Однажды в Хогвартсе

На следующее утро на Истории Магии я и сам увидел, что Малфой вернулся. Сложно было не заметить этого: слизеринцы его обхаживали, словно стремились подчеркнуть, что их сотоварищ как минимум спас мир от Волдеморта. Я не понимал, что меня задевает в этот раз, – он и раньше был обычным заносчивым засранцем, и его вид великомученика (хоть канонизируй) пусть и чуть не стоил Клювокрылу головы, но настолько меня не раздражал. Может быть, поведение Паркинсон, которая прекрасно знала, что ни на каком гиппогрифе Малфой не катался, но всё равно липла к нему, поправляла воротничок, или Забини, который носил сумку, чтобы Дракуся, не приведи Мерлин, не перетрудился. Но, скорее всего, меня задело то, что Северус благосклонно посмотрел на своего любимчика и кивнул ему в коридоре, когда я едва удостоился скользящего взгляда. Половину урока я не сводил глаз с белобрысой макушки, но Малфой трудился над конспектом настолько нудно, что у меня начали слипаться веки, и мало-помалу я впал в то полусонное состояние, которое Биннс умудрялся вызвать только одним своим видом. На Трансфигурации мне уже стало не до Малфоя: МакГонагалл как с цепи сорвалась и снимала баллы со всех подряд. И задала на дом непомерное, на мой взгляд, задание. Вот оно и то, что практическая часть мне не удалась, заботили куда больше, чем наш непризнанный принц. Тем более что я уверился – никаких договоров, будь они устные или письменные, Малфой выполнять не собирался, и надо подумать над другими путями в его особняк. Вечером, когда практически весь наш курс окопался в библиотеке, чтобы выучить материал по Трансфигурации, я сидел вместе со всеми и грезил наяву над учебником. Гермиона то и дело дёргала меня, думая, что эта тема оказалась слишком сложной. Даже Невилл стал косо посматривать в мою сторону, но я никак не мог переключиться на задание, всё прокручивал в голове разговор с Волдемортом и понимал, что мне не по силам тягаться со сборищем его прихлебателей в одиночку. Не разобрав и не выучив ни строчки, я отложил пособие по Трансфигурации и, чтобы не дразнить Пинс и Гермиону, раскрыл учебник по Истории Магии. Наверное, я сделал это слишком резко – страницы затрепетали, как от ветра, и на пол спланировал обрывок пергамента, которого, могу поклясться, там раньше не было. Симус поднял его и протянул мне, не отрывая взгляда от учебного материала и беззвучно шевеля губами. Я спрятал пергамент в карман, а потом, улучив момент, когда Гермиона что-то шептала Рону, развернул смятый обрывок под столом. «Встречаемся за хижиной твоего дружка Хагрида сегодня в полночь», – было написано в нём. Меня бросило в пот. Без подписи. Да она была и ни к чему. Я и без того прекрасно узнал и этот ровный почерк, и снисходительную манеру вести беседу, и пергамент отличной выделки. Надо сказать, что Малфой выбрал идеальный момент: на Истории Магии можно не то что подбрасывать записки, а и мир захватывать – никто не заметит, так и будут сонно таращиться на скрипящего, как ржавые дверные петли, Биннса или считать пролетающих мимо птиц. Гермиона недаром слыла самой умной волшебницей нашего курса – ей хватило одного взгляда, чтобы понять: случилось что-то нерядовое. – Гарри, ты обещал мне помочь с заклинанием, – она заявила это так безапелляционно, что никто из сокурсников, падких на дармовое репетиторство, не стал напрашиваться на дополнительный урок Защиты. И только Рон немного портил идеально сыгранную сцену своим открытым ртом и удивлённо округлившимися глазами. – Пойдём искать помещение, – со вздохом поднялся я, пряча злополучную записку в карман мантии. Рон колебался: с одной стороны, ему не хотелось оставаться в одиночестве (если можно так сказать о заполненной до отказа библиотеке), но с другой – напрашиваться на занятия как-то не по-уизлевски. Но любопытство и стадный инстинкт в нём всё-таки перебороли природную лень, он тоже собрался и нагнал нас уже у самого выхода. Мы дружно поздоровались с Дамблдором, который время от времени захаживал к Пинс за новыми выпусками журналов, и свернули в первый попавшийся коридор, а затем добрались до нашего секретного места. И только мы зашли за угол, как Гермиона приказала: – Рассказывай. Я так много хотел поведать друзьям, да и момент был выбран подходящий, а как дошло до дела, – оказалось сложно слепить два слова в одно предложение. Но, судя по лицу Гермионы, она ни за что не дала бы мне уйти без объяснений. И вот так, запинаясь и мямля, иногда мыча что-то невразумительное, я и рассказал о матери, своих полётах в разум Волдеморта и договоре с Малфоем. Да, таких лиц у своих друзей я давно не видел. Рон таким сбитым с толку выглядел на Рождественском балу на четвёртом курсе, а Гермиона… а Гермиона никогда не была настолько ошарашена. Рон едва поймал её, когда она чуть не села мимо пыльного подоконника (водилась за ней такая дурная привычка – сидеть на столе или окне и болтать ногой. Как она объясняла, это нехитрое действо помогало ей думать. Шишки и синяки набивать оно ей тоже, вероятно, помогало). – Же-е-е-есть, – протянула она наконец и потёрла кончиками пальцев лоб. – Как ты с ума не сошёл от всего этого? И молчал почему? Никто из нас вроде бы длинными языками не отличается. Рон как-то по-совиному ухнул, на его лице застыла вселенская обида. Я пожал плечами: – Это же всё не сразу навалилось… Гермиона стремительно пересекла разделяющее нас пространство, и я вдруг уткнулся носом в её непокорные кудряшки, сразу вспоминая, как Снейп охарактеризовал мои волосы. Но если принять во внимание его теорию, то Гермиона была исключительно уютной. Её рука прошлась по моей шее, и я услышал шёпот: – Мы тебя одного не отпустим. Всё будет хорошо, вот увидишь. А потом нас двоих сгребли в охапку. – Знаешь, Гарри, ты постоянно куда-то вляпываешься, – начал Рон, а я похолодел, отстранившись от Гермионы. Хорошее начало разговора, ничего не скажешь. – Так настоящие друзья не поступают. – А как поступают? – спросил я, предчувствуя беду вдобавок ко всем имеющимся. – Вляпываются вместе с друзьями, – он широко улыбнулся. *** Время до ужина тянулось неспешно, словно давая нам троим возможность передумать и вычеркнуть свидание с Малфоем из первоочередных планов. Шутка ли, сразу за хижиной Хагрида начинался Запретный Лес, территория, не только не рекомендуемая к посещениям даже днём, но ещё и никем, кроме трусливого Клыка, не охраняемая. Как-то на уроке ЗОТИ Слизнорт нас уверял, что оборонная граница замка где-то там есть, поэтому оборотни и не идут на запах человечины, но поверили ему единицы – и в основном наивные девчонки. Я, конечно, мог с уверенностью сказать, что близнецы Уизли не раз и не два прогуливались в Запретный Лес, но в моей памяти дрожью отзывались воспоминания о Ремусе-оборотне и Квиррелле-вампире. Так что какое-никакое общество Рона и Гермионы я принял как благословление небес. Ночь навалилась на Хогвартс, как смерть на безнадёжного больного. Она обняла школу со всех сторон, потушила слишком яркие цвета и поставила на небе зоркого стражника, от которого сложно было спрятаться, – Луну. Пока ещё не полную, но до полнолуния оставалось совсем немного. Мы, одетые, сидели каждый на своей постели, опустив пологи, и ждали условного знака. Часы в гостиной, приглушённые закрытой дверью и тяжёлыми складками бархата, отбили одиннадцать. Наконец Симус, самый непоседливый из всех соседей, перестал крутиться, всхрапнул и засопел уже спокойнее. Я, укрытый мантией и ночной мглой, проскользнул к кровати Рона. Он приподнял полог, и я нырнул в образовавшееся тёмное пространство. С трудом натянув мантию-невидимку и на Рона, мы без приключений покинули спальню и спустились в гостиную. Гермиона была уже там, и она спала. Яркие отсветы догорающего камина ложились на её безмятежное лицо и разметавшиеся по спинке кресла волосы. Сердце кольнуло сожалением, что её, такую красивую и такую преданную друзьям, я втягивал в смертельно опасное приключение. Рон рядом тихо вздохнул – наверное, наши мысли были об одном и том же. Я мягко тронул её за плечо. Гермиона вздрогнула, вполне натурально зевнула, прикрыв рот ладошкой, и потёрла заспанные глаза. – Я так старалась не сфальшивить, что и правда задремала, – усмехнулась она, ныряя к нам под мантию. Сразу стало тесно. В конце концов, мантия не растягивалась до бесконечности, и рослого Рона под ней уже было достаточно, чтобы почувствовать, насколько она стала мала для нашей троицы. Переплетя руки и шагая в ногу, чтобы не запутаться и не грохнуться, мы выбрались наружу. Полная Дама пробормотала что-то нелицеприятное о близнецах Уизли, сонно пообещала уйти спать на другую картину, которая висела в комнатах декана Гриффиндора, и до утра не возвращаться, но мы не особенно прислушивались – впереди нас подстерегали гораздо большие неприятности, чем сон вне своих постелей. Не знаю, как мои друзья, а я дрожал как осиновый лист на ветру. Малфой часто показывал свою подлую натуру, и я не ожидал от него честных поступков и в этот раз. За невесёлыми мыслями я и не заметил, как мы практически бесшумно спустились в холл. Входные двери были давно заперты. Эту предосторожность ввели после побега Сириуса и, поскольку походов учеников в Запретный Лес или Визжащую Хижину стало меньше, так и оставили. При необходимости преподаватели и директор пользовались неприметной боковой дверью, ключи от которой (насколько удалось узнать) имелись у Филча и Дамблдора. И никто из нас не был ни тем ни другим. – А если дверь заперта? – словно прочитав мои сомнения, спросил Рон. – Вряд ли, – ответила Гермиона всё так же тихо. – Как-то же Малфой должен выбраться? Пока мы с Роном оглядывались, Гермиона вынырнула из-под мантии и налегла всем телом на дверь. Та даже не шелохнулась. – Дай-ка я… – Рон с размаху упёрся в дверь плечом, и она, жалобно подвывая ржавыми петлями, поддалась. Мы застыли на месте, затаив дыхание. Однако сонный Хогвартс не спешил просыпаться, и, убедившись в этом и дружно выдохнув, мы потянулись на выход. Скрывшись от прямого обзора под деревом, я стянул с нас мантию-невидимку и спрятал её под рубашку, накрепко привязав к себе брючным ремнём. Гермиона схватила меня и Рона за руки: – Порядок такой: Гарри, ты идёшь первым. Палочку держи наизготовку – я почти уверена, что нас ждёт ловушка. Мы с Роном идём за тобой. Если что-то – любая мелочь! – вызовет у тебя подозрения, беги и не оглядывайся. Мы сами о себе позаботимся. Ты понял? Я кивнул, чувствуя, как частит сердце. – Только беги не в лес, а стучись в хижину к Хагриду. Или возвращайся в замок. Рон, тебя это тоже касается. Если там ловушка, не геройствуй, дуй за помощью. – Хорошо, – пробурчал Рон, как и я, недовольный, что в случае чего надо будет звать на помощь, а не сражаться. Уж кем-кем, но трусом он не был. – Вот и договорились, – вздохнула Гермиона, вынимая из кобуры палочку. – А теперь сделаем так, чтобы Малфой нас не заметил… Она хлопнула Рона по макушке, и его долговязая фигура, как отражение в потревоженной воде, пошла рябью, а потом и вовсе исчезла. – Гермиона, я не вижу своих ног… – панически зашептал он. Гермиона криво усмехнулась и хлопнула уже себя: – Сейчас ты и меня не увидишь… Её фигура растаяла в воздухе как мираж в пустыне, и вскоре я услышал её тихое: – Иди, Гарри, и постарайся не оглядываться. Я с опаской пошёл к хижине. В ней горел свет, и басовитый голос долетал сквозь плотно прикрытые двери – Хагрид что-то напевал, иногда прерываясь и разговаривая с Клыком. Я поднялся на порожек, собрался постучать и осёкся. Конечно, неплохо было бы предупредить Хагрида, но он тихо разговаривать не умел, а я не очень-то хотел извещать всех в округе, куда направляюсь. Клык за дверью залаял и заскрёбся. – Чего ты разошёлся? Жрать нужно меньше, чтобы среди ночи на улицу не проситься. Я услышал тяжёлую поступь Хагрида и быстро сбежал с порога в густую темноту за сторожку. – И где этот Поттер? – пробормотали рядом. – Неужели струсил? – Не дождёшься, – ответил я, ощущая, что от малфоевского «Твою мать, нельзя же так пугать!» на лице появляется неуместная улыбка. – Ты один? – А ты – нет? – насмешливо ответил он, стягивая с головы ненужный капюшон, но его настороженный взгляд цепко рассматривал за моей спиной вероятных спутников. Рон с Гермионой были где-то поблизости, но вряд ли Малфой сумел бы их разглядеть в такой темноте. – Ладно, – как можно равнодушнее сказал я. – Романтика, конечно, всегда в моде, но я, к сожалению, неромантичен. Так что выкладывай, что хотел от меня, и я пойду… Чтобы вытерпеть Трелони целый урок, нужно выспаться как следует. Малфой смотрел на меня и молчал. Наверное, он был удивлён, но спрятавшаяся за тучи луна скрыла от меня выражение его лица. Он только нервно отбросил чёлку с глаз: – Поттер, мне кажется или кто-то и правда стёр тебе память? Или тебе её бладжер отбил? – Всё сказал? Мне, пожалуй, пора… Луна-предательница как раз вынырнула на чистое полотно небес, и её холодный свет высветил лицо Малфоя явно, до самой мелкой ресницы. Нашего принца, видимо, обескуражило моё равнодушие. Он схватил меня за плечо, не давая уйти. – Постой, Поттер, ты не помнишь нашего пари? Странно, я думал, ты меня ждёшь, как преданная жёнушка своего задиристого мужа. Что вытянешь под самым нелепым предлогом в коридор и начнёшь требовать свой приз… – Огорчу тебя, Малфой, но свой выигрыш я обязательно потребую, когда буду к нему готов. А сейчас – ночью и на краю Запретного Леса – я вообще хочу вернуться в Хогвартс. Тебя всегда по ночам тянет в смертельно опасные места или это после Мунго? – Ты ещё предложи обсудить на переменке, – отозвался Малфой, нервно оглядываясь на крик какой-то птицы. – Когда ты будешь готов, она, боюсь, окочурится. Мой дом, конечно, райское место, но не для неё: подвалы – это скорее ад на земле. Имей в виду, сейчас я знаю, как незаметно пробраться и выйти из особняка, а потом всё может поменяться кардинально. Если ты трусишь, то в таком случае я умываю руки и буду считать, что сделал всё возможное. Малфои всегда платят по счетам, – закончил он с пафосом, который вряд ли был уместен при его затравленном виде. Хотя он и всячески пытался казаться смелым. – Ты мне хоть не рассказывай, – поморщился я, и это не укрылось от него, потому что и без того надменное лицо исказилось от отвращения, будто бы Малфою под нос сунули носки недельной свежести всего мужского населения Хогвартса, включая Филча. – Твой папаша открестился от заварушки в Министерстве Магии. Что на этот раз: контузия, Империус или придумал что-то новое? Малфой с силой толкнул меня к стене сторожки, нависая сверху. – Откуда ты вообще взял, Поттер, что мой отец был там? – Он яростно сжимал зубы, отчего по гладкой щеке, освещённой лунным светом, перекатывался желвак. – Я видел… – С твоим-то зрением? – зло хохотнул он. – Ты же слеп как крот. Откуда мне знать, кого ты принял за моего отца. Он прижался ко мне и зашептал: – А вдруг дело не в зрении? И на самом деле ты глуп как пробка? А если и то и другое? – По глупости тебя перескакать сложно, – зашептал я, пародируя его интонации. А потом толкнул в грудь пару раз. Малфой попятился, смотря зло, с прищуром. – Ты променял свободу на рабство, а что-то глупее этого сложно даже представить. Маленький, послушненький и хорошенький раб. Что толку в твоей чистокровности, если ты, твой папаша и твоя мать, красивая и умная, по первому щелчку пальцев станете подстилками для выродка-полукровки? А ведь я сказал правду: Малфою повезло с внешностью. Нет, красоты античных скульптур в нём не было, как и не наблюдалось красивости счастливых людей. Узкое, слегка вытянутое лицо, умный лоб и приятные очертания скул. Если бы не пакостная хоречья натура, я бы даже признал его интересным. Но стоило ему раскрыть рот, как вся элегантная и утончённая интересность лопалась подобно мыльному пузырю. И светлые волосы напоминали не о солнечном летнем дне, а о покойницкой, где тебя давят к полу чужие горе и отчаяние. Малфой двинулся на меня: – Не смей оскорблять мою семью! – Он хлопнул кулаком о свою же ладонь, намекая, чем мне будут грозить дальнейшие провокации. – Знаешь, Поттер, за что я тебя ненавижу? – Мне кажется, что ты родился, ненавидя весь мир, так что откуда мне знать, – я прислушался к далёкому (но не очень) вою. Малфой вдруг усмехнулся, будто я сказал что-то невероятно смешное. – Нет, Поттер, не угадал, – он оскалился. – Я побуду приличным злодеем и выложу тебе всю правду как на духу. От его слов и улыбки, безумной, как у шляпника, я остолбенел. Вой повторился, но уже гораздо ближе. – Ты слышишь? Я ненавижу тебя, Поттер, потому что и ты, и твоя мать-грязнокровка все из себя такие героические. А зачем героям знать, как они коверкают жизни другим? – Избавь меня от своей заумной философии! – Я толкнул Малфоя, но он налёг на меня всем телом, не давая сдвинуться с места: – Слушай, мать твою, придурок! Потому что потом, если «потом» будет, я ни за что не повторю этого снова! Кретин! И да, скажу сразу: план принадлежит покойному Игорю Каркарову. Он в сопровождении тётушки Белль притащился в ваше захудалое поместье в Годриковой Лощине, чтобы разыскать Тёмного Лорда, а вместо этого обнаружил, что твоя мать фантастически везуча: Авада прошла мимо неё и ударила тебя в лоб. Она выжила в ту ночь. Да, она могла бы разделить с тобой твоё газетное прозвище. «Грязнокровка, которая выжила!» Отвратительно! Но прошлое ещё более уродливо и омерзительно, чем пафосные и дурацкие заголовки. Каркаров притащил твою мамашу к нам в поместье. Знаешь зачем? Он хотел гарантий. От Снейпа. В то время только Северус Снейп, благодаря заступничеству Дамблдора, мог вытащить из Азкабана или засадить на вечный срок. Он был Немезидой, а не Визенгамот, он! Отец говорил, что Снейп аж затрясся, когда увидел её живой, и сделал всё, чтобы моих родителей и Каркарова тюрьма миновала. И всё бы было прекрасно, но твоя героическая мать, прознав, что тебя захватить не удалось, перегрызла себе вены и умерла, добавив нашим домовикам работы… – Но… – начал я, Малфой зажал мне рот ладонью. – Нет-нет-нет, Поттер, сейчас говорю я. Каркаров умер как предатель, но под пытками он показал Тёмному Лорду, каким способом избежал заключения, и Повелителю понравился столь простой и изящный метод. А главное, Каркаров снабдил его необходимым ингредиентом. Видишь ли, Поттер, ты плохо знаешь зельеварение, а значит, можешь и не догадываться, что Оборотное зелье становится ядом, если волосы или другая частица человека взяты у мёртвого. Да-да, ты не ослышался. Каркаров срезал прядь волос у твоей матери ещё при жизни – на всякий случай. После возвращения Тёмный Лорд восхитился простотой и действенностью каркаровского метода. И как ты думаешь, кого он обязал изображать твою мамочку? Я замычал. – Да, Поттер, ты сегодня догадлив как никогда: мою мать! Моя мать, родословная которой насчитывает не меньше тысячи достойнейших из достойных, должна была пить Оборотное и раз за разом становиться грязнокровкой, чтобы Снейп, этот полукровка, не предал своего господина. И мой отец… мой изворотливый и хитромудрый отец молчал, глядя на кандалы, грязное рубище и кровавые волдыри на её руках. Вдруг где-то совсем рядом вспорхнула и раскричалась птица. Малфой вздрогнул. – Они уже идут, – пробормотал он. – Да, славная будет охота… Ставки уже сделаны… – Гарри, беги, он тянет время! – закричала Гермиона, непонятно зачем запуская в воздух сноп искр. – И где же твоя честность, Поттер? – Малфой очнулся и преградил мне путь. – Ты должен был прийти один! – Там же, где и твоя! – В него ударил мой невербальный Ступефай, и он, отлетев на несколько шагов, упал навзничь. – В могиле моей матери! И я переступил через его тело. Нет, не так: я почти переступил через него. Не потому, что его жизнь для меня ничего не значила, – время поджимало, и я подумал, что среди Пожирателей Смерти ему ничего не грозит, а после их прихода здешнее зверьё ещё долго не приблизится к этому месту. Да, это были мои мысли. Мои, но не Гермионы Грейнджер. Она, снова видимая после запуска искр, преградила мне путь: – Гарри, нельзя его бросать тут… – Она умоляюще заламывала руки. – Гермиона, быстрее, надо убираться, – звал Рон откуда-то сзади. – Ничего ему не сделается… – я стал подталкивать её по направлению к замку. – Ступефай спадёт через четверть часа. Ему даже ботинки не успеют погрызть. – Гарри, ты простишь себе, если он здесь умрёт? – Она вцепилась в мою мантию, и по её щекам полились слёзы. – Ему же только шестнадцать, как и нам. Желал ли я смерти Хорьку? Нет, однозначно нет, и Гермиона была права: Малфой – не тот человек, о судьбе которого я бы хотел видеть кошмары. Поэтому я и сдался так быстро. – Перенеси его, я прикрою! – Я развернулся к ней спиной, ожидая появления малфоевских дружков. – Рон, Гермиона на тебе! – Куда ты его тащишь? – громким шёпотом спросил мой друг. Я улыбнулся: Рон тоже не желал смерти Малфою, но и спасать его не стремился. – Дался тебе этот облезлый выкормыш докси. – Не бурчи, посвети мне, – скомандовала Гермиона, левитируя бессознательного Малфоя ко входу в сторожку. Я пятился задом, вглядываясь в темноту. Лес наполнялся тревожными звуками: хлопаньем крыльев, рычанием и стрекотанием. Эти звуки казались страшнее, чем те, что разбудили всю эту шумную братию. И вот: – Они должны быть где-то здесь… Я особенно не прятался, но и не стоял истуканом на залитом светом участке. Меня больше беспокоило, что друзья, да ещё и с балластом-Малфоем далеко не могли уйти. А значит, на них двоих в боевой готовности была только одна палочка – Рона, к тому же не самая умелая. «Надо выиграть время!» – И, не придумав ничего лучшего, я побежал в противоположную сторону. Лес, верный сообщник, спрятал меня в своей почти полной тьме, но в то же время хруст веток под ногами был оглушительным. Я сжимал ненужную пока палочку влажной ладонью и петлял между завалами бурелома как заяц, не разбирая дороги. Главное, не думать, что мой поступок – это очередная попытка самоубийства. Под ногами встрепенулась лесная подстилка, и перед лицом захлопали крылья. Я мотнул головой и замахал руками, разгоняя серые тени, – тоскливый и заунывный крик резанул по ушам. Козодои. Это оказались просто козодои. И на самом деле они не несут смерти своим плачем – они просто кричат. Зелёный луч «Авады» пробил брешь в сплошной стене летящих птиц, но, Мерлин уберёг, не в моей спине. Я вильнул между кустами и едва завернул за дерево, как в него, рассыпая яркие красные искры, врезалось заклинание. – Он здесь! – заорали рядом. Я снова побежал, перепрыгнул через низкий куст, споткнувшись и чуть не сверзившись в промоину между корнями деревьев-исполинов, которые меня окружали. В боку кололо, воздуха не хватало, но остановиться – значило сдаться. И я помчался дальше. Когда от нехватки кислорода меня качнуло в сторону, я понял, что больше не могу. Просто не было сил, и всё. Радовало одно: мои преследователи тоже устали и, как я надеялся, отстали. Я завертелся волчком, пытаясь определить, куда меня занесло. Но вокруг не было никаких знакомых ориентиров, деревья-великаны ничем не отличались от тех, что росли почти у самой сторожки Хагрида. Здесь царила тишина, даже ветер не трепал листья и не скрипел ветвями. Лес казался мёртвым и необитаемым. Но всё равно мне мерещились чужие неласковые взгляды. Едва переставляя ноги, я добрёл до старого засохшего дерева, спрятался в его корнях и постарался отдышаться. Сердце рвалось из груди. Откуда он пришёл, никто теперь никогда не скажет. Я не успел подняться, как меня неведомой силой подкинуло в воздух, а потом так же неосторожно опустило. Я грохнулся в кучу опавших листьев, отплёвываясь от забившихся в рот веточек. Палочка выскользнула из взмокшей ладони, и я отчаянно шарил руками вокруг в надежде её отыскать. – Какая прелестная картинка! – Я крутнулся на месте. Очки не иначе как чудом остались на носу, и сквозь их мутные стёкла я рассмотрел мужчину, благодаря которому и оказался в мусоре. – Мальчик на коленях – это всегда так волнующе. Круцио! Можно всю жизнь готовиться к испытанию болью, но когда она тебя настигает, ты оказываешься перед ней безоружным. Я хрипел, изгибаясь под заклинанием, мягкая лесная постилка ощущалась ложем йога, а воздух, вдыхаемый рывками, – расплавленным свинцом. – Отдохни, мой мальчик… – Если бы меня слушались руки и ноги, я бы бросился на него, рвал бы его горло зубами, лишь бы больше никогда не испытывать мук, насылаемых пыточным заклинанием. – А потом мы с тобой пойдём в гости – тебя уже заждались. Водички наколдовать? Нет? Не устал… Круцио! И снова пришла выматывающая боль, снова пляски, лишь бы она закончилась, и еле слышные хрипы. Желудок сжало в комок, и в какой-то момент, когда заклинание ослабло, меня вывернуло неизвестному Пожирателю под ноги. – Фу, какой нечистоплотный мальчик. Вылижи! – И он подсунул слегка забрызганный желчью сапог мне под нос. Я не успел ответить. Господи, я и звука издать не успел, когда он выгнулся дугой и вдруг застыл, выпучив глаза и раскрыв рот. Я с трудом перевернулся на спину; меня била дрожь, вокруг всё ощущалось стылым, будто где-то поблизости летал дементор. – Бедный ребёнок… – Я разлепил глаза и огляделся, насколько мог. В ложбине между корнями деревьев никого не было. – Да… – Но я мог поклясться, что голоса звучали – и звучали не в моей голове. – Бедняжка… Не пытаясь уже никого рассмотреть, я прикрыл глаза, ожидая, что неизвестные подойдут узнать о моём самочувствии. – Он совсем плох… – пробормотали рядом, и сквозь ресницы мне показалось, что я наконец-то смог уловить образы своих спасителей. Она была похожа на мученицу, такая же светлая и печальная. Он напоминал портреты, которые кто-то плохо отреставрировал и в результате закрасил живое тело одним цветом, без светотени. – Но не настолько, чтобы я посылал за ним своего верного слугу. Ну же, дитя, не пугай мою сестрицу. И, словно побуждая открыть глаза и подняться, лесная подстилка подо мной зашевелилась. С воплем, как будто меня режут, я скатился с неизвестного существа. Оно же отряхнулось, зыркнуло маленькими глазками, забавно хрюкнуло и, переваливаясь на коротеньких лапках, потрусило вглубь леса. За его толстеньким телом волочился такой же забавный мохнатый хвост. Чтобы вскочить, сил у меня хватило, но стоять на подгибающих ногах я не мог и с громким стоном рухнул на колени. Земля, словно огромная карусель, укачивала. – Остановите это, – взмолился я и вдруг понял, что мир вокруг напоминает декорацию старого школьного театра. Ночная моль, белая, как снежинка, замерла в полёте, а ветер не просто стих: воздух застыл, как застывает расплавленное стекло, упав в ледяную воду, – мгновенно. Я поднялся на ноги, но всё же опёрся о близстоящее дерево ладонью: слабость никуда не делась, как и омерзительный привкус во рту. – Спасибо, – выдавил я, хотя, просив об остановке, имел в виду совсем не то. – Обращайся, дитя, – был дан мне ответ из застывшей стекольной массой пустоты. Мой вопрос: «Кто вы?» – повис в воздухе безжизненным облачком. Да, я разглядел их, когда смотрел не прямо, а сквозь ресницы или искоса, рискуя «сломать глаза». – Что толку тебе разъяснять, кто мы и откуда… – Он сорвал с дерева два жёлудя, один бросил женщине, а второй сжал двумя пальцами, словно говоря «смотри, что сейчас произойдёт». Жёлудь в его руке почернел и рассыпался прахом. Женщина улыбнулась и показала свой. У неё в руках он вдруг лопнул, из трещины появился белый корешок, который быстро рос, разветвляясь. Она небрежно уронила его на землю, и из-под опавших листьев зазеленел новый росток. А я смотрел, как разворачиваются один за другим резные листья, и, вместо того чтобы думать, кто мои собеседники, удивлялся, почему в ночном лесу, под сенью деревьев, куда свет луны не доходит вовсе, видно почти как ранним вечером. – Занятное человеческое дитя, – усмехнулся мужчина. – Очень жаль, что совсем скоро… – Я умру, да? – перебил я его и не почувствовал ровным счётом ничего. Он, как мне показалось, равнодушно хмыкнул. – Все умрут. Жизнь и Смерть вечны, а всё остальное обречено стать чем-то другим. – Но я умру раньше положенного срока? – упорствовал я. – А какой срок тебе отмерен? Ты знаешь? Не знаешь – так не говори. Никто не умирает и не рождается раньше времени. Даже события в нашу жизнь приходят тогда, когда нужно. Но есть люди, которые замахиваются выше, забывая, что искра вечной мудрости едва ли касается их… – Как Лорд Волдеморт? – Желудок снова болезненно сжался, я закашлялся и сплюнул в пожухшие листья горькую слюну. – Да, Гарри, как он. – То есть вам нужно то же, что и остальным: я должен убить Лорда Волдеморта, а все вы останетесь чистенькими… Возможно, я немного перегнул палку и не стоило разговаривать с ними так, как я привык препираться с Северусом, но мне порядком надоело это перекладывание ответственности за весь мир на одного меня. – Ты неправильно понимаешь, Гарри, есть жизнь, смерть, а есть предназначение. Мне предназначено дать жизнь этому дереву, а тебе воевать, – прошептала женщина. – Но вы сильнее! – возразил я. – Почему я? – Сильнее? – хмыкнул мужчина. – Никто из нас не обладает силами, чтобы противостоять человеку. Вы с рождения одарены способностью выбирать, и в этом есть ваша сила и ваша слабость. – Но я не смогу его победить, я даже не самый лучший ученик, – шептал я, глядя под ноги. – У меня нет никакой особенной силы, я слаб… – Не путай тёплое с мягким, дитя, – сказал мужчина. – Сила и знания – это разные вещи. К слову, тот, с кем тебе суждено сразиться, был круглым отличником и сильным магом. Но куда его завела свобода выбора? Не переживай, когда вы встретитесь, ты будешь готов к этому. Я нервно отряхнул сухие листья с волос. Конечно, не верилось, что какая-то неведомая сила вдруг проснётся во мне при виде Волдеморта. Скорее, меня парализует от ужаса. – Но я не знаю, как победить его. У меня нет силы и нет времени всему обучиться. Вот Северус… – Северус? – Я похолодел, когда он переспросил. – Это не тот ли мальчик, что семнадцать лет назад пытался убить себя? – Брат… – Нет, хватит. Тогда ты меня уговорила, – перекос реальности и сопутствующее ему. Но пора исправить это… – Нет! – Я закашлялся, бухнулся на колени, чтобы умолять о милости, но две призрачные фигуры были уже далеко. И в тот же миг моль полетела дальше, а ветер загудел в кронах деревьев. И только мой мучитель так и оставался недвижим, будто искусно высеченное изваяние. Я вскочил на ноги, наплевав на слабость и вспышки боли в повреждённых связках, в мыслях крутилось одно: догнать, убедить, что Северус мне необходим как воздух, что без него мне и жизнь не нужна… Каждый шаг был борьбой не только с ослабевшим телом, но и с лесом, который будто бы вознамерился меня остановить, не дать забрести на запрещённую территорию. Неведомые травы оплетали лодыжки, земля присасывалась к подошвам ботинок, ветки путались в волосах и хлестали по щекам. – Постойте! – кричал я тающему, словно морозный узор под солнцем, мужчине. – Подождите! – И, как мне самому казалось, тяжело передвигал ноги, будто камни ворочал в завале: опасно и тщетно. Тот, кого я старался настичь, возник перед моим лицом внезапно, первый раз за нашу странную беседу давая увидеть своё лицо. Каким оно было? Это сложно описать, как сложно вблизи принять его за живого человека. Живым был его голос, но не он сам. – Ты о чём-то хотел спросить, дитя? – И снова мне послышалась скрытая насмешка. Бледно-лиловые его глаза не жили, а словно умирали на лишённом мимики лице. – Нет, попросить, – я опустил взгляд, потому что смотреть на него было невыносимо. – Северус? О нём же будет твоя просьба? – Невзирая на мощь, которой он был наделён, я точно мог сказать, что терпение – не его добродетель. – Чем всем вам приглянулся этот тощий и озлобленный крысёныш? – Он – не крысёныш! – ощетинился я. – Поверю тебе на слово, мне он малоинтересен, – отмахнулся он. – Но зачем-то очень нужен вам. Моей сестрице – она никак с ним не распрощается – и тебе. От неё мне нечего взять. Но ты можешь поторговаться. Итак, на одной чаше весов его жизнь. Что ты положишь на вторую? – Я не знаю… – я понурил голову. – Только свою… – Твои жизнь и смерть уже предопределены, они не могут быть залогом. Черты его лица не дрогнули, но голос пестрел эмоциями: печаль, злорадство, нетерпение. Я затравленно огляделся: вокруг нас стояли безмолвными тенями кентавры. Один из них вышел вперёд, почтительно склоняя белокурую голову перед моим собеседником. И так же, по-прежнему не нарушая ночной тишины, он согнул передние ноги и опустился на колени. – Садись, ты слишком далеко забрёл, дитя. И образ моего собеседника померк окончательно. Я неловко взобрался на спину кентавру, вцепился непослушными пальцами в ремни, пересекающие крест-накрест его спину, и хлюпнул носом. Всё оказалось напрасным. Дорога назад напоминала бы сон, если бы не горестные мысли, которые кружили мне голову. И когда на востоке слабо заалела полоска приближающегося рассвета и кентавр ссадил меня вблизи Чёрного озера, на краткий миг передо мной дрожащий воздух соткался в Его образ, такой же нечёткий, как и там, в лесу. Его губы не шевельнулись, но я ясно услышал имя: – Альбус Дамблдор.