Однажды в Хогвартсе

Меня окружила настолько плотная темнота, что мыслями я перенёсся в далёкое-далёкое детство. Тогда пространство – крошечное, но достаточное, чтобы успеть ужаснуться, что ты ослеп, – так же заковывало в себя, лишало дыхания, заставляло корчиться в попытке вдохнуть глубже, перестать бояться не монстра под кроватью, а того, что дом будет гореть, а ты не сможешь выпутаться из этой темноты. Что-то такое мне и снилось: люди, которых я почему-то видел выбегающими из какого-то строения, объятого пламенем, их крики и запах гари – плотный, тяжёлый, тошнотворный. Нужно было встать против ветра, чтобы не чувствовать этой удушающей вони. И я пошёл. Навстречу, из-за угла, выбежал мальчонка лет шести, закопченный, как трубочист. На чумазом личике выделялись неправдоподобно голубые испуганные глазёнки. И пусть это был мой сон, но управлять я им не мог: с замиранием сердца смотрел, как медленно поднималась рука с палочкой, – на её конце зажглась ярко-зелёная звезда… Я кричал, корчился, сбрасывая с себя тяжёлое, как мраморная плита, одеяло. Под веками будто застыло отражение луча Авады в широко распахнутых глазах мальчика. Я не помнил о Северусе, пока его голос не позвал меня по имени, а крепкие объятия не развеяли кошмар окончательно. – Тише… тише… – Я убил его! Мальчик… – захлёбывался слезами я, цепляясь скрюченными пальцами за отвороты пижамной куртки Северуса. – Ты видишь тут тела? – Свечи загорались по одной, словно они тоже просыпались, и неохотно начинали светить в неурочное время. Я огляделся, будто бы и правда в спальне могли оказаться люди с пожарища. Северус терпеливо ждал моего ответа, и я отрицательно покачал головой, уткнувшись мокрым от пота и слёз лицом ему в шею. – Вот и я не вижу. Ложись. Его рука настойчиво надавила на плечо, принуждая меня оторваться от него и откинуться на подушку. Но стоило ему только приподняться, как я снова бросился к нему и вцепился, как Дьявольские Силки в свою жертву. Он пробормотал: – Я пожалею об этом… Знаю, что пожалею…– но это не помешало ему встать, стащить меня с постели и, перестелив её, скомандовать: – Ложись к стенке. Я всё ещё не верил, что мне это не снится, но без слов нырнул под одеяло и замер, с надеждой глядя на него. Он медлил, покусывая нижнюю губу, но потом всё же решился и лёг рядом, развернувшись ко мне спиной. Моя кровать, может, и хотела бы стать двуспальной, но таковой не планировалась, а посему мне сложно было повернуться, чтобы не толкнуть тихо лежащего Северуса. Я завозился, кое-как примостился, закинул руку ему на талию и приготовился заснуть – страхи дивным путём улетучились, как и воспоминания о смертях и пожаре. Поначалу мне даже удалось унять бешено колотившееся сердце и, уткнувшись носом между лопаток Северуса, улыбнуться ещё подрагивающими губами. Его тело – крепкое, жилистое, напряжённое – манило прижаться ближе, что я и сделал, притворно бурча о холодных стенах. Он же постарался отодвинуться подальше от меня, что-то пробормотал в ответ и чуть не упал со своего же собственного творения – с узкой койки, этого ненавидимого мной чудовища. Да, Северус, бежать тебе некуда. Я молча торжествовал. Наконец-то он оказался полностью в моей власти. Можно было безнаказанно касаться его, вдохнуть так глубоко, чтобы аромат тела, смешанный с тонким запахом мыла, проник глубоко в лёгкие и остался там навеки. И наконец спокойно уснуть, видя только приятные сны о нас с ним. Однако стоило мне сделать глубокий вдох и сжать Северуса в объятиях, как в горле пересохло, а в голове помутилось. Было бы честно встать и уйти, пока не наломал дров, но, вместо того чтобы покорно перелезть через притихшего Северуса, я плотнее прижался к нему и краем ускользающего сознания понял, что мой напрягшийся пенис прильнул к уютной расселине профессорского зада. Северус остервенело чертыхнулся и задёргался. Хотелось бы извиниться, отпрянуть, спасти остатки его благородства, но какое-то жадное чудовище, подтачивающее моё сопротивление и задыхающееся от похоти, уже завладело и моим разумом, и моим телом. Может, всё это чужое влияние? Например, Волдеморта, который через моё сознание увидел происходящее и решил поглумиться? Потому что обуревающее меня чувство было похоже на вторжение иного разума. Но даже будь я в трезвом уме, мне вряд ли удалось бы дать название тому, что со мной происходило. Это и потребность прикосновения, и желание обонять аромат тела Северуса, и необходимость слышать его ровный и глубокий голос. Всё это и ещё масса всего, что мне было сложно даже осознать, а не то что дать наименование, причиняло мне страдания куда хуже Круциатуса. Я просил, умолял, проталкивая всхлипы сквозь пересохшее горло. – Да что ж это такое? – Профессор зажёг все свечи разом. Его взгляд был острым, выворачивающим наизнанку. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как недовольство на его лице сменится брезгливостью или отвращением. С закрытыми глазами получилось ещё хуже – спальня, школа и Северус исчезли, а непонятный голод так и продолжал терзать меня, пить, как паук высасывает из связанной им мухи все её соки. Я почувствовал раскалённые, как тавро, прикосновения к своему лицу: не уверен, но, кажется, Северус пробовал температуру, прикладывая тыльную сторону ладони к моему лбу. – Старый дурак, – вдруг прошептал он непонятно о ком. И мои губы обожгло поцелуем. Почти невесомым, целомудреннее некуда, но меня скрутила судорога, и в пижамных штанах стало мокро. Странно, но мне ни капельки не было стыдно. – Потерпи, сейчас пройдёт, – говорил Северус, проводя горячими ладонями по моему липкому торсу под наглухо застёгнутой пижамной курткой. Ощущение собственного тела вернулось, но жажда никуда не исчезла, притаившись где-то глубоко в животе. – Гарри, ты слышишь меня? Я открыл и закрыл глаза – прикосновения Северуса были слишком сладкими, чтобы кивать. Я боялся расплескать то уютное ощущение тепла и защищённости, что было со мной. Северус лёг рядом, соприкоснувшись боком с моим бедром, уложил голову мне на грудь и продолжил гладить меня, как большую и ленивую кошку, то почёсывая ямку пупка, то широкими мазками проводя по груди и второму боку. – Хочешь чего-нибудь – воды или в душ? – голос его снова обзавёлся хрипотцой и опять взбудоражил моё едва притихшее воображение. По плечам и спине поползли колкие мурашки возбуждения. – Поцелуй меня, – еле слышно попросил я. Северус хмыкнул, подтянулся выше, сминая и так неаккуратную простыню, и припал к моим губам без видимых сомнений и неудовольствия. Его ладонь крепче прижалась к моему животу, а потом двинулась ниже. Мне хотелось обнажить его тело, сорвать эту чопорную и совершенно лишнюю одежду, почувствовать всей кожей биение его пульса, стать его, в конце концов. Он же лишь поглаживал моё бедро сквозь плотный хлопок и едва касался губами моих губ. Наверняка он боялся напугать меня, – разве такого не было? – но я захныкал, выпрашивая у него больше страсти. Частью пока незатуманенного сознания понимать, что ты принуждаешь себя целовать и ласкать, – это, оказывается, мучительно больно. Или это другая боль, которую я почувствовал от Северуса? Разве я заставлял его страдать? Но как? Я силился поднять руку и, когда мне это удалось, провёл по склонённому надо мной лицу кончиками пальцев, не минуя горестных складок у рта и глубокой морщины между угольно-чёрными бровями. Северус замер. Его веки были прикрыты, а в узенькие щёлочки на меня глядели непроницаемые глаза. А потом… Не знаю, какие черти толкнули меня на это, – я вцепился в его волосы и с силой притянул к себе для поцелуя, который сложно назвать невинным. Счастье – не соображать в такие моменты. Помнить – да, но думать, анализировать – это всё равно что препарировать собственное сердце, дотошно, методично, отрезая пласт за пластом, и не находить, в каком же месте его прячутся чувства. Северус издал глухой звук, с силой оторвал мою руку от своих волос и зажал обе у меня над головой. – Не делай того, о чём завтра же пожалеешь, – прошептал он. Его двигающиеся губы щекотали мои, учащённое дыхание горячило и без того чувствительную кожу. – А если не пожалею, ты сжалишься и покажешь наконец, что люди находят в сексе? – я старался прихватить ртом его губы – то верхнюю, то нижнюю. Из-за этого моя речь прозвучала невнятно, но Северус всё понял правильно. Или же я добрался до пределов его терпения. Он застонал и приник ко мне ближе. Его ладонь – не та, зажимавшая кисти моих рук, а вторая – нырнула под пояс моих пижамных штанов, и я захлебнулся очередным возгласом. Хорошо ласкать себя самому, но когда это делает желанный человек, к тому же прекрасно знающий нужные для этого приёмы, это феерично! Я выгнулся, закусил губу, чтобы не расплакаться от полноты ощущений, зажмурился и старался задать ритм движениями бёдер. От руки Северуса по телу расходились волны подступающего освобождения. Это как лететь на огромной скорости куда-то в бескрайнюю синь ночного неба навстречу рассыпающемуся сотней разноцветных огней фейерверку. Только этот фейерверк взрывается в тебе. Цветная вспышка под веками. Северус! – Не засыпай, – он водил губами по моей щеке. – Или завтра придётся срочно изобретать зелье, чтобы отклеить тебя от пижамы. Я не выдержал и захихикал. Но смешного было мало, когда Северус всё-таки заставил меня подняться. Второй раз за вечер я отправился в душ, а он убрал наконец безобразие в спальне – две кровати и перегородку. Я упал на уже широкое ложе с аппетитно похрустывающим бельём. Наученный горьким опытом, на этот раз Северус уложил меня спиной к себе, укутал отдельным одеялом и только потом обнял. Я не просто заснул, я словно провалился в невесомость, но не пугающую – домашнюю такую невесомость. И до утра мы друг друга не будили. А утро у меня началось… с холодной половины кровати Северуса, на которую я перекатился в надежде прижаться к тёплому и расслабленному профессору. Ни пожеланий хорошего дня, ни моего законного поцелуя в висок, раз уж нормального не могло получиться из-за не самого сладкого аромата, исходившего из наших ртов. В общем, разницы от моего пробуждения в спальне Снейпа и моего обычного в спальне Гриффиндора не ощущалось совсем, только не было суеты и шума спешивших на уроки учеников. – Ну что, вы проснулись? Я спешно протёр заспанные глаза и кивнул. Северус выглядел полностью готовым встретить новый день лицом к лицу – умыт, выбрит и одет, как всегда. И всё-таки он был не таким, как обычно: глаза его не смотрели так, будто выстуживали душу, и раздражающая манера поджимать губы тоже куда-то подевалась. Поскольку он не приказывал мне срочно подниматься и приводить себя в порядок, я аккуратно примостился на подушку и прикрыл глаза, надеясь досмотреть последний сон. Северус был против. Матрас поддался под его весом, и моей щеки неожиданно коснулись прохладные кончики пальцев. Я открыл глаза и смущённо улыбнулся, замечая, как промелькнула досада в глазах Северуса, – его поймали за вполне человеческим желанием притронуться к кому-то по собственной воле. И он попытался замаскировать это под новую игру – дёрнул меня за самую торчащую прядь. – У вас волосы, Гарри, как и ваш характер – неукротимые! Неожиданное заявление: зная его некоторые выражения, я скорее ожидал бы услышать «неорганизованные» или «неряшливые». Я фыркнул. Северус прищурился, наверняка оценивая, заслужил ли я наказание за свои практически гарантированно оскорбительные мысли. Но я промолчал. – Неужели вы придумали что-то оригинальное обо мне, используя слово «сальный»? – наконец не выдержал он. Вроде бы равнодушно, но мне в его тоне всё равно померещилась замаскированная обида. – Нет, но ты не будешь отрицать, что волосы у тебя тяжёлые, Северус, – вполне миролюбиво ответил я. – Даже так? А почему без «жирного», «масляного» или ещё какого-то эпитета на ваш вкус? – продолжил он провокацию, словно всё ещё надеясь поскандалить. Это выглядело настолько очевидным, что я был готов признать: никто из нас по-настоящему не знал Северуса Снейпа, пусть и видел каждый день. – Потому что они намазаны чем-то… – С чего вы взяли? – притворно, совершенно притворно спросил он, будто бы сам не знал ответа. – Вот тут, у виска, видно нерастёртый комочек. Я не смог отказать себе в подобной малости – провёл вдоль его скулы ладонью, погладил свежую гладкую кожу, жалея, что нет возможности припасть к ней губами. Северус вдруг усмехнулся: – Минерва говорила, что вы хотите стать аврором. Мне кажется, у вас есть качества для этого… Например, наблюдательность. – Но ты всегда говорил, что я глуп как пробка, – я приподнялся на локте, смотря в упор на профессора, и не мог не заметить его быстрого взгляда туда, где задравшаяся пижамная куртка открывала чудный вид на мой пупок. – Ну-у-у… где наблюдательность, а где ум… – произнёс он сдавленным голосом, прежде чем стремительно подняться с кровати. – А где мой утренний поцелуй? – спросил я в спину Северуса и с удовольствием потянулся, поскуливая и позволяя пижаме бесстыдно задраться почти до подмышек. – Я не стану целовать вас, пока вы не умоетесь, – возмутился он, но мне сквозь опущенные ресницы хорошо было видно, как его взгляд зацепился за обнажившиеся соски, затвердевшие от гуляющей по спальне прохлады. Да, свой поцелуй я таки получил. Когда умылся, переоделся, перегородил выход и нагло подставил губы. Северус, вероятно, никогда не подвергался сексуальным нападкам, поэтому всеми силами старался не шарахнуться от меня в сторону, когда я позволил себе что-то недопустимое, по его мнению. Обитатели замка – в этом я был уверен полностью – уже успели почесать языки о нашу пару: нас всюду сопровождали внимательные и сосредоточенные взгляды. Рон и Гермиона сидели за факультетским столом и, завидев меня, неуверенно помахали, привлекая внимание. – Идите, мистер Поттер, встретимся после завтрака. Северус вбил себе в голову, что нам необходимо поговорить с Помфри и Дамблдором. Словно кто-то из них понимал, что со мной приключилось. Да, собственно, ничего-то и не приключилось – могу же я неожиданно признаться в любви своему жениху? Что в этом такого уж странного? Но Северус, как обычно, был неумолим: уж если он что-то решил, то не мне тягаться с его упрямством. Друзья усадили меня между собой и, чтобы все окружающие убедились в моей якобы смертельной болезни, принялись ухаживать. Положили овсянки, налили тыквенного сока. В общем, сделали всё, чтобы обитатели Хогвартса обратили внимание на мою и так не совсем уж незнакомую персону. Я, конечно, сопротивлялся, просил их угомониться, но после того, как Гермиона украдкой постаралась утереть слёзы, махнул на всё рукой и позволил им демонстрировать, пусть и неуклюже, своё дружеское расположение. После завтрака, за время которого я несколько раз вскакивал, чтобы проверить, не ушёл ли Северус, чем шокировал одних учеников и повеселил других, мы с ним направились к директору. Помфри уже мерила шагами кабинет, громко чем-то возмущаясь. Завидев меня, она накинулась коршуном и принялась проверять моё здоровье с помощью чар. От них вокруг всё заискрило. Но она была вынуждена сдаться под натиском правды: я не заболел и не был околдован. Дамблдор сидел за столом, и его взгляд казался потухшим и больным. Он даже не замечал, что мнёт один из своих пергаментов. – Гарри, Северус, – наконец кивнул он, и глаза его на мгновение снова приобрели всё то же, присущее им обычно, задорное выражение. – Доброе утро, профессор, мадам Помфри, – ответил я, усевшись в предложенное кресло и старательно не замечая, как наша штатная целительница, всхлипнув, вытерла глаза краем передника. Было бы по кому горевать – у меня всё отлично! В кои-то веки. Северус не сел: он вытянулся позади меня, положив обе ладони на мои плечи. От этого нехитрого жеста я перестал волноваться из-за Дамблдора и плачущей Помфри. Я задрал голову, чтобы лучезарно – под стать настроению – улыбнуться Северусу. – Я, конечно, хотел поговорить с тобой, Северус, наедине, но поскольку, как ты говоришь, это невозможно… – Дамблдор вздохнул. Северус кивнул непонятно чему и затянул менторским тоном: – Как вы знаете, директор, мною был проверен пергамент, найденный у постели мистера Поттера. Результаты неутешительны: снадобье, которое при касании вызывает лишь недолгое ощущение влюблённости, каким-то непонятным путём попало мистеру Поттеру в желудок, где и преобразовалось в мощное средство, не уступающее по силе Амортенции. К тому же, в отличие от неё же, не имеющее зелья-антагониста… – Я проводил проверку на цвет, запах и вкус… – сердито сказал я. Лучше бы я не видел лиц профессоров и целительницы: выражение, которое появилось у всех троих, заставило почувствовать себя полным идиотом. Северус несколько минут смотрел в окно – наверняка чтобы совладать с собой. Вместо привычного крика (а в таких случаях он не просто кричал, а вопил, как банши над ротой смертников), он продолжил свою тираду – спокойно и размеренно: – Катастрофа не случилась лишь по чистой случайности: у мистера Поттера после яда василиска и слёз феникса развился частичный иммунитет к некоторым ядам и зельям, влияющим на сознание. Именно поэтому… Гарри, обратите, пожалуйста, своё драгоценное внимание и никогда – повторяю для вас лично! – никогда не делайте ничего подобного… Именно поэтому мистер Поттер сейчас не пускает слюни в отделении для неизлечимых. Ваша удачливость, Гарри, тоже имеет пределы – лучше испытывайте её в более сложных жизненных ситуациях. – Не было там никакого приворота! – взвился бы я, да руки Северуса прижали меня к креслу. – Ты мне и до этого нравился. Дамблдор крякнул, выпучив глаза, а Помфри запричитала над «бедным мальчиком». Мне было безразлично их мнение – я во все глаза глядел на невозмутимого Северуса, пока он отвлёкся на что-то за окном. – И что же делать, Северус? – прервала свои горестные всхлипы целительница. Её глаза опухли, а нос покраснел, словно от мороза. – Есть мнение, что со временем иммунитет мистера Поттера поборет навязанную страсть… – Нет никакой навязанной страсти! – снова запротестовал я. – Я просто хочу быть рядом с Северусом. Это моё личное, взрослое и взвешенное решение! – Я думаю, что ты, Гарри, будешь рад моему предложению… – Дамблдор лукаво поглядел поверх очков на меня, а потом на отрешённого Снейпа. – Почему бы тебе не подтянуть Зельеварение, раз уж ты хочешь стать аврором, – помогая профессору Снейпу в лаборатории? А все остальные уроки мы перенесём на вечер. Профессора тебе помогут в этом. Согласен? Целый день рядом с Северусом? О таком подарке я не мог и мечтать. Конечно, я был счастлив: вопреки попыткам Северуса удержать меня на месте, я вскочил, сначала бросился пожимать руку Дамблдору, стиснул в кратком объятии Помфри, а потом, не обращая внимания ни на что, обнял и его. Будь мы вдвоём, этим дело бы, конечно, не закончилось, но зачатки воспитанности даже мне оказались не чужды. *** День получился сказочным. Нет, я не воображал себя принцессой, запертой в подземельях злым горбуном, скорее, это я – злой горбун, который требовал от гения создания философского камня. На самом деле ничего такого не было: я по мере сил готовил ингредиенты для уроков, вытирал доску и пополнял запасы мела, следил, чтобы никто из учеников не воспользовался занятостью Северуса и не уволок ценный компонент из кладовой, и, конечно же, повторял всё пройденное по зельеварению. Повтор не означал чтения нужного параграфа в книжке – Северус настоял, чтобы я, разобрав тонкости приготовления, сварил повторяемые зелья заново. А это оказалось проблемой: я никак не мог сосредоточиться, за что и получил от профессора немало гневливых взглядов. Да и то, что Северус назвал «не совсем катастрофой», на самом деле заслуживало «Удовлетворительно» и не больше. Почему я сравнил себя с горбуном, да ещё и злым? Всё дело в Северусе. Понятия не имею, как всё выглядело со стороны, но он избегал ко мне прикасаться даже случайно и шарахался от меня, как от зачумлённого. А на фоне того, что я старался держаться рядом с ним, смотрелось это наверняка комично. Обед Северус собрался пропустить: он втиснул в обеденный перерыв приготовление зелий для Больничного Крыла, ведь вечером у нас с ним Чары и Трансфигурация, а у него как у зельевара работы – непочатый край. Поскольку моя помощь в приготовлении лекарств могла обернуться трагедией, то я направил свою энергию в другое русло: вызвал эльфа и силком, почти шантажом, уговорил Северуса поесть. Мне хорошо запомнилось, пусть от таких воспоминаний и пересыхает в горле и становится жарко щекам, насколько худым он был. Конечно, многие списали бы его худобу на генетику, но чрезмерная загруженность – это тоже её причина. Пусть Северус и ворчал, и смотрел осуждающе – мол, приглядываю я за ним, как за маленьким ребёнком, но всё это было напускным: покажите мне того, кому забота встанет поперёк горла. К вечеру, когда и должна была начаться основная учёба, я оказался совершенно вымотанным. Никакая магия уже и не лезла в голову, и профессора, наблюдая, как у меня из пальцев выпадала палочка, обошлись теоретическими заданиями. Северус проявил и свой вариант заботы: он убедил МакГонагалл, которая была уверена, что моя усталость – чистой воды притворство, в моей невиновности – «это токсическая нагрузка на печень формирует синдром хронической усталости». Фух, это ещё нужно было выговорить, но Северус даже не запнулся на длинных и неудобоваримых терминах! МакГонагалл, конечно же, поверила, ибо принимала за истину, что профессор Снейп – непоколебимый борец с лентяями и лежебоками. Только вот ей было незачем знать, что стоило ей ступить за порог, как он предложил мне оставить учебники и развлечься. Меня бросило в жар от его предложения, но сразу же и отпустило – Северус явно не то предлагал. Он устал гораздо сильнее меня: я заметил, что ему приходится следить за нашей безопасностью во время уроков и предотвращать несчастные случаи. Я раньше думал, что он специально топчется около Невилла, чтобы тот от напряжения наделал ошибок и можно было снять уйму баллов ни за что с Гриффиндора. Но нет, он переживал за каждого из нас, поэтому и злился: со стороны наши случайные ошибки выглядели как чистой воды разгильдяйство. Северус несколько раз задал мне вопрос, прежде чем до меня дошло, что он интересовался, пойдём ли мы на ужин. Он потрогал мой лоб, словно и правда думал, что у меня поднялась температура, и горестно вздохнул, поскольку я не трясся в лихорадке. Я поспешил сказать, что чувствую себя совсем разбитым. Этого оказалось достаточно, чтобы эльфы принесли ужин на двоих, и мы остались в его комнатах. Если я надеялся, что нас оставят в покое, то сильно, как показали события, ошибался. Не успел просигналить гонг о начале отбоя, как Дамблдор появился в камине, чтобы узнать, отчего мы ужинали не в Большом Зале, но мой несчастный вид (который на самом деле я едва успел изобразить), убедил его, что наше отсутствие – не блажь. Заметив, что я клюю носом и с трудом продираю глаза, Дамблдор пожелал нам доброй ночи и наконец-то исчез, а я подполз под руку Северусу, жалобным взглядом выпросил себе малюсенький поцелуйчик и успокоился, засыпая на его плече. Проснулся я от негромкого фырканья Северуса, который, стараясь не потревожить меня, над чем-то посмеивался. – Извините, – сказал Северус после того, как я пошевелился и зевнул, но было видно, что его прямо распирало от чего-то, чем он хотел бы поделиться. И правда – не успел я снова сомкнуть глаз, как он принялся зачитывать мне куски какого-то любовного романа, который к тому же вызывал у меня ощущение смутного узнавания. – …а вот… великолепнейший образчик сравнения! «Снитч завис между ними, и так же, помахивая прозрачными крылышками, между ними зависло желание остаться один на один». Если бы у желания были крылья, то все тупики Лютного устилали бы перья. Я выдавил смешок, но меня затрясло, словно в ознобе, от картины, как Северус, зажав мои запястья, ласкал бы меня у грязной стены проулка, а сверху на нас сыпались бы едва заметные, похожие на снег пушинки. – Вам плохо? – переспросил он, нахмурившись. Я натянуто улыбнулся и попросил его продолжать, но он покосился на меня с таким видом, будто подозревал, что я впаду в буйство и начну крушить всё вокруг. – Ну ладно… а это?! О Мерлин, эта фраза способна посрамить классиков мировой литературы! «Флинт в последний раз глянул на гриффиндорскую команду, носившую своего ловца по полю на руках, и незаметно поправил свой напрягшийся орган в штанах, который по твёрдости мог соперничать с древком его любимой метлы»! От догадки я вскочил, напряжённо кусая ноготь на большом пальце. – Гарри, не пугайте меня. Что на этот раз? Я ляпнул первое, что пришло на ум, потому что изобретать отговорки в таком состоянии – подобно смерти: – А тебе не хочется чая? – Нет, но я бы не отказался от скотча… Я с улыбкой сорвался с места и остановился, не зная, где он держит алкоголь. – А где у тебя бар, Северус? – Скажу, если пообещаете не таскать оттуда выпивку. Я не мог понять, пошутил он или нет, но с готовностью закивал. Он посмотрел на меня как на редкое животное – с холодным исследовательским интересом, а потом показал в сторону застеклённого книжного шкафа. В углу самой нижней полки, рядом с потрёпанными фолиантами, примостились начатая бутылка скотча и поднос со стаканами. Ради одной порции поднос брать вроде бы и нерационально, поэтому я, недолго думая, налил напиток в стакан почти до самого верха и понёс, стараясь не разлить, притихшему Северусу. Его лицо выражало нечто среднее между сильным удивлением и весельем, и причину этого я понял, когда профессор не выдержал и засмеялся, забрав у меня стакан. – Вы, вероятно, так прониклись эротичностью этого рассказа, Гарри, что решили меня споить, а потом соблазнить? – Я обиженно засопел, не понимая сути его претензий. – Скотч доверху не наливают. В свою очередь он попросил эльфов принести мне чая и каких-то сладостей – словно чувствовал за собой вину после вырвавшегося смеха. Он преувеличенно пристально вгляделся в пергамент, но потом отбросил его на столик, вынося свой вердикт: – Чушь для домохозяек! Не понимаю, как можно это третьесортное чтиво посчитать документальным рассказом. Гарри, вам лучше сесть – вы и так весь день на ногах. Я даже не заметил, что по-прежнему стоял перед ним, будто слуга, ожидавший новых приказаний. – Но вы тоже! – попробовал возразить я, чувствуя, как от заботы профессора у меня потеплело в груди. – А я разве стою перед вами? Я сел подальше от него, но Северус снова поддел меня: – Я не настолько пьян, чтобы вы опасались за свою добродетель. – А я бы хотел за неё опасаться, – пробурчал я себе под нос, но отрицательно мотнул головой, когда он переспросил: – Вы что-то сказали? Я ждал момента, когда Северус отправит меня спать, – с каждой минутой мне всё больше и больше хотелось повторения вчерашнего, только на этот раз я не дам зажимать себе руки: мне бы тоже хотелось узнать, каково это – дарить кому-то удовольствие. Но, как обычно, вмешался случай: Северус пожелал мне доброй ночи и, снова спеленав, точно младенца, обнял поверх нескольких слоёв одеяла, но внезапно вскочил с постели. По тому, как он стискивал левое предплечье, шипя сквозь зубы, и так было понятно, кому на этот раз он понадобился. Педантичность профессора отступила перед встречей с Волдемортом. Пижама упала на пол, тапочки кое-как приткнулись у кровати. Северус собирался быстро, мне бы понадобилось гораздо больше времени для этого. И я промолчу, какой разгром бы остался после меня. Я наблюдал за Северусом, обмирая от страха, твердя словно молитву, что повторения ночи с грозой всё же не будет и он вернётся обратно целым и невредимым. Но от страха тошнило и очень хотелось разрыдаться, схватить за лацканы мантии и никуда не отпускать. И подписать своей истерикой смертный приговор Северусу. Поэтому я сидел тихо и почти не дыша сглатывал горький ком в горле. Северус огляделся по сторонам, выпил какое-то зелье из стоявшего на тумбочке флакона и вдруг в упор посмотрел на меня. В его взгляде было слишком много эмоций, чтобы я смог понять хотя бы примерный ход его мыслей. Я ответил робкой улыбкой, хотя от страха меня пригвоздило к месту, и я вряд ли смог бы подняться, даже если бы захотел. – Тебе лучше выпить это… В его руке притаился крошечный пузырёк, который, казалось, был сделан из чёрного стекла. Я повиновался молча – каждая секунда промедления могла обернуться для него пытками или смертью. Зелья было мало – едва хватило на один крошечный глоток. Но сразу же приступ головокружения свалил меня на подушки, тело стало каким-то мягким и безвольным, сознание ещё бодрствовало, но совсем вяло, глаза норовили закрыться сами. Северус погладил меня по лицу: – Так будет лучше, – прошептал он и поцеловал меня в немеющие губы. Это было последнее, что я запомнил, перед тем как рухнуть в бездонную черноту.