Однажды в Хогвартсе

Такое утро выдавалось редко: его безмятежность не потревожили ни кошмары, ни ночные бдения Лорда Волдеморта, хотя вспоминать его спозаранку – это изначально испортить себе весь день. Я проснулся, когда все остальные весёлой гурьбой уже выходили на завтрак. И вот это было необъяснимо. Обычно я подскакивал, стоило кому-то из соседей по комнате всего лишь пошевелиться. А тут – будто зелья Сна-Без-Сновидений напился. Вместо того чтобы крикнуть: «Подождите меня!», – я неторопливо и с наслаждением потянулся и зевнул. Есть совсем не хотелось – наверное, сказался более чем обильный ужин накануне. А вот из-за нескольких кубков тыквенного сока под неторопливую беседу мне нужно было срочно подняться. Очень срочно. Попутно я привёл себя в порядок и, по большому счёту, был готов идти учиться, но меня одолевала какая-то непонятная лень. Вот если бы просто полежать поверх покрывала и рассмотреть трещины на невесть когда беленом потолке. Смешно, но одна из них – та, что находилась точно над кроватью – полностью повторяла формой шрам на моём лбу. Я мотнул головой, сбрасывая навалившуюся дремоту. Нужно было подниматься и идти. Показаться на завтраке, выпить свой чай и успокоить друзей, что со мной ничего не произошло. Я потянулся за сумкой и вдруг заметил на своей подушке свиток. Ровно такой, как те, – с историей про меня и Снейпа. Нет, это было смешно! Кто станет подкидывать продолжение человеку, о котором пишет? Глупость несусветная! И, не думая больше ни о чём, я распутал ленты на свитке. «И Гарри сказал: "Я люблю тебя, Северус!"». Всё? И это всё?! На редкость дурацкая шутка! Я покрутил пергамент и так и этак, посмотрел на просвет, зачем-то надкусил уголок и долго жевал, морщась от привкуса паленого на языке. Но все мои потуги оказались тщетны: ничего не проявилось, не проступило и даже не померещилось. Кроме одной фразы, на пергаменте больше ничего не было. Я фыркнул, посмотрел на часы и подумал, стоит ли нестись в Больничное Крыло, чтобы показать Снейпу мою находку. Да, времени у меня было много: и чаю попить, и к профессору сбегать, но мадам Помфри вчера говорила, что лечение подошло к концу, и найду ли я его в лазарете, ещё тот вопрос. Я спустился в пустую гостиную, попетлял коридорами, пробираясь к Большому залу, а в голове так и продолжала крутиться эта невероятно прилипчивая фраза – не иначе, зацепившись за какие-то угловатости мозга. «Я люблю тебя, Северус». «Люблю» липло к языку, будто это слово было материально. Интересно, каково это – сказать кому-нибудь «люблю»? Смотреть прямо в глаза, ласкать языком немного шипящее имя и выдыхать вместе со сладким воздухом: «Люблю». Люблю! Гарри любит Северуса... О Мерлин! Об этом даже думать было странно. Я и Снейп. Малолетний идиот и сухарь в одной упряжке? Смешно! Нет, конечно, я его не любил. Как, собственно, и он меня. С чего бы?! Чур меня, чур! У доски объявлений возле расписания толпилось несколько младшекурсников. Я подошёл ближе, чтобы посмотреть, чем они там любуются. Да уж – я не удержался, чтобы не фыркнуть. «Усы нашего времени». Под надписью, переливающейся всеми цветами радуги, пестрели колдографии, авторы которых не так давно бодались в гриффиндорской гостиной. Знакомые и одновременно незнакомые лица улыбались, грустили или злились. Третьекурсник со Слизерина даже пытался проклясть негодников-близнецов – его усы как-то особенно и воинственно топорщились. Я усмехнулся, вспоминая, какой трагедией эта шутка казалась мне тогда. И Снейп… Я впервые увидел в нём человека именно в тот день. И снова Снейп. Убедившись, что моей физиономии нет на колдофото, наклеенных на доске, я поторопился в зал. Странная тоска, как ржавчина железо, разъедала душу. Я бросил осторожный взгляд туда, где должен был сидеть Северус. Какой, к демонам, Северус?! Профессор Снейп, и только так. Хотя ему идёт его имя. Северус. Се-ве-рус. Необузданное имя, необъезженное, как дикий мустанг. Но зато его можно петь. Да-да, распевать на улицах – пусть все знают его. Пусть называют так детей. Мне было бы приятно, если бы дети, которые иногда просили у меня автографы, говорили, что их зовут Северусами. Я боялся представить, но мне казалось, что он был милым ребёнком: бледным, костлявым и глазастым. Наверное, его мать давала ему яблоко в карамели и говорила: «Ешь аккуратнее, Северус!». И наш педантичный Северус слизывал кусочки карамели с губ, отчего они становились красными, как бок осеннего яблока, и, наверное, цвёл румянцем от удовольствия. Гарри любил Северуса. Любил? Нет, но тосковал. С ним было так хорошо сидеть рядом, слушать, как он говорит, смотреть, как хмурится, как выравнивает спину, чтобы казаться не живым человеком, а всесильным и непобедимым. Да-а, с ним было приятно. Вот бы к нему… И всё же, по-моему, Гарри любил Северуса. Это было странно, необъяснимо, но… факт. Любил! Да! Да! Так, может... Нет, это кощунство! Нельзя даже думать об этом: пойти и признаться – шутка ли?! – самому Северусу Снейпу в любви! Я одним махом выпил тыквенный сок – а шёл за чаем. Но это оказалось даже хорошо – не миновать бы мне тогда ожогов, – в зал вошёл Северус. И я не смог оторвать от него взгляда. Любовался. Весь его вид – это истинно английская респектабельность: мантия идеально-чёрная, манжеты и воротничок накрахмалены так, что их кончики торчали безупречно-белыми пиками. И волосы – волосок к волоску, прямые, блестящие. Мне стало стыдно, что в сравнении с ним я выглядел как малолетний оборванец из приюта. Гарри любил Северуса. Да. И это было так безнадёжно. Ни сказать ему, ни поделиться с друзьями. Разве они смогли бы понять? Как замирало сердце, как срывалось дыхание, как трепетало в животе, стоило лишь почувствовать, что он рядом. Северус. – Гарри, ты идёшь? – затормошила меня Гермиона. – Да-да, – ответил я на совсем иной вопрос, но покорно поднялся и пошёл к выходу. Каждый шаг был тяжёл: к ногам будто камни привязали. Он сидел там, за столом, а меня ждал урок по Истории Магии. И там я буду сидеть, скучать и думать о нём. Царапать его инициалы на крышке парты, украдкой рисуя рядом косое сердечко. Голос профессор Бинса скрипел, как несмазанные петли, а я не мог перестать думать. Как он там? У него ведь опасная профессия. Я с ненавистью посмотрел в спину Невиллу – с такими, как он, простое преподавание превращается во что-то, что гораздо опаснее профессии аврора. Наверное, мой взгляд оказался осязаем: Невилл обернулся и отшатнулся, насколько ему позволяло узкое пространство между нашими партами. Глаза его испуганно расширились. Вспоминаешь, что ты мог мне сделать? Конечно, сложно представить – столько покушений на моего Северуса, всех и не упомнишь. А там, у него в классе, таких «Невиллов» ошивалось больше десятка. А если?.. Разве можно было сидеть спокойно и ждать, что снова появится эльф, а потом Дамблдор скорбно наморщит лоб и скажет: «Мой мальчик, прости, но Северуса больше нет – он где-то там, вместе с твоими родителями, смотрит и защищает тебя!». На кой ляд эта защита, когда мне был нужен он?! Не в силах терпеть – ожидание приносило почти осязаемую боль, – я поднял руку. Бинс окинул меня мутным взором. – Вы можете выйти, Перкинс... – Наверняка к старому пню по другому поводу и не обращались. Я вскочил и, напрочь забывая о сумке, помчался в подземелья. Позади грохотал смех — в скудных мозгах могла промелькнуть только одна мысль, что так быстро можно бежать лишь по нужде. Сердце билось высоко в горле. Я остановился на пороге класса Зельеварения. Раньше я не мог понять, как можно жить под землёй, словно червь, а в тот момент хотел перевестись на Слизерин – я бы мог видеть его чаще, быть к нему ближе. Постучать? Стать униженным просителем? Нет, нет и нет. Северус – мой! Я распахнул дверь, не давая себе и шанса засомневаться в правильности решения. Он стоял за кафедрой. Гордая осанка. Руки лежали поверх конспекта. Голос, выверенный до последнего звука, разгонял глухую тишину подземелий. Я шёл между рядами. Ученики – по-моему, курс четвёртый или третий – оборачивались и перешёптывались. Признание рвалось из меня. И я, даже не приблизившись к нему, закричал: – Я люблю тебя, Северус! Я люблю тебя! Он двигался мне навстречу. Жесты его легки. Он не шёл – скользил в проходе парт как прекрасное видение, как предрассветная греза, навеянная жарким сном. Я готов был упасть к его ногам, обнять его колени, показать, как сильно моё чувство, но не мог насмотреться. Мне казалось, что я задохнусь, – воздух в классе был спёртый, запах сушёных трав забивал ноздри, создавая немыслимо тошнотворную какофонию, – но умер бы я совершенно счастливым. Я ведь любил. Любил самого непостижимого человека на свете. Он приблизился, хмурясь и осаживая самых говорливых резкими замечаниями. Я поднял на него глаза. Наверняка моё счастье было видно и так. В конце концов, он проницательный человек. – Я люблю тебя, – прошептал я ему и широко улыбнулся. Он молча застыл передо мной. Может, придумывал реплику, наполненную ядом? Или радовался, что в этом огромном, но таком холодном замке был кто-то, кто без причин испытывает к нему самые тёплые чувства? Я нерешительно притронулся к его груди. Ткань была шершавой и колола кончики пальцев. Я рисовал на ней спирали, обводил пуговицы и не мог насмотреться на его лицо. Кто сказал, что Северус некрасив? Ложь! Разве можно было не отметить его высокий лоб? Ироничный излом воистину мефистофелевских бровей? Породистый нос, тонкий в переносице, и горбинку на нём – крутую, как горный перевал? А глаза? Два клинка из мориона. Острых, разящих, смертоносных. В эти очи опасно смотреть – можно пропасть навсегда! Я уже пропал. Увяз. Без Северуса я был всего лишь сухой губкой со дна моря, безжизненной и пустой, а теперь меня всего пронизывало искрящееся чувство. Руки Северуса легли на мою спину и притянули ближе. – Я счастлив, – сообщил я ему, широко улыбаясь. – Почти. А знаешь, Северус, какая малость способна победить это «почти»? – Какая? Мерлин, его голос был способен удерживать в молчании два класса буйных подростков, говорить правду почти шепотом – так, чтобы её услышали все, но почему никто не предупредил, какая убийственная хрипотца звучит в нём, когда мой любимый профессор задавал простейший вопрос? Я хитро покосился на него, а сам едва держался на дрожащих ногах. Запах бергамота обволакивал нас. Северус любит бергамот. Но значит ли это, что он любит его больше меня? – Поцелуй, – уверенно ответил я. – Поцелуй? – Северус был поражён – это очевидно. Он приподнял брови, отчего остренькие их вершинки заострились ещё больше, а на веках стали видны голубоватые сеточки венок. Сами глаза распахнулись шире, и мелкие морщинки у их уголков исчезли. Странно понимать, что удивление молодило Северуса. – Вы хотите от меня поцелуй? Сколько можно тянуть? Я разозлился, капризно выпятил нижнюю губу и, приподнявшись на цыпочки, уткнулся носом ему в воротник. Наверное, мне было суждено умереть в любовных муках, прежде чем он согласится поцеловать такое никчёмное существо. – Я хочу страстный поцелуй! – сказал я рассерженно, сглатывая слёзы жалости к себе, – мелкому, тощему и лохматому. – И немедленно! – Все вон! Мистер Криви, приведите директора! – скомандовал мой Северус. Но и меня он не отпустил. – Зачем директор? – захныкал я, теряя остатки терпения. Где мой поцелуй? Мой дерзкий, страстный и сумасшедший поцелуй?! – Мне нужен отпуск, чтобы проводить больше времени с моим женихом, – совершенно невозможным тоном сообщил Северус. От его признания я был готов растаять, как фруктовый лёд в горячей ладони. – О, Северус… И долго ты будешь тянуть? Я люблю тебя! Я готов отдать тебе всё на свете, подарить всё, что захочешь, а ты жалеешь мне какого-то поцелуя? – Как бы не пожалеть тебе. Его пальцы коснулись моего подбородка, скользнули выше, к вискам, взъерошили там тонкие волоски. Я застыл и никак не мог решить, закрыть мне глаза или оставить их открытыми, чтобы не только через осязание запомнить всю сладость выпрошенного. Когда я был младше, мне было сложно представить себе что-то более желанное и недоступное, чем леденец на палочке. Я наблюдал и помню до сих пор, как Дадли водил губами по карамельному боку, широким мазком языка облизывал хитросплетения разноцветных леденцовых полос, делая их блестящими и ещё более притягательными. Как звонко посасывал круглый край и жмурился от удовольствия. Я потянулся ко рту Северуса и понял: та конфета, какой бы сладкой она ни была, и на сотую долю не так желанна, как его губы. Почему он так высок, а я совсем не умел летать? Но моё ожидание подошло к концу: Северус наклонился. Неужели? Из моего горла вырвалось нетерпеливое хныканье. Что бы я себе ни воображал, поцелуй не шёл ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал. Нежные губы Северуса потёрлись о мои, смягчились под горячими выдохами, истекали страстью и делились накопленной за годы лаской. Это оказалось прекраснее любых конфет, реальных или мнимых, это было лучше полётов на метле и отобранного в жаркой борьбе снитча. Это… это… Незабываемо прекрасно! Невероятно, как тьма перед глазами, которая вдруг заволокла всё, и в ней стали слышны лишь отрывистые удары чьего-то сердца, понемногу стихавшие… *** Я пришёл в сознание уже совершенно в другом месте. Ничто не издавало стольких ароматов стерильной чистоты, как Больничное Крыло. Так что можно было не бояться, что невзначай перепутаешь. Зачем я здесь? И где Северус? Северус! Я подскочил, но голова-предательница закружилась, и я схватился за первое, что попало под руку, – за белую, под стать всему в лазарете, ширму. Она сложилась и упала с оглушительным треском, я – на неё сверху, но уже куда тише. Колени, локти и лоб, которыми я изрядно приложился к подлой доске, горели огнём. На белизне ширмы ярко выделялись, словно пылали, капли моей крови. Я охнул и схватился за лоб, даже не подумав подняться с ледяного пола. Вокруг всё было таким, словно серость осеннего дня заползла сквозь окна и осела тонким налётом безнадёжности. – Что ж вам не лежится? – Северус вынырнул из каморки целительницы и, в пару шагов преодолев разделяющее нас пространство, подхватил меня на руки. Мне всегда казалось, что я расту, а следовательно, и тяжелею, но Северус отверг мои представления о себе на корню. Он нёс меня на руках так, словно я ничего не весил и должен был воспарить выше, к самому серому небу. Наверное, примерно так я себя и чувствовал – как один, но очень влюблённый воздушный шарик. Я прижался к нему, обнял за шею – хоть было и не очень удобно – и мечтал, чтобы всё так и оставалось. Он пальцами стёр с моего лица кровь, посмотрел на испачканную ладонь и поморщился. Помфри, которая весь путь проделала следом за Северусом, семеня, как викторианская дама, наконец показала своё мастерство и залечила мне и ссадину, и уже набрякшие гематомы. Но окончательно прогнало боль прикосновение губ моего профессора к пострадавшему лбу. Я и так знал, насколько могут быть нежны эти губы, но не рискнул просить ещё один поцелуй при хмурящейся Помфри. Она наверняка не так поймёт и потребует или меня, или Северуса уйти. А я только-только почувствовал, что такое безбрежное и безобморочное счастье. Так что я откинулся в объятиях Северуса и блаженно закрыл глаза, пока он чарами убирал следы крови со своей руки и моего лица. – Неудивительно, что я тебя так люблю, – сказал я и поднял на него полные невысказанного блаженства глаза. Он нахмурился. Я видел, что его совсем не обрадовали ни моё признание, ни мои чувства, да и моё присутствие – не то, чего бы ему хотелось. Наверное, свои дни он привык проводить по-другому: уроки, потом проверка наших работ, а дальше отдых, чтение книг, лаборатория. В этом, должно быть, что-то есть, раз Северус предпочитал их мне. – Мистер Поттер, я должен сказать… – он ещё что-то говорил, но я услышал лишь это. Нет, я всё понимал: в школе все ученики были равны, и отдавать кому-то предпочтение – непедагогично, но почему даже вне уроков, когда мы находились в комнате только вдвоём, он не называл меня по имени? Наверное, моё имя – способ подразнить МакГонагалл или ещё кого-то из преподавателей, но называть меня «Гарри» просто так для него было недопустимо, словно он бы испачкался, произнеся это вслух. Почему всё так несправедливо? Я всхлипнул, и по щекам потекли слёзы обиды и разочарования. – Что? Что болит? – Взволнованное лицо Северуса виделось мне смазанным пятном из-за новой порции подступивших к глазам слёз. – Поппи! Нас обоих окутали цветные всполохи диагностических заклинаний. – Северус, – пробормотала Помфри, словно не веря собственной магии, – у него нет никаких повреждений. Вообще никаких. И нет даже следа от приворотных зелий… – Что ж это такое? – спросил он. – Мистер Поттер, ну? Что за слёзы? Что болит? – Сердце… – сквозь всхлип ответил я, ещё крепче прижимаясь к нему. – Я ради тебя на всё готов, а ты даже не хочешь назвать меня по имени… – Мать моя Моргана, – выдохнул Северус, целуя меня в висок с явным облегчением. – Пусть будет «Гарри». Хорошо! Я постараюсь называть вас так, но – давайте договоримся – не в классе. Ладно? Я радостно закивал, позволяя вытереть себе слёзы невесть откуда взятым платком, и прислонился лбом к плечу Северуса, чтобы замереть. Приличия вроде бы запрещали мне сидеть у него на коленях, но пока о правилах поведения не напоминали, добровольно слезать я и не собирался. Северус прижал меня к себе и о чём-то думал. Конечно же, мысли его нельзя было назвать приятными – от приятных на лбу не залегают такие морщины. Вот бы иметь возможность изменить всё это, заставить Северуса улыбнуться, смеяться, как тогда, когда у него были сломаны рёбра, а я что-то ляпнул, не подумав. Но достойного повода для веселья найти не удалось, и поэтому я тоже молчал. Молчание убаюкивало. Я точно плыл на волнах – мягко покачиваясь и дрейфуя в водах тропического моря. Двери Больничного Крыла резко распахнулись, и в первые мгновения мне показалось, что это три смерча ворвались внутрь и сейчас разрушат всё на своём пути. Но, конечно же, никакими смерчами и не пахло, это были Дамблдор и Рон с Гермионой. Я невольно нахмурился: каждое появление директора предполагало какую-то нелёгкую работу для Северуса, а я не хотел его никуда отпускать. Была бы у меня единственная возможность загадать желание у какого-то древнего артефакта, вроде зеркала Еиналеж, я бы загадал, чтобы мы с Северусом никогда не расставались и умерли в один день. Конечно, если бы вечную жизнь не давали. – Прости, Северус, мистер Криви сказал, что в подземельях с Гарри случилось несчастье. Пока мы спустились, вы уже успели прошмыгнуть сюда. Так что произошло, мой мальчик? – Дамблдор с кряхтением сел на соседнюю кровать и сложил руки на острых коленях, обтянутых яркой голубой мантией. – А никто не знает, Альбус. Ми… Гарри вошёл ко мне на урок к пятым курсам Гриффиндора и Когтеврана и вёл себя неад… непривычно. Гермиона издала странный возглас, прикрыв ладонью рот. Рон шмыгнул носом и почесал затылок. – Привыкай, Северус, я не собираюсь прятаться, – обозначил я свои намерения, улыбаясь. – Я буду каждый день говорить, что люблю тебя. – Что?! – вопль резанул по ушам: у Гермионы и Рона и так громкие голоса, а выкрикивая вместе, они могут комментировать международные матчи по квиддичу. – Не может быть! – Это уже одна Гермиона постаралась. Впрочем, мне было всё равно, я прижался к щеке Северуса губами и принялся выводить на ней невидимый узор. – На нём никфект! – О Мерлин! – Таким же единодушием, как и мои друзья, оказалось, обладали и профессора. И они были не менее громкими. – Никфект?! Альбус, может, хватит прикармливать проходимцев, а пора уже детям найти нормального учителя ЗОТИ? Мисс Грейнджер, никфект – это дивной красоты и необычайной редкости белый дракон. Мне хотелось бы вас обнадёжить, но подарить его чешую любимому человеку – это всего лишь заявить о своей бессмертной любви к нему. Ибо только очень влюблённый человек может противостоять опасностям и найти редкого зверя. А как известно из курса зельеварения, только любовь… – …способна разрушить искусственное влечение Амортенции, – продолжила за Северусом Гермиона совсем другим голосом. Упавшим. – Позже молва уравняла чешую никфекта с противоядием от всех приворотных зелий и даже стала приписывать ей свойства защитного амулета. Это просто людские домыслы… Гарри, будь добр, перестань! Я со вздохом выпустил из губ мочку уха Северуса и сделал вид, что мне интересна тема разговора, а не нежное ухо, которое так удобно покусывать по хрящику. Нет, что-то волнующее в этом разговоре для меня было. Голос Северуса. О Мерлин, я был готов слушать что угодно, хоть способы получения вытяжек высших растений в полнолуние, если о них будет рассказывать мой профессор. От его голоса у меня внутри будто запорхали стайки влюблённых пикси, отдиравшие от моей души ненужные условности. – Профессор Снейп, вы же поможете Гарри? – в голосе Герми отчётливо слышались слёзы. Почему-то у меня всё внутри сжималось от непонятной тоски, будто отчаяние Гермионы оказалось заразным. – Чтобы ему помочь, надо понимать, с чем мы имеем дело... – Северус ссадил меня с колен, предварительно погладив по щеке костяшками пальцев, вскочил и принялся мерить шагами крошечный пятачок перед кроватями. – Совершенно ясно, что это приворотное зелье или чары, но симптоматика… Он остановился и замер, о чём-то задумавшись. А потом, тряхнув волосами, снова начал ходить туда-сюда. – Я никогда такого не встречал. С одной стороны, видно, что разум мист… – он покосился в мою сторону и исправился: – Гарри затуманен, но, невзирая на некоторую капризность и плаксивость, он реагирует на внешние раздражители почти нормально. В общем… я не знаю, что это за средство! Всего моего опыта недостаточно, чтобы диагностировать эту отраву! – Простите, профессор Снейп, вероятно, вам это поможет? – Рон достал из кармана мантии пергамент, который я узнал, – чудное послание, что я получил утром. – Он лежал возле кровати Гарри. Я подумал, вдруг это причина его странного поведения? – Вы с ума сошли? – заорал Северус, нависая над Роном. Мой друг даже немного присел от такого бурного проявления чувств. – Мне хватает и одного влюблённого в меня человека! – Билл научил Джорджа особенным консервирующим чарам, сэр. Да и как видите, я вам в любви не признаюсь… – промямлил Рон, теребя и так уже невесть на что похожий пергамент. – Десять баллов… – прошипел сквозь зубы Северус, – …Гриффиндору! За сообразительность и эрудицию. Как снимаются чары? – Фините Инкантатем, сэр, – Рон ошалело хлопал глазами: шутка ли, впервые получить у профессора Снейпа поощрительные баллы. – Вы же поможете Гарри, сэр? – Прошу меня простить… – проигнорировал последний вопрос Северус, левитируя пергамент, и быстрым шагом направился к выходу. И вроде бы – ну что здесь такого? Он же не исчез, не уехал на континент, не улетел на любимый кентаврами Марс, но я чувствовал – где-то за моим сердцем уже образовалась огромная дыра, куда затягивало и меня, попутно выворачивая наизнанку. Я свернулся клубком и, как мне показалось, совсем тихо всхлипнул. Воздух вдруг остыл – будто бы зима ворвалась в Больничное Крыло и сковала всё его пространство льдом. – Гарри? – Дамблдор сел рядом, его ладонь гладила мои волосы, но утешения всё это не принесло – тело словно оцепенело, похолодело, перед глазами водили хоровод чёрные точки… – Альбус, у него ослабевает пульс! Он уже вдвое реже нормы! – где-то далеко завизжала Помфри. – Северус, тебе лучше вернуться! – Вместо точек перед глазами вспыхнуло нечто белое с серебром. – Это срочно! Как бы мягко ни звучал голос Дамблдора, а Северус появился спустя всего пару минут. Меня не колотило – я точно медленно сползал в какую-то огромную полынью со стоячей водой, и холод мало-помалу захватывал моё тело, промораживая его до самой последней косточки. Я не видел Северуса, я его чувствовал – его прикосновение ощущалось сгустком чистого огня. Я будто оттаял сразу: дыра затянулась, зрение приобрело обычную для него чёткость, и кончики пальцев покалывало от вернувшегося в них тепла. – Это невероятно! – выдохнула Помфри и плюхнулась на старый больничный стул. Гермиона плакала, уткнувшись лицом в плечо Рона, а тот неловко гладил её по спине. – Северус… – Я понял, Альбус. Мало мне того, что Хэллоуин в этом году напоминает дурную шутку близнецов Уизли, так ещё и новый скандал, который Скитер и вся её братия точно не пропустят. Ладно, я прикажу эльфам освободить часть шкафа. – Я помогу собрать вещи Гарри, – вклинился в разговор Рон. Северус смерил его задумчивым взглядом. – Не стоит, мистер Уизли, думаю, эльфы справятся сами. Прошу простить нас с мистером Поттером. Гарри? – Спасибо! – Я коснулся руки директора, и он одарил меня доброй улыбкой отчаявшегося человека. Потом подошёл к друзьям: Гермиона так и шмыгала носом, смаргивая слёзы, а Рон топтался на месте, не зная, куда себя деть. – Увидимся на уроках, – прошептал я, обнимая их по очереди. – К чему эти долгие проводы? Я не собираюсь никого потрошить или есть! Тем более мистера Поттера, который чересчур костляв для праздничного блюда! – Я хихикнул: Северус не был бы собой, если бы что-то не прокомментировал. – А вам, мистер Уизли и мисс Грейнджер, было бы неплохо показаться на ужине. – Я провожу молодых людей, – успокоил вскинувшуюся Помфри Дамблдор и величественно пошёл к выходу. Рон и Гермиона последовали за ним, что, впрочем, не мешало им слушать спокойную речь директора. – Это хогвартская традиция: только директор имеет право объявить начало пира. А традиция появилась так… Мои друзья и Дамблдор исчезли в сумраке коридора, а Северус вздохнул и спросил: – Ну что, Гарри, идём смотреть ваше новое жилище? Я радостно закивал и даже подпрыгнул на месте от счастья. Шутка ли?! Утром я и мечтать не мог, что мои потаённые желания станут реальностью и я буду находиться рядом с ним днём и ночью. Он спускался к себе, а я скакал за ним, стараясь не отставать, – походка у моего жениха всегда была стремительная, – и улыбался так, что слизеринцы крутили пальцем у виска, завидев моё счастливое лицо. Сейчас они будут жевать запеканки, хрустеть печеньем и смеяться над какой-то шуткой. А я проведу целый вечер с Северусом и, вероятно, выпрошу у него ещё парочку утешительных поцелуев. Комнаты Северуса не изменили ни цвета стен, ни меблировки, но, войдя внутрь, я точно мог сказать, что попал домой. Довольный, я рассмеялся, но мой смех почему-то никак не вязался с грустным вздохом моего обожаемого профессора. Он усадил меня на диван, напоил чаем и мягко, словно безумцу, объяснил: – К сожалению, Гарри, я не могу найти для тебя другую спальню. Кроме гостиной, спальни, лаборатории, ванной и туалета, здесь нет других комнат. Поэтому я предлагаю разделить кровать на две, а между ними разместить ширму, чтобы сохранить хотя бы иллюзию интимности. – Но… но зачем, Северус? Мне кажется, что нам будет вполне достаточно и одной кровати! – Я погладил его ладонь, стараясь не покраснеть. Нет, я не испытывал смущения, но мне было немного неловко говорить Северусу об очевидных вещах: если я его люблю, разве мне будет стыдно делить с ним постель? Без сомнения, я даже хотел, чтобы это произошло как можно раньше. – Пока ещё вы мой ученик и должны слушаться. Я сказал, что спать мы будем на разных кроватях. Достаточно того, что в одной комнате! – слова зазвенели как сталь. Наверное, я бы решил, что передо мной распинался кто-то другой, если бы он поступил, как тот Северус Снейп – из рассказа. Но сейчас я бы не отказался от всего того, что проделывал в скандальной истории Снейп с моим двойником. Я заёрзал на диване, стараясь не вспоминать неприличную побасенку – уж если Северус не согласен спать со мной в одной постели, то на продолжение рассчитывать не приходилось. Я схватил чашку и преувеличенно спокойно ответил: – Как скажешь, Северус! Ну нельзя же иметь всё и сразу! К чему-то надо приложить и усилия. Правда, как попасть в постель к Северусу, в тот момент для меня оказалось неразрешимой задачкой, но я надеялся, что жизнь внесёт свои коррективы. Между тем Северус скрылся в лаборатории с пергаментом, но предварительно предупредил меня, что я могу туда входить беспрепятственно. – Не нужно ждать, когда сердце перестанет биться, – я переживу ваше присутствие в лаборатории. Он наградил меня мимолётным объятием и исчез за дверью, соседствовавшей с теперь уже нашими общими апартаментами. Школьная лаборатория находилась этажом ниже, а эта, как я понял, оснащённая гораздо серьёзнее, была чем-то вроде личной, где Северус готовил составы для Больничного Крыла и экспериментировал. Конечно же, я не упустил шанса побывать в ней, но быстро ретировался обратно в комнаты, чтобы до ночи успеть разложить свои вещи, – мне бы не хотелось получить от Северуса нагоняй, что я неряха и жить со мной в одной комнате, это всё равно что делить хлев со свиньёй. Да и бездельничать в лаборатории он мне не дал бы, а кромсать разных гадов – удовольствие то ещё: мне его хватало и на уроках зельеварения. Раскладывая вещи по полочкам, я напевал гимн Хогвартса на манер романса, негромко, но с воодушевлением. Иногда не мог удержаться и вместо того, чтобы наводить порядок, украдкой прижимался лицом к висевшим в шкафу мантиям Северуса. Наверное, это и не давало мне тосковать сильно, потому что стоило мне сесть за уроки, как на меня накатило чувство всепоглощающего одиночества, да так, что хотелось выть. Я взял с собой учебник по Гербологии и, обмирая от страха, проскользнул в лабораторию, надеясь хоть что-то выучить там. Северус сразу понял, что со мной что-то не так: он пригладил мои волосы, провёл чуткими пальцами по тыльной стороне моих ладоней, но ни о чём не спрашивал – просто нашёл мне незаметное местечко в углу и мягко настоял на чтении учебных параграфов. Конечно же, я сдался сразу. Северусу вообще было сложно противостоять, а такому – твёрдому в своей мягкости – невозможно даже возразить. Я кивнул и, удовлетворившись невинным касанием, отправился на стул в свой угол. Гербология в голову не лезла, но я упорно перечитывал снова и снова, пока Северус кромсал пергамент на мелкие кусочки и топил их в каких-то реагентах. Наблюдать за ним было интереснее, чем изучать строение и циклы развития мандрагор для лечебных целей, но я буквально заставил себя оторвать свой взгляд от его спины и попытался собрать разбегающиеся буковки в осмысленные слова. Получилось… Да ничего не получилось! Лучше отложить учебник и не трепать его страницы, если всё равно все мысли и взгляды доставались Северусу. В отличие от меня, он не терял времени – Прытко Пишущее Перо заполнило свиток пергамента почти до конца, фиксируя и победы, и неудачи в попытке узнать, чем обработали послание. Наконец Северус схватил паривший пергамент, самолично отчеркнул какие-то строки и повернулся ко мне, не сводившему с него глаз как минимум три четверти часа. – Я думаю, что мы с вами заработали сытный ужин. Правда, Гарри? – Он скрутил результаты своих исследований в трубочку и вызвал эльфа. Я же с радостью оставил опостылевший учебник на лабораторной полке и, взяв Северуса под руку, как позволяют себе лишь приятели или коллеги, с удовольствием вернулся в гостиную. Профессор не протестовал против касаний, но моё робкое предложение всё же не делить спальню на две наткнулось на мягкий, но категоричный отказ. И я опять сдался. Молча глядел, как Северус издевался надо мной и мебелью: и так небольшая спальня стала напоминать два соседних купе Хогвартс-экспресса. Единственная поблажка, которой я всё же добился не словами, а тихими слезами, состояла в том, что в этих «купе» не было дверей. Я твердил себе, что моя уступка последняя, в конце концов, мы с ним не просто учитель и ученик, но стоило ему положить руку мне на затылок, как я был готов пообещать что угодно. И покорно кивнул на его предложение занять ванную первым. И не сопротивлялся, когда он попросил застегнуть пижамную куртку полностью, а не щеголять по спальне полураздетым. И не умолял (а очень хотелось!) позволить мне лечь к нему под бок, а беспрекословно пожелал ему спокойной ночи и нырнул под одеяло, в глубине души злясь на собственную безотказность. А в мыслях я седлал его колени лицом к лицу, облизывал его уши, целовал призывно торчащий кончик носа и гладил плечи под плотной шерстяной мантией. И это единственное, что мне осталось, когда погасли свечи.