ОБРЕЧЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯМИ

Брат стал все время проводить в тренировках с мастером-над-оружием. Я его видела только за едой. Трапеза проходила в молчании, после случая со щенками мы не разговаривали. Брат быстро запихивал в себя еду и, еще дожевывая, вставал из-за стола и шел обратно в конюшню, куда, разобрав несколько стойл, с наступлением зимы перенесли занятия со двора. Еще до снегов мейстер велел сколотить узкие ящики и наполнить их землей. Ящики поставили на окна и посадили в них лук. От холода и недостатка света зеленые ростки были тщедушными и светлыми. Но мейстер следил, чтобы каждый день мы съедали хотя бы по одному перышку. Без этого, говорил он, десны начнут болеть, кровоточить и выпадать зубы. Когда настала настоящая зима, лук на подоконнике замерз. Из-за темных низких облаков, наполненных снегом, казалось, что солнце совсем не восходит, и началась бесконечная ночь. После первой пурги, которая длилась четыре дня, старика-септона нашли окоченевшим у алтаря Матери в ледяной септе. Он был последним в эту зиму, кого удалось похоронить по-людски. До весны нового септона у нас не было. Пока дорогу к септе еще можно было расчистить, раз в седмицу люди собирались, зажигали свечи, а службу вел кузнец, который читать не умел, но знал основные молитвы наизусть. Иногда я читала вслух отрывки из Семиконечной Звезды, которая осталась от септона. Но с приходом настоящих холодов, когда сугробы кое-где достигли крыш сараев, стало не до сборищ на молитвы. Боги тоже забыли о нашем существовании. Голодные волки совершенно обнаглели и встречались прямо на окраине поселения, нередко нападая на людей. На охоту выезжали раз в несколько дней, не для праздного развлечения, а по необходимости. Толстяк к середине зимы вырос в здоровенного сильного кобеля довольно злобного нрава. После нескольких жестоких стычек со старшими псами, он установил свое главенство в своре гончих. Счет побед Толстяка над волками исчислялся десятками. Отец даже обзавелся огромной волчьей шубой – очень теплой, лохматой и вонючей. Бесчисленные шрамы на морде и откушенное в бою ухо не добавили Толстяку доброты. Меня по старой памяти он высокомерно терпел, но на псарей скалился и порыкивал, хотя и не кусал. Но никто и не лез к нему проверять – цапнет он или нет. Но как-то, после одной особо долгой и тяжелой охоты, когда уставшие люди и собаки вернулись в замок, я случайно очутилась с ним наедине за углом сарая. Толстяк подошел ко мне и ткнулся лбом в ногу. Я осторожно почесала его за целым ухом, и он в ответ лизнул мне руку и убежал обратно изображать грозного вожака. *** Это была долгая и страшная зима, длившаяся целых три года, но все-таки она кончилась. Я первый раз повела малыша проведать маму. На южных склонах, где солнце уже растопило сугробы, появились желтенькие цветочки мать-и мачехи и еще не жгучие кустики юной крапивы. Мейстер велел нам набрать их по дороге. Я взяла корзинку, малыша и отправилась к септе. Семиугольное почерневшее от времени деревянное строение стояло недалеко от замка на небольшом холме на окраине поселения. В тени септы еще лежал довольно глубокие сугробы, но с кладбища на южном склоне снег уже сошел, земля подсохла, и зеленела крапива. На краю, где хоронили деревенских, была видна целая поляна свежевскопанной земли: всех умерших за зиму предали земле лишь несколько дней назад в одной большой общей могиле. Места соседних старых могил отмечали слабые холмики. Кое-где на них были серые деревянные плашки с грубо вырезанными семиконечными звездами. Ближе к септе находились могилы побогаче и уже стояли могильные камни. На могиле септона лежал кристалл, тусклый и грязный. Я протерла его подолом и показала малышу радужные зайчики, которые отражал кристалл на темную стену септы, когда на него попадало солнце. Рядом со стеной находились замшелые камни с уже полустертыми нечитаемыми надписями имен прежних хозяев замка и могила нашего деда, который умер еще до того, как мама вышла замуж за отца. На его могиле стоял белый камень, привезенный из каменоломни Ланниспорта. Рядом с ним была и мама. Вскопанная земля выглядела довольно свежо, как и горе моей утраты, несмотря на то, что минуло уже почти четыре года. По дороге мы заглянули в рощу и накопали кустиков вот-вот собирающихся распуститься лесных фиалок, которые я хотела посадить на могиле, чтобы она выглядела не столь убого. Мы не поленились и накопали целую корзинку. Когда они расцветут, мама окажется словно под лиловым одеялом из нежных лепестков. Я принялась рассаживать их, вплотную друг к другу. Кустиков было много, хватило и септону. Провозилась я долго. Работа была кропотливая, руки мои были все в земле. Наконец, я закончила, поднялась с коленок, отряхнула руки и сказала малышу. - Теперь у мамы будет красиво, видишь? Ответа не последовало. Я огляделась по сторонам – малыша нигде не было. Я поймала себя на мысли, что уже давно не слышу его бурчания: пока я сажала фиалки, малыш увлеченно играл с каким-то первым весенним жуком, а потом… В какой момент он исчез? С холма от септы было видно далеко, кладбище было пустынно и зловеще. Я почувствовала, как ледяной безотчетный ужас заползает мне в сердце, а волоски на всем теле встают дыбом. Я изо всех сил позвала его по имени. Ответом мне была лишь могильная тишина. Куда он мог подеваться? Мое сердце чуть не разорвалось на тысячу кусков, когда малыш с криком «ку-ку, а вот и я! Ты – опять водишь!» выпрыгнул из-за огромного могильного камня, сплошь заросшего серым лишайником. Я с такой силой прижала его к себе, что малыш заверещал, что сейчас я его придушу. Он уже вырос и начинал тяготиться телячьими нежностями, но тут снисходительно дозволил себя обцеловать. Когда я отдышалась и пришла в себя от перенесенного ужаса, мы еще немного поиграли в прятки, потом набрали корзину крапивы, полюбовались на фиалковую мамину полянку и, проголодавшись, пошли домой. На выходе малыш задержался, дернул меня за юбку и сказал. -Мне здесь нравится. Здесь так здорово и весело играть. Мы сюда придем еще раз, правда? Правда, малыш. Еще не раз. Несколько дней назад отец по первому тракту съездил в Ланниспорт и привез септона в поселение, септу для меня и новости - радостные и печальные. После нескольких умерших детей, боги наконец-то смилостивились и подарили королевской чете сына. Младенец был наречен Визерисом. В честь рождения принца лорд Тайвин Ланнистер устраивал великий и пышный турнир. Почему-то в Ланниспорте, а не в столице, что открывало немало возможностей для бойцов Западных Земель. Зимой у нашего лорда Тайвина тоже умерла жена, рожая ему сына. Шептались, что ребенок оказался уродом: не то - двухголовым, не то - с хвостом и копытами, не то - горбатым карликом. Брат мог участвовать на турнире в состязании оруженосцев. Формально, он еще не был сквайром, но по возрасту, росту и силе вполне подходил. А за три года зимних занятий он достиг больших успехов во владении мечом и булавой. Это стоило ему, кроме множества синяков, ушибов и ссадин, двух сломанных пальцев и пропущенного удара по голове, после которого он три недели провалялся в кровати, не в силах встать из-за головокружения и тошноты. Как-то само-собой произошло, что чаще всего у его постели с тазом и полотенцами или бульоном оказывалась я. Его несчастный вид, слабость и страдания тронули мое сердце. Он же мой брат, говорила я себе, любимый мамин сын. Он исполняет ее мечту, упорно стремится стать настоящим рыцарем, через пот, кровь и боль. Доблестным воином, высоким и сильным, знаменитым, как сир Дункан Высокий, и в самых дальних уголках Семи Королевств будут знать его имя. Кто я, чтобы отказывать ему в прощении за поступок, совершенный в безумии горя? Как только потеплело и сошли сугробы, занятия из конюшни перенесли во двор. До зимы брат уже начинал ездить верхом, но за три года от его навыков не осталось и следа. Смирный смышленый серый мерин по кличке Дымок еще помнил лето, был счастлив вырваться из опостылевшей за три года затхлой конюшни и был энергичен и резв. За несколько недель, оставшихся до турнира, брат научился довольно уверенно попадать копьем в большой мешок с соломой, подвешенный на веревке. Мечом брат владел гораздо лучше. Как-то, проходя по своим делам мимо конюшни, я увидела, как мастер-над-оружием лежит на земле, а брат стоит над ним, опустив меч . Мастер-над-оружием зло крикнул ему снизу вверх. - Что ты застыл, как пень с глазами? Добивай! - Но ты же упал! – брат, казалось, был удивлен такой командой наставника: - Лежачего не бьют… Мастер-над-оружием сел, сплюнул на землю и длинно витиевато выругался. - Ты что ж, хочешь сражаться чинно-благородно? По всем правилам? Тогда вали отсюда! Я на покойников время и силы не трачу. Помоги мне подняться…, дай руку. – с деревянной ногой подниматься с земли было не просто. Наставник брата не раз был в настоящем бою и, наверняка знал, о чем говорит, но его слова были так ужасны… Я даже не хотела задумываться об этом или, того хуже, представлять брата, который будет добивать упавших… Септа объявила, что все мои девчачьи платья, сшитые на вырост еще мамой, не годятся для такого важного события. Действительно, за три года зимы я вымахала настолько, что подолы не закрывали даже щиколоток, а лифы кое-где невозможно было зашнуровать. О том, чтобы послать в город за тканью - не могло быть и речи, времени не осталось. Можно было лишь обратиться к маминым запасам. Я стала уже такого же роста, а в корсет можно было что-нибудь подложить для объема. Я взяла в помощь служанок, и мы целый день разбирали слежавшиеся в сундуках наряды. Шерстяные платья я отвергла сразу — они были скучными по фасону и цвету, а кое-где даже побитые молью, несмотря на проложенные пучки сухой лаванды. После замужества мама вела уединенную жизнь в замке, и платья были скорее практичные, чем нарядные. Новые были сильно велики и требовали очень большой переделки, с которой я боялась не справиться. Подходящих было немного. Особенно мне понравилось одно: матового жемчужно-серого шелка, найденное на самом дне сундука. Я даже ни разу не видела его на маме. Оно было настолько старое, что пришлось мне совсем в пору, наверное, оно еще было из ее девичьих нарядов. На эту мысль меня натолкнула вышивка из мелкого речного жемчуга - по лифу шла широкая кайма в виде птиц. Белый голубь был изображен на гербе маминой семьи. Доспехи брата были неказистые, временные, он еще рос. Для выступления на турнире их необходимо было как-то украсить. Я тайком отпорола юбку одного из маминых платьев подходящего цвета и перекроила на сюрко, которое украсила вышивкой. Я вручила этот сверток брату за несколько дней до отъезда в Ланниспорт. Брат развернул мой подарок, долго смотрел на него, потом криво усмехнулся и сказал: -Хорошо, что мы - не Таргариены. Тебе пришлось бы потратить все запасы дорогих красных ниток. -Но плохо, что не Старки, можно было бы обойтись обычными суровыми. –съязвила я. Это было окончательное примирение. Через несколько дней за обедом отец объявил, что на турнир поедем только брат и я, младший останется дома. Я с тревогой следила за его реакцией, с тех пор, как стало известно о поездке на турнир, малыш буквально бредил им. Я боялась, что дело кончиться слезами, а слезы сыновьям отец не прощал. Но малыш стойко выдержал этот удар судьбы, не заплакал, а только сгорбился на своем стуле и еще ниже опустил голову над тарелкой с кашей. Правда сказать, после обеда он пробрался ко мне в комнату, чтобы горько и долго плакать о несправедливости жизни. Я, как могла, утешала его, обнимала и сотни раз обещала все запомнить и рассказать, привезти подарки, сулила множество других турниров, что он увидит и где будет сражаться и доблестно всех победит. В последний момент, когда первые повозки уже выезжали из замка, я вынесла из своей комнаты тряпочную лошадку с гривой и хвостом из пакли, которую урывками успела сшить в суматохе дней перед отъездом. - Держи, - вручила я ее малышу, который понуро стоял на крыльце вместе с нашим мейстером: - Это волшебный боевой конь. Он – настоящий, но его заколдовала злая ведьма, он оживет, только когда его хозяин станет рыцарем. - Правда? ... А откуда ты его взяла? – с подозрением спросил малыш, обняв игрушку. Действительно, откуда же я его взяла… Я не была готова к такому вопросу. Приходилось сочинять на ходу. - Его принесла сегодня старая Мери. Ты же слышал, что она водится с лесным народом? Если не веришь, можешь сам у нее спросить. По взгляду мейстера я поняла, что он оценил мою хитрость. Малыш до ужаса боялся деревенскую старуху с бельмом на одном глазу, помогавшую мейстеру со сбором всяких трав. - А как его зовут? – малыш явно не мог решить, что ему делать: продолжать расстраиваться о нашем отъезде, пугаться подарку с такой зловещей историей или радоваться новой игрушке. У меня в голове пронеслось множество лошадиных имен. На моей памяти все клички лошадям, даже рабочим, придумывала мама, что считались у конюхов господской блажью. Мне было жалко терять эту традицию, и с начала весны я придумала больше дюжины имен для новорожденных жеребят. Мне не хотелось повторяться, волшебный конь требует особенного имени. Меня внезапно выручил мейстер. - Его зовут Воин. – сказал он. - Боевой конь такой же боец, как его всадник. Они одно целое: копье, рыцарь и конь. - Правда? – восхитился окончательно уверовавший малыш. Правда, милый. Отец крикнул со двора, чтобы я немедленно садилась в повозку, иначе я останусь дома. Я торопливо обняла малыша, еще раз пообещав, что с турнира привезу ОСОБЕННЫЙ ПОДАРОК. Отъезжая, я видела, что малыш в обнимку со своим новым другом еще долго стоял на крыльце и смотрел нам вслед.