Runaway, Baby

      Принцесса упала на мягкое одеяло и распласталась по нему, глядя на светло-голубой балдахин над своей кроватью. Ей не хотелось идти в школу, но возможности прикинуться больной и упросить матушку оставить на денечек-другой дома, как-то делали обычные дети, у нее не было. Она не была обычным подростком.       Принцесса. Все выдавало в ней то, что она была принцессой, а если не принцессой, то точно настоящей леди. Да и выбора, хочет Мун так выглядеть или нет, в общем-то, не существовало и существовать не могло, как например деления на ноль. Идеальная осанка, приподнятый подбородок, взгляд из-под полуприкрытых век томный, но на самом деле ясный, видящий любой изъян, никаких эмоций, шаг ровный и спокойный.       Она всегда соответствовала своему статусу и образу идеала, на который ровняли другие своих дочерей. Мун не раз на балу мельком слышала такие фразы, сказанные либо себе под нос, либо паре тройке доверенных лиц, как «О, мьюнианская принцесса просто невероятно красива, ну почему моя дочка так невзрачна?» или что-то подобное «У нее идеальные манеры, мое чадо никогда с ней не сравнится.». Если бы только все они знали, чего ей стоило все это.       Нет, ее не били, не укоряли, даже пресловутого грубого «достаточно», которое часто слышат ученики, которые знают ответ частично, поэтому заполняют пустоту ненужными подробностями или посторонними вещами, ни разу не услышала наследница престола Мьюни. Ей просто не давали возможности услышать что-то подобное в свой адрес. Если ее учили танцам, то она не выходила из зала, пока в идеале не могла повторить комбинацию. Если она учила стих, то ее заставляли читать его ровно столько раз, сколько того требовалось по мнению учителя. Если это была игра на фортепьяно, то весь дворец мог слышать игру маленькой принцессы по нескольку часов.       Почему одни дети бегают на улице, играют и делают то, что они хотят, а ей не дают свободы даже в том, какое выбрать блюдо на обед? Нет, Баттерфляй никогда не задавалась этим вопросом, потому что с раннего детства ей вдалбливали одну простую для всех истину: «Ты — принцесса. Ты — особенная. Ты не имеешь собственной воли. Всегда обязана подчиняться правилам и пожертвовать себя на благо страны, твое счастье никого не волнует.»       И Мун никогда не думала, чтобы пойти против этой истины. Ей хотелось фехтовать — она прятала это желание, потому что фехтование — не для леди. Поехать в поход с одноклассниками? Нет. Не в коем случае, даже заикаться было нельзя об этом, потому что она ехала к кузине на День Рождения. Даже музыку, которую она любила, девушка не могла слушать. Только классика, ничего кроме классики, эта современная музыка пошлая, развратная и не гармоничная, не соответствует ей и ее статусу.       Но почему-то сейчас все ее существо начинало протестовать расписанию и правилам. Это был не ярко выраженный протест, по которому бы сразу стало понятно, что принцесса чем-то недовольна. Это был тихий митинг где-то в ней, на который она так старалась закрыть глаза и не обращать внимание. Она будущая королева. Ей нельзя жить по-другому.       Желание стать одной из тех маленьких сосулек, что висят на подоконниках, часто одолевало принцессу. Их появления никто не замечает, и никто не замечает, как медленно и плавно они исчезают, возвращаясь к своему истинному состоянию.        Но вскоре душевные переживания распространилось и на ее физическое состояние.       Ей хотелось позже вставать: в школе уроки с девяти, так почему она подымается в семь и к половине восьмого должна быть готова, если можно встать в восемь и в полдевятого отправиться в академию? Она абсолютно не высыпалась, хотя ложилась в десять вечера, а завтракала все равно в школе.       Ее тело стало менее выносливым. Может потому, что Мун еще не до конца восстановилась после того проклятия, которое черт знает откуда взялось (знакомая ведьма упомянула, что организму принцессы потребуется много сил и времени, чтобы побороть последствия), а может потому что девушка не высыпалась.       Ей перестало хватать той порции, что она получала на обед и ужин. Она ощущала голод, но переносила его стойко, как спартанец. Так надо. Так положено. Но организм требовал пищи, иногда ей казалось, что внутри нее огромные киты, которые упорно требовали, чтобы их покормили.       Это пугало, казалось неправильным, девушка начинала замечать, что сама к себе испытывает невероятно сильную ненависть. Ей не нравилось не только состояние организма, но и его внешний облик. Девушка смотрела в зеркало и видела там простушку, коих полно на рынке, а не будущую королеву. Лицо ее, может и можно было назвать симпатичным, но не более того, волосы в последнее время невероятно раздражали своей непослушностью, длинной и даже цветом (почему-то она стала считать, что с таким цветом они скорее смотрятся как седые), несформировавшееся тело в одном месте было недостаточно округлым и большим, а в другом наоборот, слишком большим, талия недостаточно тонкой и вообще, у королевы не должно быть такого нелепого тела!       Девушка не брала во внимание тот факт, что это абсолютно нормально для ее возраста.       А ее поведение? Что с ней стало! Раньше она никогда не выдавала волю эмоциям, находись рядом с ней хоть один человек, не важно было, посторонний он или нет, а теперь?       В школе Мун не изменяла своему принципу: не с кем не заговаривала сама, только с подругами и то в случае крайней необходимости. Сейчас был один из тех моментов, когда они встречались, вставали у стены в треугольник и обсуждали учебу, парней и тусовки (это обсуждали только Понихэд и Джезабель, а принцесса-идеал не могла ничего сказать: никогда даже за ручку с мальчиком не держалась, если не брать вальс во внимание. Раньше бы Баттерфляй пропустила бы все это мимо ушей, как любую ненужную информацию, но почему-то сейчас ее начало раздражать, что ее подруги влюблялись и были любимыми, а на ней словно весел ярлык: снежная королева с сердцем, покрытым толстым слоем льда). — Эм, принцесса, что это у тебя на лбу? — внезапно спросила Понихэд, отвлекая мьюнианку от самобичевания. — Что? Где? — девушка достала из кармана зеркало и ужаснулась.       Темно-фиолетовый ромб, словно огромный прыщ, расположился прямо на лбу девушки. Не сразу она поняла, что это, но когда поняла — ее перекосил ужас. — О нет, нет, нет… — закрывая лоб рукой, Мун быстрыми широкими шагами направилась в уборную, продолжая повторять беззвучное «нет».       Когда Баттерфляй увидела себя в зеркало, то торопливо оторвала ото лба ромб, но обнаружила, что их стало больше. Не поддаваться панике, не поддаваться панике, держать себя в руках… Ей хотелось, чтобы сейчас кто-нибудь появился и влепил хорошую пощечину, желательно не одну. Принцесса один за одним отрывала ромбы и, когда наконец избавилась от них, принялась старательно промывать лицо водой.       Только…       …не…       …сейчас.       Внезапно в голове словно что-то щелкнула. В прямом смысле. Она слышала щелчок. И этот звук стал сигналом к действиям, которые девушка не контролировала, ее сознание словно затянуло фиолетовая дымка, через которую было трудно разглядеть мысли.       Она уверенным шагом шла в школьный двор. Тоффи всегда был там после третьего урока. Он собирался со соей компанией, в которую каким-то образом затесалась Элизабет и еще пара высокомерных представительниц семейства куриных. Пожалуй, спустя пару месяцев можно и поблагодарить его.       Принцесса почувствовала укол ревности в груди, когда увидела, как Дезель липла к Рабену, обнимала его, гладила волосы, и строила ему глазки. Мозг протестовал всем чувствам, которые она испытывала, но природа брала свое: необратимый процесс мьюзривания начался и никто этого не остановит, потому что это — абсолютно естественно и через это проходит каждая мьюнианка.       Что движет девушками в этот период, никто не знал. Просто им нужны были мальчики. Им нужно было любить кого-то. Хотя сложно назвать любовью заключения в паутину, но это была именно она. Особенно если раньше они не влюблялись и никто не любил их, тогда их тяга к представителям мужского пола была особенно сильной. Под удар часто попадали те, кто были ненавистны им. Ненависть обращалась в любовь так же неизвестным образом. — Тоффи, я хотела по благо… — она подошла и решительно начала свою речь. — Не стоит, — оборвал он ее. — Два месяца прошло, да и ты, кажется поблагодарила меня тогда. — Ну что ж, раз тебе этого достаточно!.. — Мун была возмущена. Как он, зная, что она переступила через свою гордость, чтобы подойти вот так при всех, сеет отвергать ее? — Кто же знал, что есть что-то с чем ты неспособна справиться, например страшное проклятие или предводительница школьной элиты, — и опять это его действие.       Он наклоняется к ее уху, она чувствует щекой холод его кожи и горячее дыхание, бархатный голос, который настолько тих, что слышит лишь она, проникает сквозь нее, пробирает до костей. Так еще и этот запах… Только сейчас принцесса поняла, что от него пахнет мандариновым деревом, сквозь аромат которого просачиваются тонкие нотки шоколада, теплый домашний запах. Так пахли ее любимые пирожные. И тут ему еще приспичивает взять ее за запястье.       Баттерфляй нервно отдергивает руку.       Он потрогал ее своими мужскими холодными сильными руками. Ее просто резко всю передернуло.       Ящер выпрямляется и смотрит на нее с высока. Ему хочется видеть как вытянется ее лицо, как принцесса возмущенно произнесет что-то вроде «Да ты… Да я тебя…», гордо вздернет маленький носик, развернется и побежит в школу, стуча маленькими каблучками.       Но вместо этого на ее лице было лишь спокойствие и улыбка. — Тоффи… мальчик… — мьюнианка растягивает каждую гласную.        Мун решительно схватила его за галстук, пару раз намотала вокруг руки и притянула его к себе, целуя уверенно, будто это входило в ее ежедневные обязанности.       Шокированный Тоффи не шевелится, желтые широко открытые глаза устремлены на принцессу. Что. Делает. Этот. Ребенок? Но маленькие ромбики всех оттенков фиолетового, появлявшиеся на ее лице, все объяснили. Кажется, это называется мьюзриванием…       Наследница престола Мьюни словно на мгновение пришла в сознание, с ужасом отпрянула от парня, прикасаясь к своим, горящим от поцелуя, губам тонкими белыми пальцами. Разворачивается и в панике убегает, наконец-то поняв, что все смотрят только на них. — Свет мой зеркальце, звони маме! — выпалила девушка, когда добралась до уборной и достала пространственный коммуникатор. — Звоню маме, — ответил ей компьютерный голос. — Что такое, Мун? — кажется, королева была несколько взволнованна внезапным звонком дочери. Принцесса никогда не звонила ей из школы. — Мам, началось! — Что началось, милая? — Мьюзривание началось!!! — О Боже, — все, что смогла произнести женщина, наконец обратив внимание на то, что с ее дочери осыпались, как листва с дерева, ромбы. — Что делать? — Во-первых, успокойся. Во-вторых, держись на как можно большем расстоянии от всех молодых людей, которые тебе особенно симпатичны. В-третьих, постарайся… — но девушка уже не слушала маму. — Эй, детка, у тебя все в порядке? — голос Тоффи, раздающийся из-за двери, был взволнованным.       Странный ящер. Сначала издевается, а теперь волнуется. Придурок. Жуткий придурок. Придурок с восхитительным телом, почти гений, сильный и обаятельный. Ей хотелось только одного. Чтобы этот придурок оказался полностью под ее контролем.

***

      В классе было очень тихо. Наверное потому, что там было всего три человека: принцесса Баттерфляй, устроившая погром в школе и ее подруги. Мун ничего не помнила. Это было похоже на то, когда торт режут квадратиками, а потом берут кусок из самого центра. Девушка знала, что там должно что-то быть, но этого не было. После звонка матери мьюнианка не помнила ничегошеньки.       Мун сидела тихо. Спина нещадно зудилась, но ей было плевать. Она его поцеловала. Поцеловала Тоффи. На глазах всей школы. На глазах Элизабет (наверное, та уже готовит план мести). Не знала она, было ли это действие однократным, но губы до сих пор горели огнем. У него чертовски мягкие и теплые губы. — Джезабель, пожалуйста, будь так добра, почеши под лопаткой, — обратилась она к подруге.       Та легко убрала со спины принцессы волосы и вскрикнула от удивления: — Какая прелесть! — Что? — Мун обернулась к ней с нескрываемым удивление. — У тебя прорезались крылья, принцесса!       После этого наследница престола Мьюни просто упала на парту. Крылья. Зуд, боль от того, что они растут, все эти прелести, к которым так стремятся многие мьюнианки, не понимая, что на самом деле это не так здорово, как кажется, ожидали ее теперь.