Пламя

Марго разлепила тяжёлые веки. Сделать это её заставило чувство холода, да такое сильное, что ей показалось, будто она покрывается и изнутри и снаружи коркой льда. Взору её предстал поначалу лишь утренний сизо-сероватый сумрак, затем начали проступать очертания комнаты, кровати, на которой она лежала. Не её. Королева Наваррская вскочила, судорожно озираясь. Что произошло вчера вечером? Кто-то пошевелился сбоку. Она почувствовала. Когда Маргарита увидела того, кто спал рядом с ней, она испуганно охнула, хватаясь за голову. В сознании тотчас прояснились все события, вызвав ощущение, будто ей на голову вылили ведро ледяной воды. "Господи, что я наделала?!" – промелькнула мысль. Она ощутила самую настоящую панику. Поспешно соскользнув с кровати, девушка подхватила с пола свою одежду, которая была совсем в неприглядном виде. Это даже невозможно было надеть! Единственное, что уцелело – один чулок. Второй ей найти не удалось. Недолго думая, Марго схватила одну из рубашек Генрике, неряшливо оставленную на кушетке возле кровати. Проклятье. Она пахла им. Маргарита бросала на брата взгляды, пробираясь к двери, пугаясь, что очередной звук разбудит его. Зловеще-багровый восход, проглядывающий сквозь портьеры, упал на его бледное лицо. В этом освещении немного издалека Марго вообще казалось, что себя она видит среди разбросанных подушек. И это ещё больше усугубляло ситуацию. Её брат. Так похожий на неё брат. Носящий ту же фамилию. Она была даже не в состоянии переосмыслить произошедшее, просто бежала отсюда так, будто за ней гнались бесы из преисподней. Одна босая нога, а вторая в чулке – обе ощущали холод каменных плит коридоров, тонкая рубашка не спасала от сквозняков, пронзающих дворец. Предки с портретов, висящих на стенах, будто взирали на неё с осуждением, в полутьме их нарисованные глаза, казалось, горели зловещим блеском. "Кровосмесительница! Преступница! Предательница!" – слышалось ей шипение собственного внутреннего голоса. Огонь погас. Остался лёд, сковывающий до ломи в костях, ужас, пробирающий насквозь. Добежав до собственных покоев, Марго, уже пребывая в полуобморочном состоянии, ворвалась вовнутрь, тотчас падая на ковёр и издавая стон, даже не будучи в силах разрыдаться. Страсть, безумие, а затем всё усиливающееся чувство вины и страх сковали её, пустили по всему телу судороги. *** Ей нужна была помощь, хоть капля света, хоть отсвет Бога. Ей нужно было спасение. Маргарита в нерешительности остановилась перед входом в придворную церковь Сен-Жермен л'Осеруа. А имеет ли она право зайти в святое место? Весь вчерашний день она пролежала в постели, а сегодня утром всё же решилась выйти. Благо, никто ей не повстречался. Сейчас самым большим страхом для неё было бы увидеть Генрике. Подобного она бы просто не выдержала. Наконец королева Наваррская нерешительно скользнула во мрак церкви. Каждый собор пах по-своему: Нотр-Дам – ладаном, сотнями сошедшихся в нём лет, вековым спокойствием, незыблемостью, Реймсский собор – величием, гордостью коронующихся там монархов, мирой, которой их помазывали, часовня в Фонтенбло – сладковатым ароматом летних диких цветов, которые росли в лесу, деревом, из которого были сделаны балки и солнцем, пронизывающим замок. А Сен-Жермен л'Осеруа, придворная церковь, пахла сыростью, но отчего-то этот запах нравился Марго. Она выросла в затхлости французского двора, она впиталась ей в кровь. Теперь и сама Валуа ощутила, как затхлость полностью воцаряется в её душе. Уже практически ничего святого там не осталось. Самое страшное, что Маргарита уже не способна была контролировать себя. Она опустилась на колени, устремляя взгляд на пустой холодный алтарь, освещаемый лишь полосками блёклого утреннего солнца через высокие витражные окна. "Господи, помоги рабе своей!" – прошептала Марго. Но едва ли ей теперь можно помочь. Казалось, эти каменные своды сейчас рухнул на неё, погребая под собой и бренное тело и греховную душу. Её чистота была похоронена уже давно. Но с ней оставались хоть какие-то принципы, хоть какая-то мораль. Теперь же Марго ощутила свою окончательную сломленность. Она способна на всё. Это внушало ужас и... Свободу? Да, свободу. Только идущую не от Бога, а от дьявола. Свободу свернуть в ад, свободу нести тьму и разрушения. Она не слышала, как вошёл Генрих. Он видел с утра, как она направлялась сюда, и последовал за ней. Когда он встал рядом, внимательно смотря на неё, она, наконец, обратила на него внимание. Следовало ожидать, что однажды он всё-таки захочет поговорить. Молча поднялась, взглянула лишь мельком, прошелестела к ряду скамеек, присела на краешек одной. И больше не поднимала глаз. Гиз чувствовал напряжение, сам ощущал учащённое дыхание. – Всё по-прежнему, – произнёс он после недолгого молчания. – Давай забудем. Прошу, дай мне шанс. В тот вечер после очередного бала я был пьян. А она сама пришла ко мне. В конце концов, я мужчина, человек. Просто не смог воспротивиться искушению. Но это было всего один раз! Она неопределённо качнула головой, белыми пальцами комкая ткань платья. Знал бы он, что шанс нужен, скорее, ей! – Господи, Марго, я не стану оправдываться и врать, потому что это ниже моего достоинства, – воскликнул Генрих, восприняв её молчание иначе. – Просто скажу тебе одно: эта женщина ничего для меня не значит. Марго прикрыла глаза, откидываясь на спинку. – За твою способность говорить правду в глаза я и люблю тебя, – наконец промолвила она. Да и что уж там, он не совершал страшных проступков. Провести ночь с какой-то куртизанкой – это ещё не измена, ведь к ней он ничего не испытывал, сделав это, скорее всего, просто в нетрезвом состоянии, руководствуясь лишь велением плоти. Простить она не могла себя. В отличие от Генриха, Маргарита была трезвая, совершала всё умышленно. А то, как она поступила по отношению к Генрике, вообще можно было назвать преступлением, даже если не говорить о кровосмешении. Это было преступлением, потому что поступила она так с влюблённым в неё мужчиной, который мучался вот уже который год, о чём ей было известно. Его страдания отражались в глазах, она сама чувствовала их. А то, как вчера он отчаянно целовал её, как желал, сходя с ума, говорило о многом. Она же просто использовала его, когда ей было плохо. Маргарита чувствовала к Генрике лишь братскую любовь. Но откуда взялось столько страсти? Она взглянула на Гиза. Виноватый вид, искреннее раскаяние в любимых глазах. Кажется, сейчас кивнёшь ему, обнимаешь, а потом всё будет, как прежде. Но нет, как прежде не будет. Марго поднялась, сделала шаг, протянула руки, а затем кинулась к нему, отчаянно целуя. Но вчера, когда она целовала собственного брата, на губах её был яд. Сейчас же этот яд оставался и на устах Генриха. Они все теперь им заражены. *** Генрих размашистой походкой вошёл в гостиную своего дворца. На губах его вновь играла улыбка, а лицо было расслабленным. Он был счастлив, что так легко ему удалось помириться с Марго. В конце концов, Гиз приходил в отчаяние от одной мысли, что от такой пьяной ошибки, как Вероника, он мог потерять любимую женщину. Однако его улыбка стала чуть меньше, когда он обнаружил в гостиной неожиданного посетителя. Его брат нагло развалился на софе и, кажется, даже умудрился задремать. – Карл? – изогнул бровь герцог. Майенн тотчас встрепенулся, сразу натягивая на губы какой-то нелепый оскал. – Я знаю, ты рад меня видеть и всё такое, – кивнул он. Генрих лишь усмехнулся, опускаясь в кресло. Карл умел раздражать с первых же минут пребывания в одной комнате. – И что же ты здесь делаешь? – А мне нельзя просто так проведать любимого брата? Гиз тихо рассмеялся. Звучало весьма нелепо. – Лучше выкладывай, что тебе нужно, – махнул рукой он. Карл поджал губы. – Ладно, – наконец сдался он. – Просто хотел кое о чём предупредить, – Майенский внимательно взглянул на брата. – Ты запустил колесо по наклонной. Но дальше оно начинает крутиться по инерции, даже если ты перестаёшь его толкать. Колесо не остановить, оно набирает скорость и обороты. И куда бы ты не отошёл, ничего уже не изменится. Так же и тут. То что ты начал уже не остановить. И, не подумай, я ни в коем случае не угрожаю, мы ведь братья, одна семья, Гизы, – эти слова он произнёс немного с насмешкой, – но я просто предупреждаю, что если даже ты по каким-то причинам захочешь остановиться – найдутся люди, которые продолжат то, что ты начал. Здесь тебе уже ничего не изменить. Карл действительно боялся, что в совершенно отчаянных начинаниях Генриха может что-нибудь остановить. Он видел немало препятствий. Одно из них – чувства к сестре короля. Другие – присяга королю, честь, благородство. Этого в Генрихе было слишком много. – Нет смысла предупреждать меня, Карл, – холодно отозвался Гиз. – Я сам всё это прекрасно понимаю и не собираюсь останавливаться ни по каким причинам. Да, король обезвредил Лигу, но мы на этом не остановимся. Поверь, я усердно работаю над положением. И у меня много планов, которые, я уверен, исполнятся. Он всё же сделал выбор. И выбор этот заставил Карла удовлетворённо улыбнуться. В конце концов, кажется, для Генриха закончилась юность с её максимализмом, идеалами, глупыми мечтами. Он принял жестокость мира, оказался сам способен стать полноценной частью этого мира и вступить в игру, отдав всё. Если бы необходимо было продать душу дьяволу – должно быть, он сейчас уже способен был бы это сделать. *** Генрике скорчился на полу. "Спасите!" – мысленно кричал он. Но с языка ни стона не срывалось. Его снова убивали воспоминания. Та ночь, кажется, изменила его, стала точкой невозврата. Генрике поднёс к носу коробочку с табаком, отчаянно вдыхая, но отчего-то это не приносило никакого облегчения. Он вытянул вперёд длинные ноги, тяжело задышал, откидывая голову назад. Комната кружилась перед глазами. Раньше ему думалось, что если вдруг когда-нибудь у него и произойдёт подобное с Марго, это хоть немного остудит его чувства, погасит безумную жажду. Но стало лишь хуже. Его кожа до сих пор ощущала лёд пустой постели, в которой он проснулся с утра. Разумеется, Маргарита сбежала. Разумеется, она пожалела о содеянном. Он увидел её лишь спустя три дня: она стояла с утра среди придворных, невозмутимая, с привычной улыбкой, которая отчего-то перестала светиться искренностью. Казалось бы, без тени испуга приседала перед ним в приветственном реверансе. Разве что взгляд, которым она смотрела на него, неуловимо изменился. Но Генрике испытал истинную боль, куда сильнее, чем та, которую приходилось терпеть при получении военных ранений, когда рядом с Марго появился герцог де Гиз. Неужели они помирились? Да, так оно и было. Снова этот смех, эти взгляды, эти будто незаметные прикосновения. Всё это было слишком заметно! А король чувствовал безжалостные удары наточенных кинжалов внутри. И вот сейчас он в очередной раз заперся в своих покоях, приказав никого не впускать, потому что у него просто не было сил находиться на людях. Однако уже пожалел об этом, потому что в комнате всё ещё оставался Её дух. Будто бы она была здесь. Опиум уже не действовал. Генрике пытался уснуть, забыться, но никак не получалось. Он давно перестал спать без опиума, но не спать и с ним – это было чем-то совсем новым. Вдруг ему стало необъяснимо страшно. Самая настоящая паника поднялась в душе, король вскочил на ноги, ощущая, как комната сужается и душит его. Он больше не мог оставаться в одиночестве! И именно в этот момент раздался стук в дверь. Генрике дёрнулся к ней, как к единственному спасению. На пороге появился Дю Га. Миньон знал своего господина много лет, поэтому, увидев состояние комнаты с перевёрнутой мебелью, полом, на котором были разбросаны осколки бутылок из-под вина, которое также ничуть не помогло Генрике, он сразу понял, что творится что-то неладное. Тогда Луи шагнул ему навстречу, протягивая руки и обнимая. Королю стало неожиданно спокойнее. Присутствие близкого человека хоть немного отогнало страх. Похудевшими руками он схватился за плечи Дю Га. – Тише, успокойся, – прошептал последний. Затем он подвёл Генрике к кровати и усадил на неё, пристраиваясь у его ног и заглядывая в глаза. – Как же ты бледен, – выдохнул Луи. – И синяки под глазами, будто неделю не спал. Отдай мне это, – он выхватил из его рук табак, – в меру – замечательно, но ты не выпускаешь его из рук уже несколько дней. Это может тебя убить. Услышав слово "убить" король взглянул на фаворита. – Я уже внутри убит, – прошептал он. Голос его был таким хриплым и бесцветным, что Дю Га от неожиданности даже испуганно отшатнулся. Затем, вновь придвинувшись, он принялся внимательно разглядывать Валуа, а затем вдруг воскликнул: – Генрике, ты серьёзно?! Неужели она? Король не понимал о ком речь. – Кто? – Думаешь, я ничего не замечал последние несколько лет? – Дю Га поднялся на ноги и прошёл к прикроватному столику, наливая себе кубок вина. – Твои взгляды на Маргариту красноречивее любых слов. Генрике в ужасе вскрикнул, косясь на него. – Нет, это не бросается в глаза, но я слишком хорошо тебя знаю, – пояснил Луи. – Мне всё стало ясно уже давно. Честно говоря, не знал, как относиться. Сначала мне думалось, что это просто очень сильная братская привязанность, но потом стало ясно, что дело в другом. Все эти годы ты хотел собственную сестру. Король не был удивлён, что он обо всём догадался. В конце концов, от Дю Га ничего никогда не скрывалось. А он сам, Генрике, не сможет выдержать ношу в одиночестве. Кому же ещё можно довериться? – Только вот есть одна неточность, – горько усмехнулся он. – Я не просто хочу её. Я люблю её. Если бы это было просто плотское желание – после их ночи оно было бы удовлетворено. Но огонь лишь сильнее распалился. – Безумец, – Дю Га схватился за голову. – И что же? Только не говори, что у вас что-то было! Хотя нет. Я вижу этот взгляд и твоё состояние. Конечно! Да, было. Но ты молчи, пожалуйста, просто молчи. Луи приблизился к Генрике и дрожащие пальцы накрыли его губы. Должно быть, ему самому было больно это слышать. Недаром он всегда ненавидел королеву Наваррскую! Если сейчас из-за неё страдает его Генрике – это весомый повод для ненависти. Тут его взгляд упал на предмет гардероба, лежащий на сундуке в изножье кровати. Двумя пальцами Дю Га подхватил тонкий женский чулок и вопросительно воззрился на Генрике. Тот лишь опустил глаза. – То есть ты дошёл до того, что уже хранишь её случайно оставленный чулок! Генрике, ты взрослый мужчина! Тебе не к лицу это безумие. – Да что ты знаешь о любви?! – вдруг вскинулся король. Луи выпустил чулок из пальцев и эмоционально всплеснул ручками, вскакивая. – Поверь, знаю многое! Хотя бы потому что я люблю тебя и не могу смотреть на то, как кто-то приносит тебе страдания! Дело не в том, что кто-то похищает у меня твою любовь, я – это не важно, но важно твоё личное счастье! И твоя сестра тебе его не даст. Нечасто Дю Га проявлял свои истинные чувства. Сейчас это хоть немного отрезвило Генрике. Он протянул к миньону свои ладони и взял в них свои. – Я безумно ценю твою преданность, ты мне необходим, без тебя я бы никак не смог. Дю Га обхватил его лицо руками, внимательно заглядывая в глаза, приближаясь на совсем маленькое расстояние. – Запомни навсегда, для меня в этой жизни имеет значение лишь одно: твоё счастье. – Я знаю, – кивнул король. – Но для счастья мне нужна она. Хотя бы её присутствие рядом. – Но она несёт тебе лишь боль! Своего брата ты тогда простил тоже из-за неё, да? Видишь, она влияет на тебя и в политике! Генрике, она опасна! А герцог Анжуйский, между прочим, метаясь от одних твоих врагов к другим, так и ищет случая тебя предать. Наваррский устроил войну – он пошёл к нему. Гиз пообещал ему корону – этот болван поверил. Ты не видишь очевидных вещей! Они твои брат и сестра, но твоя семья, люди, которых ты любишь, могут оказаться самыми опасными врагами. – Марго не враг, я это вижу. Она всего лишь глупый эгоистичный напуганный ребёнок. А Франсуа... Ты думаешь, я тогда на самом деле простил его? Знаешь, я могу простить всё, но не предательство. И, поверь, однажды он расплатится за всё! – Так ускорь расплату. Про себя же Дю Га подумал:"А с Маргаритой я разберусь сам". В этот момент он незаметно снова схватил чулок, пряча его в складках костюма, а затем вновь опустился рядом с Генрике, обнимая его, будто желая огородить собственным телом от всех страданий.