы делаете? Вы с ума сошли?! Всё становится слишком очевидным! – О, не беспокойтесь, Ваше Высочество, – заверил его Генрих. – У меня самые серьёзные намерения. – Именно это меня больше всего пугает, – хмуро промолвил Франсуа, отъезжая к Карлу. Обустроившись, придворные разошлись кто куда. Кто-то образовал группу играющих в мяч, некоторые собрались вокруг сеньора де Брантома, который декламировал своё новое стихотворение. Некоторые устроились на корнях большого дуба, обсуждая последние новости. В общем, все разбрелись по интересам. Марго и Генрих отошли в сень деревьев. То и дело кто-нибудь кидал на них косые взгляды, но они не обращали внимания, всё равно отсюда их разговор был никому не слышен. – Что ж... – с улыбкой протянул он. – Я полагаю, больше ты не будешь говорить о том, что устала скрываться? – Больше не буду, – рассмеялась она. – Ведь сегодня мы не скрываем ничего. И я рада. Пускай уже все думают, что хотят. – Конечно. Я тоже так считаю. Мы друг друга любим, ты отныне согласна стать моей женой, я как можно скорее собираюсь пойти к твоему брату. – Боюсь, что он может отказать, – погрустнела Маргарита. – Возможно. Но мне всё равно. Поверь мне, я найду способ, как нам быть вместе, – успокоил её Генрих. Когда он уже собирался уходить, она жестом остановила его, сняла с руки чёрную перчатку и протянула её ему. В глазах девушки скакали чёртики. Едва сдерживая смех, Гиз принял перчатку. Оба боковым зрением видели, как придворные, уже не скрывая этого, во все глаза таращатся на них*. Со всех сторон слышался шёпот и хихиканье. Как всегда это происходит при дворе, в умах блистательных дам и кавалеров тотчас начинали придумываться предположения, одно интереснее другого. Колесо сплетен начало своё движение, всё больше и больше набирая обороты. Дю Га, как всегда, стоящий возле герцога Анжуйского в окружении прочих миньонов, присвистнул, а потом, наклонившись к уху своего господина, что-то сказал, отчего тот рассмеялся. Должно быть, шутка была не самой пристойной. Тихая поляна, греющаяся под безмятежными лучами солнца и до сих слушавшая лишь мелодичное пение птиц, наполнилась кривотолками, спорами, злыми языками, которые воодушевлённо начали распространять слухи. Чудесное превращение произошло всего за несколько часов. Впрочем, люди всегда не преминут привнести в идиллию долю горечи. Позже, когда Генрих стоял у стола с угощением и пил вино, к нему подошёл кардинал Лотарингский. – Признаюсь честно, даже от тебя я такого не ожидал, – без обиняков заявил он. – О чём вы? – не понял Гиз. – Полно, не прикидывайся. Ты оказался столь хватким... Кто бы мог подумать! Надо же, впечатлить сестру короля. Уверен, если ты доведёшь всё это до конца, мы поднимемся на такое положение, какое нам и не снилось! – вдохновлённо заявил Карл. – Доведём до конца что? – с нажимом спросил Генрих. Он видел: его дядя что-то задумал. – Как что? Ты ведь вознамерился жениться на Её Высочестве? Я угадал? – С чего вы взяли? – Нетрудно догадаться. Раньше ты использовал женщин только для недолгого развлечения. Но с такими целями ты мог бы найти при дворе любую. Однако обольщать ты решил принцессу, из чего следует, что, в этом случае, ты смотришь куда дальше, чем просто соблазнение очередной красавицы, как обычно. Я тотчас догадался, что ты решил сделать. И я поражён. Конечно, так просто тебе её не отдадут. Но можно не оставить им выбора! Ты ведь понимаешь, о чём я. И тогда у нас будет всё: власть, права на трон и заложник в нашей семье. Это просто гениально! Слушая дядю, Генрих всё больше и больше поражался, лицо его багровело. Теперь-то он понял, на что толкал его хитрый лотарингец. – Вы ошибаетесь, – процедил он. – Ничего подобного в мои планы не входило. – То есть? – пришёл черёд удивляться кардиналу. – Отчасти вы угадали. Я действительно планирую просить руки Марго. Но никого ни к чему принуждать я не собирался. Никогда в жизни я не обесчещу её, выставив это на всеобщее обозрение, как вы только что намекнули, никогда не буду использовать её как заложника. И если вдруг Его Величество даст мне согласие, я ничего не попрошу, кроме Марго. И никогда не буду пользоваться этим положением в личных целях. Мне известно, что принцесса – одна из важнейших пешек в политической игре, но взамен я готов буду дать королю всё, что имею, чтобы компенсировать то, что её я заберу. Например, если уж мы начали говорить начистоту, я обдумывал предложить в распоряжение Его Величества свою армию, далее отказаться от радикальной позиции, которая мешает ему. Я пойду настолько далеко, насколько потребуется. Можно будет даже заявить о примирении с гугенотами. – Что, прости? – кардинал опешил. – Что ты такое говоришь? Генрих, ты повредился умом, или это ещё какой-то сложный расчёт? С чего вдруг ты решил всё это делать?! – Потому что я люблю её, – с достоинством ответил он. Карл некоторое время молчал, а потом истерически расхохотался. – Господи... Что с тобой произошло?! Глупый юнец! Ты лишился рассудка. Знаешь, на подобное был неспособен даже твой безумный отец! Ты действительно считаешь, что это чувство важнее всего, что занимало тебя раньше? И ты действительно готов пожертвовать всем ради этой девчонки?! – Да, именно так. – И это весь твой план? Генрих уже начинал сердиться. – Я сделаю так, как посчитаю нужным! Позвольте мне самому строить свою жизнь. Мужчина нахмурился. – Глупец! Это не только твоя жизнь. От тебя зависит всё наше семейство. Ты готов сейчас бросить всё, к чему наш род шёл несколько столетий. Куда подевались твои амбиции?! Ты не можешь так поступить. Тебе нужна власть, месть... – Всё это теперь не имеет значения, – упрямо возразил Гиз. Карл вновь расхохотался. – И ты действительно считаешь, что её любишь? А не путаешь ли ты это со своими амбициями и обычной похотью? Мне это кажется более возможным в твоём случае. – Не говорите так. Вы не знаете ничего! – Ооо... Может ты ещё и скажешь, что ваши чувства взаимны? – Да, именно так. – Теперь всё ясно, – фыркнул кардинал. – Просто эта потаскушка тебя открутила и ты потерял голову. Генрих цепко схватил его за запястье, сжимая до покраснения и хруста, кардинал аж тихо вскрикнул. – Не смейте так о ней говорить! – прошипел Гиз. – Отпусти и не смей мне дерзить! Что ты творишь?! Поверь мне, ничего у тебя не выйдет. Одумайся! – глаза его сверкали молниями. Их взгляды на мгновение скрестились, в них бушевал огонь. Как это часто бывало, между ними опять пролегла пропасть непонимания. Однако нельзя было сейчас давать волю чувствам. Единство – главное оружие Гизов. Генрих резко развернулся и пошёл прочь, бросив на ходу: – Я не хочу с вами разговаривать. Кардинал остановил его, ухватив за рукав, и проговорил: – Глупый, неужели ты думаешь, что изменился? Да ты всегда был слишком порочен для чего-то чистого! Любовь – это не для тебя. Однажды ты это поймёшь. Ты не можешь творить добро. Грязь, грехи, низменные страсти – всё это всегда будет с тобой. Сейчас ты слишком молод, красив, чертовски обаятелен, умён, богат... Тебе светит блестящее будущее! Кажется, что всё будет превосходно. Но когда-нибудь, оглянувшись назад, ты сам поразишься своей развращённости и поймёшь, что ходишь по загубленным душам, не в силах остановиться. Иначе никак. Вспомни себя до встречи с этой девчонкой. Ты не мог измениться, Генрих, ты всё тот же. В скором времени ты это увидишь. Ничего не ответив, Гиз пошёл прочь. Ему не хотелось слушать эти мерзкие речи, становилось противно. В глубине души его поселилось сомнение. Что если дядя прав? Но он поспешил отогнать от себя эти мысли, нельзя забывать о Марго и даже сомневаться в чистоте их чувства. *** – Ты видел это? – Екатерина стояла подле Анжу и говорила тихо, чтобы крутящиеся вокруг придворные не могли их слышать. – Вы про Марго? – Да, – он всегда её понимал практически без слов. Королева чувствовала с сыном крепкую нерушимую связь, которая позволяла им и думать одинаково, и угадывать мысли друг друга. – Видел. – И что скажешь? – Не вижу в этом ничего такого. Генрике всё ещё помнил удары, нанесённые ему Гизом, когда тот узнал про свою сестру и шантаж Марго, помнил про их договор. Сейчас ему немного боязно было его нарушать. Хоть принц и пытался храбриться, он был ещё совсем молод, к тому же, зная Гиза, действительно стоило его опасаться. Именно поэтому сейчас он и попытался скрыть тайну. Но проницательность матери, как всегда, взяла своё. – Мне кажется, ты что-то знаешь, – прищурившись, промолвила она. – Или догадываешься. – Нет, я просто... – предпринял жалкую попытку оправдаться Генрике, но королева властным движением его прервала. – Не оправдывайся. Даже если ты что-то и знаешь, это, в общем-то, не так важно. Я уже примерно представила происходящее. То, что Маргарита и герцог делают сейчас – это явно специально выставленный напоказ спланированный спектакль. Уж не знаю, зачем им это нужно. Но дело не в этом. Я ещё давно заметила взгляды, которые они кидают друг на друга. Ты так удивлённо на меня смотришь! Полно. Я прожила при французском дворе столько лет, что для меня прозрачно всё, что пытаются скрыть. К тому же, я хорошо знаю свою дочь. – Ладно, – вздохнул Анжу, – возможно, вы и правы. Так вы собираетесь что-то предпринять? – Возможно. Молодой человек тотчас подумал о том, что если Екатерина что-нибудь сделает, Гиз подумает, что это он ей всё рассказал, и кто знает, чем это обернётся. Нет, нужно было постараться убедить мать ничего не предпринимать. – Может, просто оставить их в покое? – вкрадчиво предложил он. – Если даже между ними что-то и есть, в конце концов, ничего страшного. Нравы нашего двора вольны, здесь все имеют любовников. Марго с детства растёт в такой обстановке, ничего удивительного в том, что ей захотелось отведать запретного плода. Пускай потешится, это скоро пройдёт. Вы так не думаете? Медичи двинулась вперёд по тропинке к столу с угощением. – Видишь ли, – вздохнула она, – всё бы ничего, я и слова бы не сказала, ведь всё понимаю. Но есть проблема. Марго – принцесса крови, сестра короля. Когда-нибудь она должна будет выйти замуж, для Франции это важно. Невинность – в наше время уже не такое значительное условие для вступление в брак. Но что если вдруг Марго забеременеет от Гиза? Представь себе, что будет! Это ведь позор. Выдать замуж её ни за кого не получится, оставить без мужа и с ребёнком – нанести урон её чести. Останется только один вариант – сам герцог. Но этого мы допустить не можем! Брак принцессы с главой радикальных католиков – это ведь открытый вызов протестантам! Страна вновь погрязнет в пучине войн. Я уж не говорю про престол. Гизы не преминут подобраться к нему так близко, что, возможно, Валуа на нём уже места не останется. Теперь ты понимаешь, что эту связь нужно прервать, пока всё не зашло слишком далеко. Генрике не мог не согласиться с этими доводами. – И что вы хотите сделать? – У меня давно уже была мысль выдать Марго замуж за Генриха Наваррского. С одной стороны, это прекратит её отношения с Гизом, а с другой – послужит символом мира во Франции. К тому же, это привлечёт ко двору ещё одного человека опасного для короны. От одной мысли обо всём этом, его передёрнуло. – Но он же протестант! – вскричал Анжу. Восклицание его было таким громким, что несколько человек, стоявших поодаль, даже обернулось на него. – Тише! – шикнула Екатерина. – Я не понимаю, – продолжала она, – что за убеждение у тебя против протестантов?! Я пытаюсь наладить мир, а ты только мешаешь мне в этом. – Дело не в моём к ним отношении. Это ведь опасно! Мало ли что они захотят сделать? – Но Гиз ещё более опасен. И опасность эта действует прямо сейчас, рядом с нами. Сложно было что-либо возразить. Поспешно закончив разговор с матерью, Генрике отошёл в сторону, где его неизменно ждал Дю Га с кубком вина. – Ты хоть иногда не пьёшь? – поинтересовался принц. – Ммм... Дай подумать... Вспомнил! Я не пью в двух случаях: либо когда уже настолько пьян, что не могу подняться, либо когда занимаюсь любовью. Анжу издал смешок, тем не менее следуя примеру своего фаворита и тоже подхватывая вино со стола. – А уж с твоим безумным семейством и спиться не мудрено, – заметил Луи. – Теперь ещё и маленькая сестрёнка присоединилась ко всеобщему борделю, называющемуся Лувром! – Не говори мне об этом всём, – простонал Генрике. – Как же мне надоело! Дю Га ободряюще похлопал его по спине. *** Вечером герцог Анжуйский отправился в покои Марии-Екатерины. Сюда он всегда приходил после тяжёлых дней, чтобы расслабиться, снять напряжение. Всегда готовая его принять покорная девушка благотворно на него влияла. С ней он мог чувствовать себя настоящим мужчиной, господином. Она была в меру нежной, в меру страстной. Иногда ему казалось, что Мари просто идеальная любовница, по крайней мере, если говорить о женщинах. Однако Генрике забывал о ней всякий раз, когда покидал её комнату и отправлялся по своим делам. А она оставалась терпеливо ждать. В этот раз, как обычно, мадемуазель де Гиз была рада видеть принца. Как только он вошёл в её покои, она бросилась к нему, заключая его в объятия. "Ты не приходил уже несколько дней! Я так скучала", – воскликнула она. Её шёпот звучал в полумраке комнаты, Мария-Екатерина дарила возлюбленному нежные поцелуи, её белые пальцы скользили по его широкой спине. Генрике расслабился, прикрывая глаза. Сейчас ему нужно было именно это. На секунду в его голове возникла мысль рассказать Мари о проблемах, которые в скором времени должны были возникнуть у её брата. Ведь если предупреждение о планах Екатерины пойдёт с его стороны, Гиз не подумает, что это он всё рассказал. Но потом Анжу пришёл к выводу, что лучше вообще делать вид, что он здесь не при чём, что и было правдой. Утром герцог поспешно оделся и направился к выходу. Мари приподнялась на подушках, провожая его взглядом. – Уже уходишь? – с грустью спросила она. – Да, мне пора. Дела ждут, – ответил он. – Хорошо. Я буду ждать. – Я приду. Позже. Генрике уже открыл дверь и сделал шаг в коридор, когда до него донеслись её слова: – Я люблю тебя. – Я знаю, – только и сказал он. Когда за ним закрылась дверь, Мари откинулась на подушки. На глазах её выступили слёзы. На другой ответ она уже не расчитывала, ей давно уже было известно, что Анжу не любит её, на этот счёт она больше не питала иллюзий. В его сердце не отозвалось чувство, которое она к нему испытывала, а её любовь была пылкая, всеобъемлющая. Сначала сестра Гиза полагала, что её хватит на них обоих, но только сейчас она начала осознавать безысходность своего положения. Кто она? Любовница, игрушка... Ничуть не боле. Она ничего для него не значит. Покоряясь его прихотям, Мария-Екатерина вовсе не думала о том, что ждёт их дальше. Или не хотела думать. Только сейчас она осознала, что однажды ему надоест, и он, глазом не моргнув, порвёт всё, что их связывало. В страшный день, когда Генрих их разоблачил, он в сердцах, конечно же не серьёзно, руководствуясь исключительно яростью, назвал её потаскушкой. На самом деле так он не считал, но сейчас Мари задумалась, а не является ли она таковой на самом деле? Осознание собственного падения заставило её заплакать. Это больно – осознавать, что являешься женщиной, которую лишь используют. И больно в ответ на самые искренние слова любви, рвущиеся из души, услышать только холодное "я знаю". ---------------------------------------- *В эпоху позднего средневековья и ренессанса перчатка, полученная от дамы, считалась признаком её благосклонности.