Однажды в Хогвартсе

Моё внезапное рвение на квиддичных тренировках шокировало всех: я практически забросил уроки и стал проводить в небе всё свободное время. Это не понравилось Гермионе. Она старалась наставить меня на путь истинный, даже угрожала пожаловаться Снейпу – я не рассказал ни ей, ни Рону о нашей размолвке, – но потом повздыхала и практически переделала за меня все письменные задания. Что и говорить, даже Рон несколько раз пытался промыть мне мозги по поводу учёбы, а уж от него я не ожидал получить нравоучений. Надо было поговорить с ними, но рассказать – всё равно что взять их с собой в особняк Малфоев, а я не хотел этого, потому что не желал никому из них смерти. К неизбежности собственной я уже привык, но им, никому ничего не должным, ещё жить и жить. Северус несколько раз порывался со мной объясниться – тему я так и не узнал, поскольку отговаривался тренировками и сбегал, не понимая, что отвечать. Врать я ему не мог, ложь словно застревала у меня в горле, а сказать правду оказалось ещё сложнее: если бы он стал той причиной, по которой мне не удалось бы спасти мать, то крах нашим отношениям был бы обеспечен. Поговаривали, что от ненависти до любви путь недолог, и я бы сумел своим примером доказать правдивость этого. А вот пройти обратный путь мне было страшновато: ненависть – слишком ужасное чувство, чтобы ощущать её к Северусу. Создавалось впечатление, что я обижаю его своим поведением, но по-другому я не умел, и побег был самым милосердным из того, на что я оказался способен. Сомнения мучили меня. Словно я был весами, на одной чаше которых обретался шанс приобрести семью хотя бы частично, а на второй – первое, но такое сильное чувство. Да, оставалась вероятность, что в Северусе проснётся старая любовь (а исчезала ли она вообще?), и это, пожалуй, и было тем самым противоречием, не дающим ни спать, ни есть, ни спокойно заниматься своими делами. Конечно же, Деннис Криви к назначенному дню вышел из Больничного Крыла, но поучаствовать в матче не успел: за завтраком он внезапно схватился за горло и упал на пол, пугая окружающих белой пеной изо рта. И без того неспокойное утро – игроки без аппетита, взбудораженные первой игрой сезона болельщики – теперь походило на бедлам: девчонки орали, учителя безуспешно пытались и успокоить учеников, и оказать первую помощь пострадавшему. Снейп наложил на Денниса невербальное заклинание и осторожно отлевитировал его бессознательное тело из Большого Зала. Не поручился бы, что в истории Хогвартса никогда не было отравлений, но за время моей учёбы такого ещё не случалось. Первый и единственный подозреваемый завтракал как ни в чём не бывало. Если бы я не знал, что Малфой приложил руку к отравлению, никогда бы его не заподозрил, настолько обыденно он себя вёл, разве что больше размазывал овсянку, чем ел её. Паркинсон всячески подлизывалась к нему. Может, я смотрел на пантомиму со стороны и видел что хотел, но Гермиона выглядела в своей заботе куда искреннее. И совершенно зря положила овсянки в мою тарелку, потому что было ощущение, что матч уже начался у меня в желудке. И всё же я поддался её уговорам и поел, судорожно сглатывая вязкую кашу, но не чувствуя её вкуса. Меня переполняли злость и отчаяние. С одной стороны, я надеялся, что матч отменят, мы честно с Малфоем сцепимся где-то в тёмном углу, и уж там я бы обязательно начистил бы его чистокровную мордочку. А с другой – меня так и подмывало доказать ему, что все ухищрения бесполезны и его талант ловца такое же дерьмо, как и он сам. Но квиддич или забыли отменить, или не захотели сеять панику, хотя трибуна преподавателей была пуста, и только мадам Хуч, открывающая все без исключения матчи, ждала от нас честной игры. Малфой выглядел довольным настолько, что на его хоречьей моське то и дело мелькала сытая усмешка, отчего она становилась ещё гаже. Стоило прозвучать сигналу к началу матча, как трибуны буквально взорвались рёвом, под него я взмыл свечой высоко в небо, чтобы поле лежало передо мной как на ладони. Погода для квиддича была не самая лучшая, но и не худшая: жиденькие тучки скрывали синее небо, но то и дело их ветхое полотно прорывало настырное солнце, мгновенно слепя глаза. Игра с первого мгновения превратилась в жестокое противостояние: не прошло и пяти минут, как на песок упали первые капли крови из разбитого носа Ричи Кута, нашего нового загонщика. Квоффл стремительно менял руки – комментатор не успевал за всеми перемещениями, глотал слова и частенько орал что-то уж совсем непотребное. Благо остановить и отругать его было некому. Мадам Хуч, вместо того чтобы чинно восседать на трибуне, скакала по ней, как ужаленная докси, потрясала кулаками и вела себя, в общем, не очень-то и по-учительски. Я бы, без сомнения, получал от этой кутерьмы удовольствие, если бы не Малфой. Он, как говорили игроки в квиддич, «сел мне на хвост». Я облетел поле по периметру, уворачиваясь от случайных блаждеров, он не отставал ни на фут, но при этом и не приближался. Меня это нервировало: Малфой уже доказал, что не видел препятствий, если для него существовала цель. А ставки в игре были слишком высоки для нас обоих. Я кружил над полем, рассчитывая на проблески солнца. Но золотой вспышки не было. Я дёргался, старался оторваться от Малфоя и не приближаться к баталии, развернувшейся у моих ног, вглядывался в трибуны и в мутное, словно не проспавшееся после попойки небо. Рёв зрителей перекрывал крики мадам Хуч, которая то и дело назначала штрафные и одной, и другой команде. Счёт рос на глазах. Вместе с ним росла вероятность, что проиграю и я: несколько раз буквально чудом удалось избежать встречи с посланным исподтишка бладжером. В кои веки гриффиндорцы не уступали слизеринцам, так что даже первогодкам на трибунах стало понятно, почему квиддич – суровая игра: за разбитым носом Кута последовали подбитый глаз Крэбба, потом подожжённая мантия Демельзы Робинс, кровоточащая ссадина на щеке Флинта. За час прошедшей игры остались невредимыми только мы с Малфоем, а мадам Хуч, кажется, совсем охрипла. И вот произошло то, ради чего я вышел на поле: у самого низкого из слизеринских колец в косом и тонком лучике солнца буквально на миг вспыхнула и погасла золотая искорка. Я сорвался с места, поднырнул под ищущий жертву бладжер и направил метлу к самой земле. Даже не оглядываясь, я знал, что Малфой дышит мне в спину, однако моя «Молния» была куда скоростнее его «Нимбуса-2001». Снитч завис, почти касаясь полотна баннера, которым закрывали лестницы трибун, и создалось впечатление, что он только и ждал, когда чья-то ладонь сожмёт его золотые бока, не примяв при этом тонких серебристых крылышек. И вдруг моя метла затормозила сама собой. Я повернул голову, стараясь боковым зрением уследить за прытким мячиком, – Хорёк повис на прутьях моей «Молнии» мешком, и по его гнусной ухмылочке было ясно, что неслучайно. Снитч исчез, словно испугавшаяся хищника стрекоза, – только что был, и его уже нет. Малфой отцепился от метлы, отсалютовав мне, и поднялся повыше, подальше от разгорячённых игроков и бешеных мячей. Ему были безразличны и штрафные очки, которые получила его команда, и брань разошедшегося не на шутку Ли Джордана – комментатора. Я в ярости ударил ладонью по черенку метлы и стал подниматься в небо следом за Малфоем, но тяжело, будто земля тянула меня к себе сильнее, чем других. Снитч пронёсся перед самым моим носом, чуть ли не чиркая крылышками по его кончику, на секунду завис, а потом сорвался с места и полетел зигзагами, словно приглашал поиграть с ним. Сердце в груди затрепыхалось не хуже снитча, и я поменял направление полёта так стремительно, что Малфой камнем начал падать вниз, небезосновательно думая, что такие виражи я просто так делать не буду, – он бы покрасовался, если бы умел, а я не считал нужным. Снитч набирал скорость и манёвренность, облетел Демельзу и почти потерялся между мечущимися игроками. Я вытер повлажневшую ладонь о штанину и спустился ниже, к самой траве, здесь было относительно безопасно и удобно наблюдать. Малфой рыскал поверху. Попетляв между препятствиями как перепуганный заяц, снитч взмыл вверх, я – за ним, Малфой за счёт уже набранной высоты отстал не намного. Мячик жался к трибуне болельщиков Гриффиндора, я почему-то заметил именно Луну, которая указывала пальцем на зависший снитч и, должно быть, звала меня. На большой скорости я налетел на мячик, но стоило мне протянуть руку, как он резко поменял направление и практически выскользнул из пальцев. Казалось бы, летевший следом Малфой был гарантированным победителем, однако Его Хорёчье Высочество никогда не блистало в ловле золотых мячиков, как бы ему ни хотелось, и снитч, стремительно набрав высоту, вывернулся и из его хватки. Я, прутьями мазнув по бортику трибуны, полетел за ним, забыв о сопернике. Снитч бросался из стороны в сторону, но сильно разогнаться ему не удалось: отрыв от «Молнии» был слишком мал. Да, будь это снитч последней модели, то моя метла давала бы немного преимуществ, но школа экономила на мячах, и снитчи для матчей закупали не самые современные: на «Чистомёте» поймать его очень сложно, на «Молнии» – более чем возможно. Внутри я ликовал – победа была у меня в кармане. Снитч из последних сил петлял, я ускорился… Метлу внезапно бросило в сторону. Каким-то совершенно фантастическим образом я всё же схватил мячик, сердце будто оборвалось… И начал падать. Небо и земля завертелись в глазах одним размытым пятном. Я закричал, стискивая снитч до побелевших костяшек. Моя лелеемая «Молния» горела подобно факелу. Уши заложило от скорости падения. Я ещё успел подумать, что на этот раз Дамблдор мне не поможет, потому что сейчас они со Снейпом спасали жизнь Деннису… И завис в воздухе. От резкой остановки из меня вышибло воздух и в спине оглушительно хрустнуло, я закашлялся и вскинул руку с зажатым снитчем. Ли Джордан закричал об окончании матча, когда я стал падать во второй раз. Ветер свистел в ушах, тошнота поднималась к горлу. Всю правую половину тела будто облили кипятком: боль расползлась от плеча к горлу и ниже – к бедру и неловко вывернутому колену. И вдобавок к этому посланный уже после свистка бладжер ударил в живот. Меня вывернуло на песок, я задыхался от боли и спазмов, но не выпустил из рук доказательства своей победы. *** Итог матча оказался неоднозначен. Команда ликовала: мы с разгромным счётом выиграли у Слизерина. Я торопился выйти из Больничного Крыла и тоже присоединиться к всеобщему празднику, но мадам Помфри была совсем другого мнения: из-за переломов она прописала мне постельный режим ещё на несколько дней. Так что пришлось доковылять до покинутой кровати и лечь обратно. В Больничном Крыле было совершенно нечем заняться. Деннис, который срывающимся шёпотом поздравил меня с победой, большей частью спал, накачанный лекарствами. А поток посетителей, грозивший не иссякнуть никогда, перекрыла мадам Помфри, посчитавшая, что в тишине я стану выздоравливать быстрее. Так что из всей команды ко мне пришёл лишь Оливер Вуд, который умудрился пронести мимо Помфри (нашего цербера) обгоревший черенок, – всё, что осталось от моей «Молнии». Он долго мямлил оправдания, свято считая себя виноватым в том, что запасной ловец команды тоже оказался пациентом лазарета. Хотя какие уж тут обиды, если мы выиграли? Второй посетитель – это, конечно, Северус. Он принёс новую порцию зелий для Денниса и никак не ожидал застать меня на больничной койке. Его удивление граничило с шоком, словно моё попадание в лазарет – это выдающееся событие. Он поставил зелья на столик целительницы, сел рядом со мной и вздохнул. – Пока вы, мистер Поттер, лежите здесь и не бежите на очередную вашу тренировку или коллективные занятия, я официально заявляю: когда выздоровеете, нам придётся поговорить… – он наклонился ко мне, чтобы Деннис не услышал его слов: – И не надейся – я заметил, что все твои задания выполнила мисс Грейнджер. Причину этого ты мне тоже озвучишь… Я кивнул, ощущая, как отозвалось на его свистящий шёпот моё тело. Разговора всё равно было не избежать, если уж он «заявил официально». По крайней мере, у меня оставалось время придумать правдоподобные объяснения на его возможные вопросы. И я обрадовался этой отсрочке – совсем не хотелось снова ругаться с ним. Мысль солгать Северусу была отброшена сразу же: она показалась мне преступной по отношению к нему. И ещё до того, как он скользящей лаской заправил мне за ухо лезущую в глаза прядь, я решил, что скажу правду о нашем с Малфоем договоре. И будь что будет. На этом мы и попрощались: он – уверившись, что я не при смерти и быстро пойду на поправку, а я – в кои веки договорившийся со своими внутренними демонами. Рон и Гермиона пришли поздним вечером, когда я уже и не надеялся их увидеть. Тайком, под мантией-невидимкой и с полными руками сладостей и сливочного пива. – Вы с ума сошли, – прошептал им я, но вопреки сказанному широко заулыбался. Деннис заворочался от нашей возни, но не проснулся: некоторые противоядия, которыми мадам Помфри напоила его, обладали снотворным эффектом. Но мы всё равно понизили голоса и шептались так, что даже я улавливал не все слова. Чтобы не потревожить Денниса, мы отказались от сладостей и пива, сгрузив всё добытое мне в тумбочку. И Гермиона, улучив момент, порывисто обняла меня. – Я так испугалась, когда Малфой подпалил тебе метлу, – прошептала она, и моя щека стала влажной от её слёз. – Мадам Хуч наказала его отработками на месяц и ещё пригрозила, что поднимет вопрос на ближайшем педсовете о его отчислении. – Не тронут Хорька, – пробормотал Рон, неловко примостившийся в ногах моей кровати. – Его папаша сорит деньгами в Министерстве направо и налево. Отмажет сынка своего. – Профессор Дамблдор работает не в Министерстве, – парировала Гермиона, выпрямляясь и разрывая объятия. Похоже, они уже не раз успели поспорить на эту тему. – Но Фреда и Джорджа он тоже оставил, – напомнил я Гермионе. Рон просиял: он редко мог доказать свою точку зрения, и любое замечание против слов Гермионы воспринимал как защиту собственного мнения. – И Хорька оставит. Второй шанс даст. – Фред и Джордж никого не калечили, а Малфой заклинанием сбил Вуда, который не давал тебе упасть и разбиться, – Гермиона поморщилась, отчего стала неуловимо похожа на МакГонагалл. Её наивность меня рассмешила, но развенчивать кумиров – неблагодарная работа. – Гермиона, – я стиснул зубы, чтобы не ляпнуть лишнего, – если по какой-то причине Дамблдор решит отчислить Малфоя, я встану на его защиту… Что говорить о Роне, если даже Гермиона лишилась дара речи, плюхнулась рядом с ним мне на ноги, не заметив этого, и только смотрела широко распахнутыми глазами. – Да, я не шучу… – Какие уж могут быть шутки? Лишиться единственного шанса пробраться в гости к Малфоям – никакая радость от отчисления Хорька такого не стоила. Но друзьям я эту версию не озвучил. – Что останется Малфою, если он не получит диплом и не сможет полоскать мозги кому-нибудь в Министерстве? Да ещё и при живом Волдеморте? – Он станет кем-то вроде Петтигрю. В живом зоопарке Тёмного Властелина в пару крысе появится ещё и хорёк, – пошутил Рон. И мы не смогли удержаться. Гермиона тихо всхлипывала от смеха, вжавшись лицом ему в плечо, я закусил костяшки пальцев, чтобы не расхохотаться в голос. – Ладно, – сказал Рон, когда нас отпустило. – Мы поняли, что ты против истребления хорьков-альбиносов, но не думай – мы вернёмся ещё к этому разговору… Гермиона кивнула, а я дрожащими губами постарался изобразить улыбку. Мне было невероятно тяжело утаивать что-то от них, но я не хотел навредить им – даже случайно. Пусть лучше они грозят серьёзным разговором, лишь бы я смог сделать то, что задумал. Они ушли, когда часы в комнатах Помфри гулко отсчитали полночь. В это время она имела привычку в последний раз обходить пациентов, да и моим друзьям завтра нужно было показаться на занятиях. Стоило им скрыться под мантией-невидимкой, как я закрыл глаза и внезапно будто бы провалился в сон. Поначалу он был сумбурным и смазанным, как весь прошедший день: отдельные картинки, соединённые воедино моим разумом в плохо смонтированный фильм, но вскоре сновидение изменилось кардинально. Я сидел посреди огромного и потому плохо освещённого зала в окружении то ли людей, то ли теней. Более определённо сказать сложно – тишина звенела весёлым комаром, и, кроме колебания занавесей (огромное стрельчатое окно было распахнуто настежь), всё вокруг будто заледенело. Меня одолевала злость, та её разновидность, от которой хочется распылить всю обстановку на мельчайшие атомы, а людей рвать самыми жестокими и беспощадными заклинаниями. Разбавить эту приевшуюся чопорность благородным пурпуром крови. – Драко, – позвал я, и одна из теней, качнувшись, тихо скользнула ближе. Остановилась, но лишь для того, чтобы стянуть смутно белеющую маску с лица. Если бы мог, я бы присвистнул – вроде уже не раз видел Хорька испуганным: когда его ударила Гермиона, когда напал Клювокрыл, в конце концов, в ночь нашей отработки на первом курсе он чуть в штаны не наложил. Но на этот раз страх Малфоя был иным, он не кричал и не убегал – невозможно убежать от самого воплощения смерти, которое прямо сейчас размышляло, убить его или не стоит расстраивать Люциуса и Нарциссу. – Скажи мне, Люциус, у Драко проблемы со слухом? – Тому чудовищу, глазами которого я видел, было приятно наблюдать, как лицо младшего Малфоя заблестело в тусклом свете от выступившего на нём пота, как он дышал – поверхностно, быстро и рвано, как его губы судорожно изогнулись в немом страдании. Ещё одна тень отделилась от полукруга и двинулась к Волдеморту. Обнажившееся лицо Люциуса было искажено животным ужасом. Малфой склонил голову, стараясь спрятать его. – Нет, мой Лорд… – Ветер и тот шумел громче его голоса. – Тогда, может, у него плохое зрение? – продолжил «искренне заботиться» Волдеморт. – Нет, мой Лорд, он абсолютно здоров. – Тогда, наверное, ты плохо ему объяснил, что Поттер – это моя добыча?! – Если бы Волдеморт мог кричать, то стёкла в окнах звенели бы от его крика, а так он шипел как рассерженная гюрза. – Что честь отправить в небытие мальчишку – моя и только моя?! Подойди ближе, Драко! Хорёк покачнулся, сделал несколько мелких шажков и упал на колени. Но это мне его было жаль, а Волдеморт лениво бросил в дрожащего коленопреклоненного Драко Круциатус и наслаждался, наблюдая, как того выгибало от боли, как он перебирал ногами, пытаясь убежать от терзавшей его муки, как ломал ногти о наборный пол, как кричал. Люциус не мог оторвать взгляда от сына. Волдеморт поднялся со своего места и вышел вон, на ходу бросив старшему Малфою: – Это чтобы проблем с памятью не было. Лоб прошила вспышка боли, и я проснулся от собственного крика. Но всё же был рад: Драко Малфой остался жив. *** К тому времени как я, благополучно залечив все переломы с трещинами и отоспавшись, покинул Больничное Крыло, Рон разузнал, что Малфой обживал отдельную палату в госпитале Святого Мунго. Официальная версия, которая дошла до нас не без усилий Артура Уизли и Перси, породила массу шуток на эту тему. Упал наш Хорёк с гиппогрифа. Прямо свалился отцу под ноги, получив при этом столь серьёзные травмы, что только персонал госпиталя и отдельная палата могли вылечить беднягу. Тут можно лишь посочувствовать: будь я на месте гиппогрифа, ещё бы и затоптал несчастного Драко, чтобы не мучился так. Серьёзный разговор с друзьями, на самом деле, получился совершенно дурацким. Рон то и дело разбавлял его неуместными возгласами, вроде «ах, эта пушистая шкурка» или «даёшь Хорьку покровительство», а Гермиона забрела в такие дали психоанализа, что без помощи оттуда никак не смогла вернуться. Да, самое странное в этом всём было то, что они оба решили, будто я, поссорившись со Снейпом (о самом факте размолвки мне пришлось рассказать, умолчав о причинах), увлекся Малфоем. Фантазии о романе с Хорьком меня напугали, и я поторопился их разубедить, что Малфою – старшему или младшему – в этом отношении ничего не светило, будь они даже последними людьми на Земле. Друзьям полегчало, и это было заметно – у меня почему-то сложилось впечатление, что Снейпа они приняли легче. – Конечно, дружище, – ответил Рон, приобнимая меня за плечи. – Снейп – он же наше, домашнее зло. Прирученное. А Хорёк – это даже не зло, так – мелкая пакость. На такое и размениваться стыдно… «Прирученное зло» на деле оказалось достаточно «кусачим». Я пробрался в его комнаты в тот же день, когда покинул Больничное Крыло. Единственное, на что я ещё рассчитывал, что он пожалеет героя «только из больницы» и не станет сильно трепать нервы. Поскольку Помфри решила, что мне лучше переночевать у себя, а утром влиться в учебный процесс, то к Северусу я попал перед самым отбоем. Свою предсказуемость я осознал уже на пороге: Снейп не читал и не проверял работы, он сидел на диване и гипнотизировал тяжёлым взглядом две чашки с чаем и расписанный птицами заварочный чайник. – Д-добрый вечер, п-профессор, – запинаясь, выдал я и покраснел от собственной глупости. Северус посмотрел на меня с изумлением, на его лице застыл вопрос – а не рано ли меня выпустили? – Добрый, мистер Поттер, – ответил он. – Приятно видеть вас здоровым. Присаживайтесь. – Не издевайся, – пробормотал я, осознавая весь идиотизм происходящего. – Ты сам взял такой тон, – пожал плечами Снейп. – Как ты себя чувствуешь? – Лучше, чем Малфой, – ответил я и замер от плохого предчувствия. – А я и не подозревал, что ты так следишь за его здоровьем, – зло прищурился Северус. – Насколько я знаю, дружбы между вами не водилось. А тут вдруг такая осведомлённость… Солгать, что, мол, Уизли рассказали о приключении с гиппогрифом, не удалось – врать чужим у меня выходило плохо, а своим – ещё больше. – Я знаю, какой гиппогриф по нему потоптался, – признался я. – Во сне видел. – И, конечно, поторопился поделиться этим знанием с друзьями? – Нет, иначе пришлось бы рассказывать всё остальное, а я не хотел. Вместо того чтобы сесть, я переминался с ноги на ногу на пороге. – И долго ты будешь топтаться у входа? Я не собираюсь нападать, хотя, можешь быть уверен, задам все интересующие меня вопросы… – Как будто могло быть иначе? – парировал я. Снейп подвинул причитающуюся мне чашку и откинулся на спинку дивана. По тому, как он вцепился в боковину пальцами, я уже догадался, что легко не будет. И вместо криков я получу порцию издевательств и сомнительных острот. – А ты считаешь, что нет повода для волнений? Поведай мне, мой милый друг, с каких пор тебя интересуют жизнь и досуг Драко Малфоя? Не с того ли дня, когда он… Что сделал? – Может, начнёшь свой допрос с учёбы? Например, спросишь, что я пообещал Гермионе за сделанные письменные работы? – Да, мой голос дрожал, и умоляющий тон был жалким, к тому же Северус никогда никого не прощал, так что получил я в итоге диаметрально противоположное намеченному. – Поттер! – рявкнул Снейп, хлопая ладонью по дивану. – Меня мало интересуют подробности о том, как мисс Грейнджер не смогла уговорить тебя заняться тем, ради чего ты вообще находишься в этой школе! Меня интересует, что тебе пообещал Малфой? Что проведёт в свой особняк незаметно? Что устроит встречу с матерью? Говори же, болван безмозглый! – Что поможет… – пролепетал я, понимая, что не подтверждённый магией договор – это простое сотрясание воздуха, и ничего Малфой мне не должен. – До тебя дошло? – сердито спросил Северус. – Что пообещал в ответ ему ты? Что дашь себя убить? Или сдашься Тёмному Лорду? Я молчал, и моё молчание довело Снейпа до белого каления. – Поттер! Ты уснул? Или как наломать дров, так ты в первых рядах, а как отвечать – отмалчиваешься?! – А что говорить, если ты и сам всё знаешь? – Последнее его выступление разозлило меня. «Не потому ли я ломал те самые дрова, профессор Снейп, что никто не желал решать проблемы за меня?» – Я делаю то, что считаю нужным! А ты мог бы помочь, а не орать тогда, когда я надеюсь воспользоваться своим выигрышем… – Помочь?! – вот теперь Северус кричал. – Сунуть голову в петлю? Поттер, ты, случайно, не свихнулся от постоянных ударов бладжерами? Я вскочил – ругаться на повышенных тонах всегда удобнее стоя – и обличительно ткнул в Снейпа пальцем: – Ну конечно, я же недоумок! А вы все такие умные! Так почему я, мальчишка с куриными мозгами, что-то делаю, а вы сидите на своих… седалищах и никуда не дёргаетесь?! А если бы я находился в плену, а моя мать, избранная мессией на пустом месте, была бы тут, ты точно так же орал бы на неё, но ничего не делал?! Снейп вскочил следом за мной, его лицо побледнело как полотно. – Не смей так говорить, – просипел он. Его вид напоминал обморочный, и я сделал несколько шагов, чтобы подхватить, если он начнёт падать. Но вместо того чтобы свалиться, он вдруг обнял меня так, что затрещали рёбра, и лихорадочно принялся целовать в лоб, веки, щеки. Я обмяк в его руках, слёзы обиды сами потекли из глаз, а Северус сцеловывал их с моих щёк и шептал: – Я тебя не оставлю… верь мне… Я сам припадал к его губам, и мы целовались, слизывая соль слёз с губ друг друга, сначала там, где нас застала ссора, а потом на диване, задыхаясь и лаская, украдкой пробираясь ладонями под покровы одежд. *** Наверное, стоит сказать по секрету (надеюсь, что этот мой секрет не разойдётся по школе новой сплетней), что ночевать я остался у Северуса. Он – а как же по-другому? – всё обставил таким образом, будто на каждом шагу меня подстерегали немыслимые опасности. И это в самой защищённой школе? К тому же Малфой ещё неизвестно когда появится, а без него Хогвартс был оплотом благодати. Если бы я хотел, то, конечно, разгромил бы аргументы Северуса в пух и прах, но в том-то и дело, что я, наоборот, жаждал как можно дольше оставаться возле него. Время летело как фестрал, подстёгиваемый кнутом. Вроде бы я только пришёл, а часы в гостиной уже гулко отбивали час ночи. Кроме поцелуев и будто украденных ласк, мне не досталось ничего, хотя я видел, что Северус не меньше жаждет зайти дальше. Хотелось бы верить, что мне не придётся ждать аж до своего первого совершеннолетия, поскольку из-за Волдеморта я мог попросту не дожить до чего-то нового. Мы успели не только нацеловаться до саднящих губ, но и снова поругаться – и опять по поводу Малфоя. Нет, Северус не запрещал мне разговаривать с Хорьком, строить с ним совместные планы, но обязал рассказывать ему обо всём, о каждом нюансе, который всплывёт. Впрочем, поссорились мы без огонька – огонёк был растрачен на более приятные вещи, так что к тому времени, когда нужно было ложиться спать, мы уже об этом и не вспоминали. Перед сном Северус ещё раз проверил, как срослись мои кости, и зачем-то снова намазал моё плечо едко пахнущей мазью.