Под маской

В последние дни Кэрол стала чертовски слезливой. Ещё вчера она смотрела на Лори и думала, что той стоит держать себя в руках, несмотря на её положение, а сегодня, скопировав на флешку все новые графики, планы Иезекииля на последнюю неделю перед выборами и финансовые отчеты, спрятала её в сумочку и расплакалась прямо перед компьютером. И даже не услышала, как вернулась с обеда Карен. Коллега, ставшая уже скорей доброй подругой, положила руку ей на плечо и тихо спросила: — Кэрол… что-то случилось? — Ничего, все в порядке. Я просто… — понятия не имея, что придумать, Кэрол торопливо вытерла слёзы с глаз. Но Карен расспрашивать не стала. Она понимающе улыбнулась и сказала, понизив голос, словно сообщала какую-то тайну: — У меня тоже так бывает. Плачу на ровном месте. Мы, женщины, сложные создания. Так Тайрис говорит. Но если у тебя вдруг будет причина для слез, ты же знаешь, что можешь мне все рассказать? Что я тебе помогу всем, чем смогу? И Тайрис тоже. — Спасибо, — кивнула Кэрол. Они были слишком добры к ней! Интересно, как им понравилась бы правда о том, кем она является на самом деле? На следующий день, когда Рик после обеда приехал забрать Софию, чтобы вместе с ней и Карлом сходить в кино и пиццерию, что стало уже их традицией, Кэрол, пока дочка прихорашивалась у зеркала и тайком целовалась с Карлом в своей комнате, а Иезекииль смотрел повтор страшно нудной политической передачи, вышла к нему. Торопливо сунула руку в сумочку, достала флешку и передала её Рику. Он кивнул и вгляделся в её почему-то увлажнившиеся глаза. Рик долго смотрел на нее, но не сказал ни слова. Только крепко сжал её плечо на прощание, когда София с Карлом подбежали к двери, наконец готовые к приключениям. Помахав им, Кэрол вернулась к Иезекиилю, устроилась у него под боком и шмыгнула носом, чувствуя, как он, не взглянув на неё, привычным уже движением устроил руку на её талии, прижимая покрепче к себе. К счастью, он, увлекшись передачей, ничего не заметил. Вот только от объяснений это её не избавило. Чем ближе были выборы, тем меньше времени они проводили вместе, тем сильней были её чувства, тем тяжелей она переживала все, что ей приходилось делать. Однажды ночью она просто расплакалась беззвучно, совсем не подумав о том, что Иезекииль, расслабленно откинувшийся на подушку, коснется пальцами её щеки. — Ты плачешь? — тут же приподнялся он на локтях, пытаясь заглянуть ей в лицо. Когда он протянул руку, чтобы включить ночник, Кэрол её перехватила. — Не нужно, — прошептала она. — Почему, Кэрол? Я сделал тебе больно? Я тебя чем-то обидел? — он торопливо задавал вопросы и в его голосе сквозила такая неприкрытая тревога и забота, что Кэрол пришлось собрать в кулак все силы, чтобы не разрыдаться уже во весь голос. — Нет, все было чудесно! Как всегда. Просто… просто я раньше даже не догадывалась, что могу быть такой счастливой. Что так вообще бывает. — Значит, это слёзы счастья? — с сомнением уточнил он. Кэрол только кивнула, уткнувшись лицом в его шею. — Как же я жалею, что мы не встретились раньше, — через пару минут сказал Иезекииль. — Я тоже. Но я долгие годы провела практически взаперти, так что шансов было маловато. — Если ты хочешь об этом поговорить… — Нет. Не хочу ни говорить, ни даже просто вспоминать. Это в прошлом. Помолчав немного, Кэрол вдруг решилась спросить то, что всегда её интересовало. — А у тебя? Ты никогда не рассказывал о своём прошлом. О своих женщинах. — Тебе действительно интересно это знать? — невесело хмыкнул он и вздохнул. — В какой-то период жизни их было много. Слишком много. Так много, что потом, сообразив, что так продолжаться больше не может, я ещё долгое время жил один. — На это была причина? Ты пытался так… самоутвердиться или что? — предположила Кэрол. — Нет. Причина была, но… Хотя, знаешь, может быть, ты права, может, я так хотел самоутвердиться или что-нибудь ещё. Я тогда не задумывался. Да и потом предпочитал об этом не думать. А причина была до крайности банальная — девушка. Тогда я свято верил, что есть одна беда — ее любви лишиться навсегда.* — Она тебя бросила? — Мы встречались в юности. И тогда мне казалось, что это что-то очень серьезное. Она казалась особенной, не такой, как все. Самой лучшей. Самой лучшей её считали и её родители. — Они были против тебя? — приподнялась теперь и Кэрол, в полумраке глядя в лицо Иезекииля, который лежал на спине с закрытыми глазами, предаваясь воспоминаниям. — И это неудивительно. Они были очень обеспеченными людьми. Белыми к тому же. Это ведь и сейчас для многих имеет значение. А тогда имело гораздо большее. У неё было все. И в какой-то момент ей захотелось ещё и мальчика из чёрного квартала. Я тогда и я сейчас — это две большие разницы. Я рос без отца, мать… Этим словом её даже называть странно. Школу я едва закончил, да и от школы было одно название тоже. Перебивался разными подработками и упрямо тянулся к прекрасному. Это я про школу актерского мастерства. И про неё. Мэри. Сейчас я уже могу многое понять со своим нынешним опытом, но тогда я искренне верил в её чувства. А она просто развлекалась. Долго, очень долго. Она встречалась со мной до последнего, до самой свадьбы. — Возможно, родители выдавали её замуж насильно? — Нет, — рассмеялся Иезекииль. — Я о свадьбе даже не знал. И узнал случайно, когда мой приятель спросил, не моя ли это Мэри целуется на набережной с каким-то хлыщом. Я не знаю, выходила она замуж по любви или по расчету, но уж точно по собственному желанию. Лишь тогда, когда я увидел все своими глазами, я понял то, что уже больше года твердили мне не только мои друзья, но даже её знакомые. Я думал, они надо мной просто насмехаются, но они меня даже жалели. Я потерял голову от разочарования на целых несколько лет, стал относиться к женщинам, как к удовольствию на одну ночь. А потом отпустило. — Ты так любил её? — Тогда казалось, что любил, — удивление в голосе Иезекииля сквозило даже теперь, по прошествии стольких лет. — Я был от нее без ума. Долго страдал потом. Жил с постоянным надрывом. Но теперь я понимаю, что мне больше нравилось страдать, чем нравилась она сама. Тем более что все эти страдания неплохо так помогли мне в актёрстве. Но когда я однажды увидел её с мужем и двумя детьми — нет она не поправилась, не подурнела и не постарела, она выглядела очень хорошо — я не нашёл в себе ни капли тех чувств, от которых когда-то сходил с ума. — А потом? — спросила Кэрол. — Я так понимаю, прошло уже много лет. — Потом я какое-то время просто не встречал действительно интересных мне женщин. Ну, а потом получил наследство. Он открыл глаза и посмотрел на Кэрол. — И тут же женщины стали сами находить меня. Все те, для кого я раньше был пустым местом, стремились со мной познакомиться как можно скорей. — Нужно было пользоваться ситуацией, — рассмеялась Кэрол. — Знаешь, будь я моложе лет на двадцать или даже на десять, я бы, может быть, и пользовался. Но теперь хочется чего-то настоящего. А от этой поверхностной суеты просто устаешь. Во всяком случае, лично я устал. Ниган и Грегори, кажется, не устанут никогда. Он умолк и снова прикрыл глаза. Кэрол коснулась губами его плеча и позвала: — Зик! — М-м-м? — Меня такое наследство совершенно не интересует. Тихо рассмеявшись, он привлек её к себе. — Я знаю, Кэрол. — Откуда? Вместо ответа Иезекииль её поцеловал, но она не сдавалась. Услышать ответ на этот вопрос Кэрол казалось чрезвычайно важным. — Откуда ты это знаешь? Почему так уверен? — Просто знаю и все, — прошептал он. — Но, если ты и дальше не будешь давать мне спать, я, пожалуй, заподозрю обратное. Решу, что ты хочешь уморить меня, и без того уставшего от всей этой предвыборной гонки, бессонницей до смерти. Ну, а потом получить хорошее наследство. — Боюсь, сначала мне придется женить тебя на себе или убедиться, что ты написал в мою пользу завещание, — притворно посетовала Кэрол. — Ничего, и то, и другое дело недолгое, — улыбнулся он и прижал её к себе. — Спи, моя любовь. Завтра очень тяжёлый день. И если для него последний день перед выборами был тяжёлым, то у Кэрол просто сердце разрывалось от его слов о любви, от безоговорочной веры в неё, от надежд на то, что сейчас все закончится и никто никогда ничего не узнает. И от понимания: даже если никто никогда ничего и не узнает, то сама она о своей игре на два фронта помнить будет всегда. И это невидимой стеной будет стоять между ней и уснувшим в её объятьях мужчиной, которого она успела полюбить.