Пламя

И снова рождественский бал в Лувре. Очередное шумное празднество, на котором все придаются неудержимому веселью. Тонкое кружево придворных, которые переплетаются между собой в своих сложных связях и взаимоотношениях, изящно лавируют между трагедиями и радостями, запутывают нити интриг и слухов, делая всё это исключительно красиво и улыбаясь, что придаёт этой вышивке из лжи и изощрённости определённого шарма, который волей-неволей начинаешь принимать, а потом понимаешь, что жить без него не можешь. Эта система губит тебя, а ты всё сильнее тянешься к ней, как человек, страдающий от жажды, которые большими глотками пьёт яд и ему всё равно, что, вдоволь напившись, он в следующий миг умрёт. В этом году решили не устраивать традиционный маскарад. Раз уж все так молоды и прекрасны, зачем скрывать лица? К чему прятать утончённые благородные черты? Когда Марго заходила в большой зал, у неё в голове вдруг возник образ из далёкого прошлого: кукольный домик, который стоял в детской и был её любимой игрушкой. Там куклы так же собирались внизу, где маленькая принцесса устраивала бал. И так же они двигались автоматично передвигая маленькие ручки и ножки, так же улыбки не сходили с их фарфоровых губ, так же идеально сидели на них очаровательные наряды, расшитые кружевом и лентами. Она невольно усмехнулась своим мыслям. Воспоминания о детстве к ней приходили обычно, когда она была счастлива. А сейчас именно так с ней и было. Когда она входила, о её прибытии объявили, и придворные приветствовали её поклонами. Несмотря на то, что королевство её было весьма призрачно, кланялись ей как королеве. И Маргарите это нравилось. Она подошла к помосту, на котором расположились король со своей супругой и королева-мать, сделала перед ними реверанс, а потом подошла поприветствовать Франсуа. – Как матушка? – спросила она его на ухо, когда они отошли к колоннам, где никто не стал бы их слушать. – Всё ещё хандрит. Ужасно чувствует себя без Генрике, – скривив губы, с некоторой долей ревности ответил он. Все три брата постоянно ревновали друг к другу и мать, и Марго. Отчасти это и было одной из причин того, что они втроём никогда не приходили к полному единению. Действительно, даже сейчас, на балу, Екатерина выглядела печальной, бледной, похудевшей. Несильно лучше смотрелся и Карл, одежда на котором висела, а в глазах его светилась затаённая тоска. Подобное происходило с ним уже давно, очевидно, из-за болезни. Когда Франсуа удалился, к Марго тотчас подошёл Генрих. Он улыбался и смотрел на неё, как смотрят на нечто прекрасное, что давно хотели получить, но долгое время не удавалось. Она бросила ему нежный взгляд и, приняв протянутую руку, двинулась вслед за ним в середину зала, где пары уже вставали для танца. – С рождеством, любовь моя, – шепнул Гиз, притягивая её к себе и начиная делать движения в такт музыке. – С рождеством, – мягко улыбнулась Марго. Сейчас, наконец-то, к ним обоим пришло спокойствие и безмятежность. Хотя при французском дворе, как известно, это не бывает надолго, сейчас оба наслаждались своим счастьем. Между тем, придворные то и дело бросали на них взгляды и шушукались за спиной. "Только посмотрите! Неужели они снова сошлись?" – шептали одни. "Но всем ведь казалось, что она успела привыкнуть к своему мужу! Ах, бедный король Наваррский! Теперь не только ни королевства, ни подданных, но и жену у него отобрали!" – насмехались другие. "Однако герцог весьма хваток. Он всё больше и больше власти прибирает к рукам. Добрался уже и до сестры короля. В смысле, не уже, а опять. Хотя теперь отношения с ней стали ещё выгоднее!" – хихикали третьи. Но Марго с Генрихом на это внимания не обращали. Им никогда не было дела до того, что о них говорят. Анри, который, задумчиво попивая вино, глядел на них через весь зал, всё понял. Конечно нетрудно было заметить, что последние полтора года Маргарита была несчастлива, а сейчас на её лице светилась безмерная радость и восторг, когда Гиз горделиво танцевал с ней посреди зала, то и дело, наплевав на приличия, склонялся к её ушку, чтобы прошептать что-нибудь. Что ж, по крайней мере, теперь она счастлива. "А я подожду", – подумал Анри, разворачиваясь, и, бросив на жену последний взгляд, с душой, полной спокойствия за неё, направился туда, где в голос смеялась компания свежих, юных и прекрасных фрейлин королевы Елизаветы. То, что от него ускользнула Марго, которая, в общем-то, ему никогда и не принадлежала, хоть являлась его супругой, не было причиной для того, чтобы он впал в меланхолию и лишил себя всех радостей жизни. *** Маргарита выбежала на балкон, пытаясь восстановить учащённое дыхание. Она так много танцевала, что в спёртом воздухе бальной залы ей стало нечем дышать. Генрих, заметив явившегося на бал своего дядю, который держал под руку его мать, отошёл к ним, чтобы что-то обсудить. Маргарита, воспользовавшись случаем, тотчас бросилась подышать свежим воздухом. На улице было холодно, но тело было разогретым в жаре нагревшегося от тысячи зажжённых свечей помещения. Не сразу королева Наваррская заметила, что она здесь не одна. – Марго? – раздался чей-то удивлённый голос. Она от неожиданности вздрогнула, испуганно вглядываясь в сумерки ночи, из которых только сейчас начали выделяться очертания человека, который, к её облегчению, оказался Карлом. – Прости, не хотел тебя напугать, – увидев её реакцию, поспешил промолвить он. – Всё в порядке, – кивнула она, подходя к краю и опираясь о перила. – Как тебе бал? – спустя несколько секунд молчания поинтересовался король. – Мне всё нравится, – отозвалась Маргарита. И между ними воцарилась тишина. Каждый думал о своём, но невольно время от времени поглядывал на стоящего рядом. Карл всё пытался набраться мужества заговорить, но не знал как. Наконец, он всё же произнёс, бросив слова быстро, как выстрелив из аркебузы, чтобы не успеть замешкаться и передумать: – Опять Гиз? Марго была удивлена этому вопросу. Неужели всем теперь известно? Должно быть, нетрудно догадаться. Карл не смотрел на неё, устремив взгляд вдаль, куда-то за сад, за Париж, туда, где в ночи утопали прекрасные бескрайние холмы Франции, такие родные, свои. Всё было в его власти, ведь он правитель этого государства. И холмы, и долины, и морские волны с белой пеной, и сияющие на чистом небосклоне яркие звёзды – всё принадлежало ему. Разве не так? Но почему он, в таком случае, нисколько не властен над людьми? И почему он не может править над собственной семьёй, приказывать сердцу своей сестры? Он бы приказал забыть Гиза, мысленно убить его для себя и никогда о нём не думать. Но её сердце сделало совершенно другое. Марго же при его словах вспомнила страшную экзекуцию, которая произошла, когда брат застал её с Генрихом. И, хотя это было очень давно, она всё ещё помнила боль от тех ударов, которые безжалостно наносил ей Карл. – Да, Гиз, – более резко, чем следовало, отозвалась она. – Знаю, тебе это не понравится, но теперь ты не посмеешь его тронуть, от него слишком многое зависит! В её тоне и взгляде теперь отразилась враждебность. Король снова почувствовал сдавливающее чувство вины. А ведь именно это ощущение мучает больше всего, заставляя ненавидеть себя и везде видеть ненависть других к тебе, усугубляя её в своём сознании. – Не сделаю, – прошептал он. – Конечно, нет. Но зачем? Просто ответь мне. При дворе множество благородных, красивых, умных мужчин, ты могла выбрать в любовники любого, раз уж у тебя не складывается брак с Анрио, хотя он тоже хорош. Но ты выбрала Гиза. Он же... И в этот момент, произнеся так много, Карл резко закашлялся. Он отскочил от перил балкона, закрывая рот руками, сгибаясь, сдавленно кашляя. Кажется, он задыхался. И это не прекращалось. Марго ни на шутку испугалась. Сначала она просто стояла и смотрела, но когда до неё дошло, что этот приступ продолжается слишком долго, девушка обеспокоенно бросилась к нему. – Карл, что такое?! Он не мог ответить, потому что заходится в новых порывах кашля. Сестра схватила его за плечи, стряхивая, пытаясь докричаться до него. А король корчился от боли в глотке и нехватки воздуха в лёгких. Но он нашёл в себе силы, параллельно кашляя, выдавить: – Марго, прошу тебя... Ты просто... Марго... Прости меня! Пожалуйста! Скажи, что прощаешь! Она со слезами на глазах смотрела на него. Сейчас для него важнее всего было её прощение. – Прощаю, – ответила она. – Давно простила. Наконец, Карл перестал кашлять, отнимая пальцы ото рта. Маргарита видела кровь на них. Алую, густую... И у королей она не голубая. Такая же, как и у всех. Опять кровь... Но что же это значит? – Бог мой... – прошептала Марго. Король с грустью взглянул на неё, видя ужас, отразившийся у неё на лице. – Да, – кивнул он. – Ты видишь, что это за болезнь. Увы, мне осталось недолго. Столько в его словах было тоски, сожаления о той лучшей жизни, которую он упустил, о которой всегда мечтал. Лекари сказали ему – год. В лучшем случае. А что он успеет за это время? Он принимал это. Ведь другого не надо. Принимал, но так отчаянно сожалел. Сестра побледнела и вскрикнула, кидаясь к нему, хватая окровавленную ладонь. – Карл! Карл, миленький! Ну как же так? Что же это? – запричитала она. – Братик! Не надо, пожалуйста! С тобой ведь всё будет хорошо! Ей хотелось верить. Не хотелось переживать новых смертей и потрясений. Судьба, только дав передышку, снова отнимала у неё покой. – Марго... Малышка... – Карл привлёк её к себе, поглаживая по волосам. Он жалел, что ей пришлось это увидеть. Бедная Маргарита не заслужила стольких мучений. – Не переживай. Пока я здесь, с тобой, со мной всё более-менее в порядке, по крайней мере, я хожу, дышу, разговариваю. Я жив. Король заглянул в её заплаканное личико. – Пообещай не плакать. Пока что все мы живы и будем этим наслаждаться, а там уж – как Бог даст. Марго кивнула, а Карл растроганно поцеловал её в лоб. *** Анри уже был изрядно навеселе, когда, выйдя из бального зала, чтобы всё-таки отправиться спать, поскольку было уже около шести утра, он почувствовал, как кто-то хватает его за локоть и утягивает за угол. – Чёрт вас дери! – ойкнул король Наваррский, которого достаточно сильно напугали. – Тише, Ваше Величество! – шикнул так неожиданно побеспокоивший его человек. В тёмном сумраке коридора юноше, наконец, удалось разглядеть принца де Конде. – Вы с ума сошли, Генрих?! – недовольно пробурчал он. – Зачем так делать? – Мне нужно было поговорить с вами с глазу на глаз, чтобы никто не видел и не слышал этого разговора. – Какая таинственность, – закатил глаза Анри. Конде смотрел мрачно. Впрочем, как и всегда. Несмотря на то, что его тоже принудили принять католицизм, он не променял ни на что привычное чёрное одеяние, в отличие от Анри, который при попустительстве Марго и Франсуа заказал себе множество туалетов ярких цветов и испытывал от этого истинное наслаждение, хоть франтом никогда и не был. Просто он любил всё жизнерадостное, в том числе, и одежду. Конде же не изменял своей сущности истинного протестанта. Не изменял ни в чём, в том числе, и в ненависти к Валуа. Анри уже давно заметил, что его сподвижник при дворе ведёт себя враждебно. Должно быть, теперь он решил перенять дело Колиньи. Когда принц заговорил, Анри понял, что так оно и есть. – Вас ждут ваши подданные, Ваше Величество, – с нажимом произнёс он. – То есть? – Анри сделал вид, что не понял, хотя прекрасно осознавал, к чему ведёт разговор. – Вернитесь в лоно протестантской церкви и приезжайте в Наварру, – без обиняков заявил Конде. – Но я гость при дворе французского короля, – запротестовал беарнец. – Полно! Вы можете мне доверять. Я знаю, что вас здесь держат в плену. В темноте глаза принца горели двумя яркими огнями, в которые плескался воистину гугенотский фанатизм и полная уверенность в своей правоте. Однако Анри, как ни странно, взглядов его не разделял. – Вы ошибаетесь, – спокойно произнёс он. – Я нахожусь здесь по своей воле. – Но вам не позволили вернуться в Наварру и принять командование протестантскими войсками? – Протестантскими? – король Наваррский, сделав над собой усилие, надменно усмехнулся. – Я католик. Так что, боюсь, вы ни к тому человеку обращаетесь. Конде, кажется, опешил. Сначала он даже не поверил в сказанное. – Вы играете этот спектакль ради сохранения своей жизни. Но теперь мы вновь окрепли после Варфоломеевской резни и готовы бороться дальше. А вы являетесь нашим предводителем. Поэтому вам нужно вернуться. – Ещё раз повторяю: я католик и служу французскому королю Карлу IX, не собираясь выступать против него. И бросайте ваши провокационные разговоры, от них пахнет государственной изменой. И, сказав всё это, Анри резко развернулся и пошёл прочь, оставляя поражённого Конде в одиночестве. Неужели сын Жанны Д'Альбре так легко сдался? *** Главный вход в Лувр располагался на возвышении, к которому вели симметричные лестницы с двух сторон. Крыльцо это выглядело величественно, будучи сделанным из светлого камня, по примеру итальянских палаццо, было украшено вырезанными декорами, казалось и изящным, и монументальным. А под ним располагалось углубление в стене в форме арки, в котором должна была стоять мраморная статуя, заказанная королевой-матерью из родной Флоренции, однако в Варфоломеевскую ночь скульптура была опрокинута и разбита, поэтому сейчас находилась на реставрации, оставив нишу пустой. Спускаясь по ступеням, Франсуа, разумеется, не мог видеть, что там кто-то притаился. Когда он ступил на землю, устланную каменными плитами, его кто-то окликнул, достаточно тихо, так, чтобы слышал только он: – Ваше Высочество! Алансон обернулся и увидел принца де Конде, собственной персоной. – Добрый день, – несколько удивлённо отозвался Валуа. – Вижу, вы уже проснулись после вчерашнего торжества, в отличие от большинства придворных. – Я привык вставать с рассветом, – поклонился он. – Так вы что-то от меня хотели? – Франсуа не был настроен на долгие беседы с Конде, человеком не слишком приятным. – У меня есть к вам секретный разговор. Но он может затянуться. Необходимо провести его там, где ни одна живая душа, кроме нас двоих, не сможет стать его свидетелем. Герцог Алансонский не понимал подобной скрытности, не хотел иметь с ней дело, но любопытство пыталось взять над ним верх. Какой тайной с ним хотят поделиться? Учитывая, что Франсуа было, как всегда, скучно, он решил не пренебрегать возможностью узнать что-нибудь секретное и хоть как-то разнообразить свою жизнь. Поэтому, в конце концов, он предложил: – Мы можем проследовать в мой кабинет. Поверьте, я при дворе личность второго плана, поэтому следить и подслушивать никто не будет, – поспешил успокоить принца Франсуа, увидев, что тот напрягся. Конде оставалось лишь согласиться. Когда молодые люди заходили обратно в Лувр, из-за колонны, располагавшейся в ряду таких же колонн, опоясывающих каре, едва заметно выглянул Анри, который проводил их хитрым взглядом, чего они, конечно, не заметили. *** Франсуа чувствовал необыкновенное волнение, когда нервно скользил пальцами по корешкам книг, стоящих на полках в библиотеке. Он был взбудоражен после разговора с Конде и, как только тот ушёл, направился сюда. Один том сменялся другим, они были разных цветов, разных размеров, разные буквы на них сливались в разные названия, да и целые миры, открывающиеся внутри каждой из книг, тоже были разные. И среди всего этого ему нужна было одна-единственная. "Вот же она!" – торжествующе промелькнуло в его сознании, когда на глаза, наконец, попалась книга большого формата в алом переплёте. Ловко вытащив её, несмотря на то, что весила она очень много, юноша направился вместе с ней к ближайшему столу, укладывая на него фолиант и начиная судорожно перелистывать шуршащие страницы. В каждом его движении виднелась взволнованная взбудораженность. "Да где же это?" – тихо приговаривал он, сосредоточенно что-то разыскивая среди множества карт, расположенных на разворотах. Они были выполнены в мельчайших подробностях, выверенных с предельной точностью. Перед Франсуа расстилались миллионы миль лесов, полей, городов, деревень, озёр, рек, морей – всего того, что составляло этот бескрайний мир. Наконец ему удалось заметить надпись крупными буквами, которая гласила:"Наварра". Алансон начал жадно вглядываться в карту, скользя взглядом по ней. "Здесь Пиренеи", – его тонкий палец скользил по изображению гор, – "здесь По, здесь Сен-Пале..." – тыкал в точки с названиями городов. – "Неплохо, весьма неплохо!" – бормотал себе под нос принц. – "Так... Северная Наварра, вот! А Южная? Что с Южной?" – только сейчас он осознал свою нехватку знаний в области географии и политики. – "Принадлежит Испанцам? Какая несправедливость! Чёртовы испанцы! Но Северная тоже недурно", – в конце концов, пришёл к выводу Франсуа. – "Хоть и маленькое, но королевство, как-никак. Анри говорил, что там хорошо. И воздух свежее, и просторы зеленее... Ах, Анри-Анри!" – поднял взгляд от карты, вспомнив о беарнце с тяжёлым вздохом раскаяния. – "Прости, дорогой Анри, но, хоть ты мне и друг, в политике каждый сам спасает свою шкуру. Да и никто тебя в Наварру не отпустит, а вот меня – спокойно. Значит, тебе и проку нет держать на меня обиду. Нет, я решительно хочу Наварру!" Так рассуждал герцог Алансонский, рассматривая карту этого государства. Но с чего вдруг у него возникли подобные мысли? Это являлось итогом их беседы с Конде, во время которой принц предложил Франсуа – какое потрясение! – корону Наварры. Дескать, Анри отказывается возвращаться в свою страну, а она пребывает в смятении без короля, значит, срочно нужен тот, кто займёт его место. Конде, должно быть, оказался не слишком верен Анри, да и при своём фанатизме был способен лишь служить тому, кто служил на благо кальвинизму и Наварре. А что же Франсуа? Он, конечно, поначалу был шокирован. Но ведь ещё издавна в своих самых смелых тайных мечтах он представлял, как будет королём. Неважно какого государства. Главное, что он сможет безраздельно править. Амбициозное стремление к власти – это ведь в крови у Валуа. Алансон всегда печалился своей участи. Карл уже король; в крайнем случае, королём станет Генрике, но до Франсуа очередь вряд ли дойдёт. Его братья молоды. И если Карл болен, то нынешний король Польский полон сил, амбиций и желания вернуться на родину. Поэтому у младшего брата перспективы явно призрачные. А тут ему предлагают целое государство! Придётся принять протестантизм? Всё равно! Принц никогда не был религиозен, так что для него не имело значения быть католиком или же гугенотом. А уж в том, что Карл возражать не станет, сомневаться не приходилось. Король обожал Анри, искренне наслаждался его обществом и явно не собирался от себя отпускать. С братьями же у него никогда не было особо тёплых отношений, более того, в них он видел для себя опасность. Генрике слишком много себе позволял, слишком много решений принимал сам, слишком много ввязывался в дела государства, слишком был любим матерью, а ещё был слишком умён. Где теперь Генрике? Можно сказать, что в ссылке. И то, у него хотя бы есть своё королевство! А какая судьба ждёт Франсуа? Если он займёт трон Наварры – это ведь предел мечтаний, поскольку мало того, что это отдельная страна, так ещё и мало чем отличающаяся от Франции, не то что дремучая Польша! И явно Карл будет не прочь избавиться от ещё одного "любимого" брата. По крайней мере, так ему будет спокойнее. Мать тоже вряд ли станет возражать. Анжу был её любимым сыном и, вдобавок к этому, помогал править страной, поэтому она протестовала против его отъезда. А от Франсуа проку куда меньше. Он нередко слышал, как Екатерина, за что-нибудь на него рассердившись, ворчала, что Алансон здесь только мешает, шатаясь без дела и вечно ввязываясь не то в интриги, не то в шалости. И, наконец, за Анри беспокоиться не приходилось. Он сам отказался возвращаться к себе в страну. И, в последнее время, исправно посещает католические мессы. Конечно, неожиданно, что он ударился в благочестие, но мало ли ему в голову пришло стать ревностным католиком? Франсуа нередко подшучивал, что такими темпами он вскоре займёт место Гиза. Одним словом, с Анри всё будет в порядке. Ему ничего не угрожает, к нему благоволит король, который все дни проводит с ним. К тому же, Марго его в обиду не даст. А вот Наварра пропадает. Ей срочно нужен правитель! Таким образом, всё внутри Франсуа кричало о том, что ему просто необходима Наварра. "Решено", – подумал он, захлопывая книгу, – "я соглашусь на предложение Конде".