Aliis inserviendo consumor

[Джейкоб] Кружка с кофе была первым, что Джейкобу показалось знакомым за все это время. Кофе был сварен вручную, и после мокрого снега, что заполонил улицы, стал просто вознаграждением. До того, как Джейкоб вообще сделал первый глоток, он сомневался в том, не похищали ли его пришельцы. Он лежал на столе на сложенных руках, смотрел на проходящих мимо под атакой больших хлопьев этого утреннего снегопада людей, счастливых, разговаривающих между собой или по телефону, радующихся выходному несмотря ни на что, и понятия не имел, что происходит. Говорят, что примерно в три года ребенок впервые начинает заявлять о своем существовании. Джейкобу казалось, что эту стадию развития он миновал. Осознание мира – большего, чем он думал раньше – ошарашило его одинаково с травмой головы, а может, послужило причиной того, что он вел себя как идиотка. Нет, не идиот, идиотка. Его мыслительные способности оставляли желать лучшего. Что он, черт возьми, ляпнул Еноху? Думать о ночи было невыносимо стыдно, он ощущал себя жалким во всех смыслах. Все вокруг было незнакомо Джейкобу, а теперь и сам он – кто он, черт возьми, такой? Эти вопросы были просты и одновременно катастрофически сложны. Он обнаружил, что смотрит на принесенную ему чашку, которая уже успела остыть, тогда как из-за стойки на него гневно смотрит девушка, что, очевидно, принесла ему заказ. Он встрепенулся и сделал первый глоток американо, потому что не мог позволить себе что-то более нежное. Он должен собраться. Должен подумать о том, что происходит и что ему делать. Должен поставить цели. Нужен порядок. Отличные слова, если бы Джейкоб понимал, как это сделать. Кофе был превосходным, не той отравой из банки дома… Дома? Джейкоб застыл, так и не отняв чашки от губ. Какое дома? У него нет дома. Ни родители, ни Енох видеть его не хотят. Он бы хотел иметь свой дом. Да. Звучит как цель. В конечном итоге он хотел бы иметь место, которое смог бы назвать домом. Еще глоток, и Джейкоб смог полноценно вдохнуть, отложив подальше в памяти вчерашнюю ночь. Черт с ним, ночью многое кажется нереальным. Утром он проснулся в одиночестве и не знал, что делать и чем заняться, так что просто вышел на улицу и ходил там до тех пор, пока не замерз. Пока не забрел сюда, плюнув на обещание экономить. Джейкоб перевел дыхание. Это место было теплым, приятно пахло деревом и напоминало скорее библиотеку. Здесь были книжные полки и бесконечное количество книг, устремлявшихся к потолку, туда же шла и лестница, завлекая людей на второй этаж, где можно было посидеть с таким же уютом. Кофе дополнял запах дерева, а грубоватые скатерти на столах добавляли такой вот капельки кантри-стиля, который Джейкобу уже не казался таким уж наивным. Здесь было приятно, несмотря на пристальный взгляд девушки. Казалось, что даже две ее жиденьких косички – и те гневно топорщатся в сторону Джейкоба, как локаторы. Надо заплатить, и отстанет. Джейкоб похлопал по карманам своей огромной куртки, начиная испытывать панику примерно ко второму. Он не помнил, куда дел деньги после похода в магазин. Из-за ночи с Енохом все смешалось в голове, и Джейкоб обнаружил в памяти черные дыры. Он вспотел, понимая, что денег нет и в джинсах, из-за чего он смешно прыгал на стуле, пытаясь их обыскать. Потер вспотевший лоб. Придурок. Потерял? Почти семьдесят баксов? Или восемьдесят? Это будет отличным наказанием для Джейкоба за всю ту наивность, что он в себе не убил. Сидел бы себе в многоэтажке. Что теперь? Постарался просто дышать. Разберется. Все же люди, умеют разговаривать, можно найти общий язык. Джейкоб принялся за чашку, допивая кофе и не чувствуя его вкуса, что было огромной потерей. Он ведь и пришел за этим, за следом нормальной жизни, в которой он хотя бы… Хотя бы что? Просто существовал. Мир рушился на осколки, которые обрезали руки при попытке их собрать. Джейкобу казалось, что он совершает ошибку за ошибкой, и всему этому придет какой-то ужасный конец. Бывало, что в частной школе он намеренно набирал плохих оценок настолько, что его почти выкидывали оттуда, но он не дорожил ею. А здесь было что-то очень важное, что Джейкоб не мог просрать, какой-то шанс найти себя, пусть он не станет для Еноха кем-то нужным. Енох становился темой, на которую Джейкоб запрещал себе думать. Чем больше он анализировал свое поведение, тем больше его тошнило от самого себя. Кем он себя возомнил? Уж лучше бы Енох просто избил его вчера, чем это. Это как попробовать дозу героина и больше не иметь денег на следующую. Хочется. Нельзя. А зачем хочется, сформулировать трудно. Джейкоб думал какими-то обрывками, спасаясь ими от грани отчаяния, к которой подходил все ближе. Свои крошечные достижения на фоне большой жизни, лишенной золотых карт, Джейкоб уже не видел, ненавидел себя за то, что был так невыносимо самонадеян. У него нет времени совершать по одному такому достижению. Он должен набрать обороты, адаптироваться, должен вытащить себя. Он не любит себя, это ясно. Играл это, делал вид, почти поверил. А теперь Джейкоб встречал все больше людей, которые, не имея денег, помогали и располагали к себе, и это Джейкоба поразило неприятно в отношении самого себя. Он придавал деньгам огромное значение, придает и сейчас – надо же за кофе, черт возьми, платить, да только он натолкнулся на гордость, на чужие проблемы и секреты, на Еноха, на Клэр, на всех людей, что попадались ему в этом гетто – и осознавал, что деньги – просто ничто по сравнению с каким-то набором человеческих качеств, которые нужны в этом мире несколько больше. Он уставился на компанию молодых ребят около витрины. Они смеялись, разговаривали, бесконечно фотографируя себя и веселясь над этим. Джейкоб ведь был с ними одного возраста, но друзей не завел. Деньги – лучшие друзья, к тому же когда ты платишь, ты точно знаешь, за что. За иллюзию дружбы. А здесь что? Верят в свою дружбу, а потом совершают гаденькие подлости. Но развивать эту мысль у Джейкоба не получилось. Он не знает, почему люди поступают вопреки логике, почему помогают, почему общаются, он представления не имеет, где взять это ощущение правильного общения, которое бы позволило ему обрасти знакомыми, как паутиной. В одиночку выживать нельзя. Джейкоба передергивает каждый раз, когда он произносит про себя это слово – одиночество. Слишком хорошо он знаком с этим. Были ли у него друзья? В академии нет друзей. В академии есть соперничество, секс, наркотики, алкоголь, куча денег, есть рабы, есть оргии, есть все, что только подвластно деньгам. Откуда там, черт возьми, быть дружбе, если она не связана с долларом? Мало дружбы, Джейкоб более не верит в абсолют секса. То, что раньше ему хотелось только испытать результат нехитрого процесса природы, не означало, что все испытывают то же самое. Джейкоб вздохнул. Кофе кончилось. Он не разобрался в себе, приобрел новую проблему в виде отсутствия денег. Не может подумать о ситуации с Енохом, потому что сгорит от стыда за все случившееся прямо здесь, и дело тут совсем не в сексе. Он выставлял себя абсолютным придурком, а теперь понимал, что таковым и является, а быть не хочет… Порочный круг бесполезных мыслей. - Думаешь свалить? У меня отличный хук справа, - Джейкоб медленно перевел взгляд на крупные кулаки девушки. Он в этом ни капли не сомневался. – Что, вообще ни цента? Какого черта вы вообще сюда претесь без денег… - Я забыл их дома. - Все вы так говорите. - Кто вы? - Наркоши. - Я не наркоман. - Конечно. Джейкоб усмехнулся. Девушка выглядела чуть старше него, некрасивая, с крупными чертами лица, тонкими волосами и ужасным вкусом в одежде. Ее взгляд не был злым, но скорее усталым. Джейкоб мог бы очаровать ее. Мог бы уболтать. Мог бы обмануть. Мог бы раньше, но не сейчас. Он должен за кофе, и если раньше ему было бы просто весело не платить эти копейки, то теперь Джейкоб прекрасно понимал, что за отсутствие денег этой девушке достанется, а у нее может быть дома такая же Клэр. Эти мысли возникали быстрее, чем Джейкоб успевал их осознать. С ним что-то происходило, и это пугало его больше одиночества. Кем он становится, лучше или хуже? Относительно чего лучше и хуже, это можно как-то понять? Так можно и с ума сойти. - Я готов отработать. - Да что ты… - девушка осеклась. – Серьезно? – неуверенно переспросила она, сразу растеряв всю свою уверенность. – Ну я не знаю, - пробормотала она, оглядываясь через плечо. – Обычно мы зовем полицию, и они разбираются, - пояснила девушка уже смущенно. – Что, правда деньги забыл? – поспешно спросила она с интонациями извинения. Джейкоб кивнул. Ее превращение из воина в забитую девчонку было стремительным и вызывало жалость. Кого-то природа обижает внешностью, а кого-то нет – лотерея. Джейкоб любит лотерею, потому что всегда выигрывает, кто бы сверху его не прикрывал. - Я спрошу Виктора. Не уходи никуда, - Джейкоб кивнул еще раз. Он смотрел за тем, как девушка идет к высокому мужчине – а нет, тоже парню, довольно молодому – и спрашивает у него с выражением абсолютного восхищения. Такое восхищение Джейкобу еще более непонятно. Оно не похоже на влюбленность или преданность или бог знает что, оно как будто лежит за пределами привычных штампов отношений. Их разговор был краток, как будто они вообще не привыкли разговаривать, что вообще не сочеталось с выражением лица девушки. - Помоешь посуду, - объявила она, предлагая Джейкобу широкую ладонь с короткими пальцами. – Я покажу тебе, где и что. - Договорились, - напряжение быть застигнутым полицией, которая и так искала его, отпустило Джейкоба, и он повеселел. Он поднялся со стула, снимая куртку. Шел за девушкой – Бронвин, как она представилась – вглубь этого кафе, слушая ее явно нервную болтовню. Она была взволнована, но не Джейкобом, на это его самоуверенности не хватало. Она показала ему комнатку, заставленную ржавыми прутьями, сплетенными в полки для просушки, забитую грязными чашками и тарелками, где кастрюли и сковородки стояли даже на полу. - И это все? – иронично поднял бровь Джейкоб. - У нас сейчас проблемы с персоналом, - уклончиво сообщила Бронвин, вспыхнув щеками моментально. – Вообще-то мы сейчас не в расцвете, так что нечем платить за работу. - Как вам повезло со мной, - фыркнул Джейкоб. Стены здесь были обклеены дешевой клеенкой, а от сырости потолок расцвел черными колониями грибов. Из уюта Джейкоб слишком быстро перешел в помещение полного отсутствия комфорта, и он начинал привыкать к этому аскетизму отсутствия денег. Это больше не шокировало его. – Я не умею мыть посуду, - сообщил он вдруг поспешно, когда понял, что лучше сразу сказать правду. Бронвин похлопала глазами, но не стала это комментировать. Она закатала рукава, обнажив предплечья, каждое из которых было вдвое больше предплечий Джейкоба, и объяснила достаточно доступно, как пользоваться промышленной мойкой. Джейкоб слушал ее внимательнее, чем преподавателей на занятиях. Это был навык из обычной жизни, то, что он делать не привык и вообще никогда не делал, так что Джейкоб отвесил себе морального пинка, а потом еще одного, когда поймал себя на отвращении к слою жира. Первые пять минут он боролся со шнуром от похожего на лейку душа, который зачем-то свисал сверху. Потом он пытался освободить пространство для работы. В мойке плавало в изящном танце стадо утонувших тараканов. Джейкоб пытался смыть их, но от этого они расплывались по углам нержавеющей мойки еще более изящно. Пришлось вылавливать дырявой поварешкой – или бог знает как называется эта плоская ложка с дырочками – и кидать в мусорное ведро, пустое, слава богу. Джейкоба веселило происходящее в мере, явно неадекватной должной. Он нервно веселился, понимая, что это не развлечение на один день, а это отныне его новая жизнь, к которой нужно привыкнуть и в которой нельзя облажаться. Конечно, мало кто смотрит на такое падение как на второй шанс, но Джейкобу нужно подумать именно так хотя бы раз. Он сложил большие тарелки в освободившуюся мойку и принялся мыть каждую. Осознал, что успеет состариться здесь и умереть, если будет так мыть. Разложил на дно по четыре и полил щедро водой, обрызгав футболку. Эта посуда становилась для Джейкоба личным врагом. На ней он вымещал все зло на собственные неудачи, все то, что так давило на него последние несколько часов. Он справится. Главное найти в себе отправную точку. Он Джейкоб Портман. Когда-то давно дед сказал ему, что его ждет большое будущее, и, зная его ненависть к матери Джейкоба, Джейкоб понимал, что дело не в акциях и наследстве. Дед прошел войну, попав на нее из детского дома, и в детстве Джейкоба восхищало упрямство деда и его самоуверенность, пока семья не начала выдавать его за сумасшедшего. Джейкоб заставил себя не думать об этом. Стыд, рожденный позором перед Енохом – которого тот, впрочем, и не заметил, наверное – мог бы просто убить Джейкоба в сочетании со стыдом перед дедом. Ведь Джейкоб поверил родителям, поверил, что дед сумасшедший и даже не навещал его, хотя именно дед забирал его на выходные из проклятой школы, когда родителям было плевать, где он. Он должен справиться с окружающим миром в качестве извинений перед дедом. Это же не Вторая Мировая, в конце концов. И у него уже есть крыша над головой. Нужна работа. Завтра он получит паспорт и как следует подумает о работе. Посуда потихоньку занимала свои места на ржавых плетеных полках. Джейкоб оставил напоследок самое трудное – сковородки и какие-то огромные чугунные кастрюли, которые приходилось мыть прямо на полу, отскребая жесткой мочалкой ее стенки. Кожа на пальцах давно сморщилась от бесконечного потока воды, Джейкоб понятия не имел, сколько времени провел в этой комнатке без окон, но отставив в сторону последнюю кастрюлю, он удовлетворенно вздохнул. Можно считать его кем угодно, но он пытается. И у него получается. Джейкоб похвалил себя. Потом оборвал себя. Потом еще раз похвалил. Он решил перестать ненавидеть себя. Наверное, это сработает до встречи с Енохом. Джейкоб вышел в свет помещения кафе так, словно он был йети. Дезориентировался, слегка ослеп от ярких ламп и снега за окном, потом забыл, как выйти к стойке из этого зала. Когда он добрался до Бронвин, Джейкоб ощущал себя полностью измотанным, и это было приятное ощущение. Мысли исчезли, и он уже не тонул в проруби бесполезных и полных ненависти к себе мыслей. - Господи, ты так быстро, - пробормотала Бронвин, оглядев сложенную на полках посуду. – Я не думала, что ты помоешь все. Спасибо. - За то, что не заплатил за кофе? – Джейкоб засунул руки в карманы, ощущая это спасибо как что-то невыносимо приятное. Спасибо. Черт знает почему, но он подпитался этим словом, воодушевившись чуть больше, чем рассчитывал, когда входил в это кафе. - За то, что мне не придется сидеть здесь до ночи, - вздохнула Бронвин. – Наверное, мы сможем заплатить тебе десятку за это. - Серьезно? – Джейкоб поднял бровь. - Я знаю, это мало, но у нас нет возможности... - Да я готов каждый вечер сюда приходить за десятку, - пробормотал Джейкоб, даже не успев понять, насколько унизительно это звучит. За десятку. А раньше ведь десятка была ничем. - Шутки у тебя странные, - Бронвин вытерла столешницу рядом с мойкой. – Никто не хочет работать за десятку. - Да я серьезно, - он зачем-то схватил Бронвин за руку, посчитав, что за неделю это семьдесят, что просто отлично по сравнению с его заработком в ноль долларов до этого. – Мне очень нужна работа вроде этой, чтобы по вечерам, - Джейкоб вовремя остановил рвущиеся наружу слова об общественных работах. Его проблемы с полицией никак не подходили под плюс словесного резюме. - Давай я покормлю тебя, а потом поговорим, - все еще недоверчиво ответила Бронвин, забирая свою руку. – Ты точно не наркоман, нет? Но вообще-то мне все равно, если ты хорошо моешь посуду и не крадешь. - Я по жизни стукнутый, - оправдался Джейкоб. Бронвин все же улыбнулась. Хоть улыбка в ней все же была красивой. Искренней. Джейкоб не привык к таким. [Енох] Пока Енох моет пол в ординаторской, несколько врачей смотрят по телевизору «Скорую помощь» и обсуждают премию и Кэрол, которая спит с какой-то другой бабой. Енох терпеть не может слушать их разговоры. Они делают из них… людей. Обычных людей. Когда ты видишь человека в белом халате, в больнице, с этим фонендоскопом, в котором только особая каста людей может что-то услышать, тебе кажется, что он должен быть не таким. Во всяком случае, первое время Еноху так и казалось. Он устроился сюда по многим причинам, но в глубине души он с детства восхищался способностью забрать человека в такое вот здание и выпустить его уже здоровым. Ему не хватало усидчивости, не хватало нужных людей в школе, не хватало многих совпадений, по которым люди вдруг решают стать врачами, но если бы каким-то образом у Еноха был такой шанс, он был бы рад его использовать. Хотя, конечно, сейчас он был готов использовать любой шанс, да только не сотрешь из его биографии строчку о колонии. Раньше он много думал. О том, кто он есть, зачем живет. Колония для этого подходит идеально – сутки напролет компания тебе только стены. Конечно, есть малолетние придурки по соседству, но Енох не считал нужным общаться с кем-то. Пара драк, перелом, больничное крыло колонии, возвращение, еще пара драк – и никто не смеет даже заикнуться о его лице и внешности. Раньше он строил планы, которые сейчас казались абсолютно смешными и дурацкими. Он хотел выйти и жить, как полагается, лишь бы больше не попадаться в эту ловушку. Он много раз думал над тем, что заставило его пойти по плохому пути, но ничего, кроме собственного идиотизма и детского бунта, не находил. Он мог бы оправдать себя тем, что никто не объяснил ему, что хорошо, а что плохо, но ему читали сказки на ночь, ему объясняли фильмы и книжки в детстве, у него было внимание родителей, просто он не смог поладить с самим собой. В последний год сил думать о жизни у Еноха не было. Она была однообразной, тупой, изматывающей, и мысли ничуть не помогали. Он разучился мечтать, разучился хотеть чего-то и отучал Клэр от этого, пожалуй, даже слишком жестко. Он был… не то, чтобы плохим человеком, но, по мнению общества, уже и не человеком вовсе, что было неправильно. Но Енох прекрасно понимал, что биться головой о стену и кричать, что он исправился, посмотрите, я же исправился, поможет попасть лишь в психушку. Всем плевать. Есть некоторые нормы, по которым судят, но нормы эти двуличны и лживы. Людей заботит лишь собственная шкура, своя репутация, свое место в этом стаде хищников. Мы ведь хищники, не жрем друг друга, конечно, не гонимся по лесам и не убиваем каждый что добудет, но мы хищно нападаем на тех, кто не такой, чтобы скрыть то, что мы и сами не такие. Енох решил, что в собственной шкуре есть некоторая цена, если под ней ты скрываешь кого-то слабее и беззащитнее, но и только. Он задвинул стул за стол. На нем были свалены карты, анализы, и все это было в чертовском беспорядке. Все столы ординаторов были такими, с кружками, личными вещами, документами, историями болезней, штрафами за парковку, в беспорядке, который царил в их головах, и лишь один стол сиял чистотой в любое время суток – Милларда. Возможно, для Еноха Миллард был одним из наиболее адекватных людей во всей больнице. Ему было не то, чтобы плевать на окружающих, ведь свой долг он исполнял отлично, но он витал на какой-то другой волне, которая не давала ему слышать то, что так гадостно говорили за его спиной. Он был… никаким. С виду в Милларде Наллингсе не было ничего, что остановило бы на нем свой взгляд, но тесное общество приемного отделения быстро вычислило то, что сделало его некоторой достопримечательностью. Пусть общество изо всех сил пытается выдвинуть толерантность, в глубине души люди все так же подвержены инстинктам, животному сознанию, которое мешает допустить, что человек может выбрать свой пол. Есть те, кто рождается по ошибке природы в ином теле, и этих людей видно, но есть те, кто по силе своего сознания преодолевает простейшие инстинкты размножения и начинает искать в людях нечто большее, чем просто половые органы и систему репродукции в сочетании с приятной внешностью. Кстати, у парня Милларда была так себе внешность, и Енох прекрасно понимал обе стороны – точнее три – в том далеком происшествии, из-за которого Миллард окончательно стал изгоем. Фантасмагоричное появление молодого человека в костюме как из театра привлекло внимание половины больницы. Хоть Енох не видел, что произошло дальше, он прекрасно знал, что слухи начали размножаться в самой гадкой форме, которую пришлось пресечь мисс Перегрин. Санитару вроде Еноха, конечно, не было допуска на совещание врачей, но мисс Перегрин – опять же, по слухам бесконечных медсестер – как следует прошлась по тому, насколько продуктивна работа Милларда и насколько жалкие попытки работать на его фоне других ординаторов, ленивых, беспечных, безответственных. Хотя, конечно, Милларду тоже досталось, либо он сам понимал, что не все люди были так толерантны, как обещают по телевизору. Больше этого выдающегося в нелепости костюма парня Енох не видел. Думать об окружающих людях и вещах было проще, чем о том, что случилось. Енох думал о ночи с некоторой долей отвращения. Он не пил два года, и банальная банка пива сработала примерно как рюмка водки, учитывая его излишнюю реактивность на алкоголь. Он не особо страдал самим фактом секса – телу не прикажешь перестать быть молодым в некотором роде, но все это воспринималось ошибкой в первую очередь потому, что Портман был похож на клеща, который присасывался еще сильнее, если понимал, что добрался наконец до голой кожи. Он мог вообразить себе любую идиотскую мысль об отношениях – бесполезное изобретение – и Еноху было противно думать о том, что Портман полезет к нему снова. Он ненавидел то, что видел в зеркале каждое утро, потому что его внешность не подходила его судьбе и его характеру, и из-за этого у него было больше проблем, чем следовало бы. Первые несколько месяцев в больнице были похожи на ад из-за целой кучи молодых медсестер, которые всерьез считали, что смогут ему понравиться. Тогда у него были силы. Тогда он этим пользовался. Еще видел смысл. Но сейчас любой человек был источником проблем, и как раз Портман был уникальным по случайности колодцем, морем таких проблем. Енох все больше думал о том, чтобы выгнать к чертовой матери Портмана и даже отдать ему деньги, пока он не оплатил ими счет. Польза от Портмана по сравнению с вынесением мозга по поводу его щенячьего восторга была просто ничтожной. Портман повелся на Еноха, а Енох по усталой глупости решил дать ему то, чего он так хотел. И все, казалось бы, должно было тут же и закончиться. Через громкоговоритель контролировали перемещение целой кучи медицинского персонала, и лишь Еноха никогда никуда не вызывали. Кровь с пола не убежит покорять этажи центрального госпиталя. Ликвор не нападет на человека. Конечно, в некотором роде испражнения в зоне зала ожидания травмируют нежную психику тех, кто попадает сюда впервые, но Енох не воспринимает всерьез тех пациентов, которым хватает сил еще интересоваться состоянием окружающей среды. Если тебе плохо, то тебе плохо, и ты не ищешь повод натравить на больницу адвокатов. Енох брел по коридорам словно бы в отдельной вселенной, потому что ему некуда было торопиться. Без него спокойно рожали в шестой смотровой, задыхались во втором боксе и умирали в реанимации. Его работа – единственное, пожалуй, кроме вскрытия, что происходит медленно и методично. В некотором роде это помогает Еноху красть время, но и монотонность этой работы выматывает сильнее, чем должна. Енох почти не возвращается в свою каморку, даже на обед – во-первых, денег на еду в местной столовой у него нет, во-вторых, брать с собой еду он не может – забывает по утрам, едва ли в состоянии вытащить на улицу себя. Пару раз он брал с собой подобие бутербродов из вечной курицы и булки, но холодное их состояние в грязной вонючей каморке абсолютно не пробуждает аппетит. И все же при мысли о еде – настоящей, не той, что Енох готовит кое как, обделенный талантом в этой сфере – у Еноха заурчало в животе. Он поморщился и ускорил шаг, таща свое ведро и швабру по направлению к маленькому убежищу. Сейчас будет плохо. Дверь каморки старая, с шестью маленькими стеклами. Внутри душно, горит всего одна лампа и остро пахнет грязными носками пополам с ядреной хлоркой. Еноху кажется, что там никого нет – и это единственный плюс из того, зачем он пришел сюда. Бежать уже не было сил – когда он вообще в последний раз бегал? Кружилась голова. Енох оперся на крошечный шаткий стол, разглядывая его поверхность и старую бесплатную газету, что краешком влезла в угол зрения. Пятна кофе. Какие-то странные дырки. Первый приступ боли. Боль похожа на сильный спазм, из-за которого Енох не может стоять на ногах. Голова кружится, а всю кожу покрывает этот противный липкий пот, и вместо голода лишь бесконечная тошнота, уже не только при мыслях о еде, но и о жизни в целом. Зачем это все? Зачем ему вообще испытывать какие-то эмоции? Ведь на деле это все иллюзия. У него нет сил ненавидеть Портмана, например. Енох вообще ничего не чувствовал. Просто продолжал думать штампами, принимая неудобство за ненависть. Все, чего Еноху хотелось в тот момент, когда он сильно сжал края столешницы – это вернуться в тот момент, когда он был единственным и любимым сыном, каким-то чудом осознать, к чему все идет и резко свернуть в другую сторону. Но жизнь одна. Одна. Он сам учил Клэр не думать о том, что могло бы быть. Сколько людей балансирует на грани сумасшествия, выстраивая эти слои якобы правды, якобы реальности, в которую они готовы поверить? Это декорации, которые нужны мозгу, его границы, чтобы он осознавал свое место в жизни, чтобы эти вопросы бытия не мешали этим бытием пользоваться. Енох слаб в декорациях. А ведь ему плевать, останется Портман, уйдет Портман, умрет ли Енох в один из таких приступов. Когда-то давно его рвало густой едкой желчью, но сейчас не было даже ее. Он вылетел утром из дома как можно быстрее, не потрудившись сделать даже глотка воды, и именно этот глоток казался главной ошибкой сегодняшнего дня. Нужно было поесть. Ведь он не дурак и понимает, почему эта боль скручивает его и остается тупым ноющем напоминанием о сбое в организме. Он много раз убирал черную кровь, которой рвало таких же молодых людей, как и он. И это значит язва. Но язва требует серьезного лечения, требует диеты, а у Еноха нет возможности ни на первое, ни на второе, а значит и знать о том, что это такое, ему не нужно. Он просто попьет воды. Руки дрожали сильнее обычного. Абсолютно белые, с выступившими венами – как давно они проступили так некрасиво, так вульгарно прямо между костяшек? – руки походили на кисти мертвеца. Может, это и к лучшему. Мысль о самоубийстве была неприятнее мысли о том, что он может умереть по воле своего организма, который не выдержит всего этого. От мысли, что он просто истечет кровью, Енох даже немного успокоился. Самая лучшая смерть – это смерть во сне, а когда ты теряешь кровь, ты сначала отключаешься. Идеально. Енох жадно пил воду из пластиковой бутылки. Она валялась в его шкафчике сотню лет, но на вкус вода была обычной. Впереди еще много часов ручного труда, потом автобус и квартира, где не будет ничего, что ему поможет. К сожалению, он и сам не знает, нужна ли ему помощь или уже нет. Бутылка грохнулась на пол с противным бульканьем, и Енох лениво подумал о том, что не мешало бы сходить в туалет. Все эти мысли стали вдруг вязкими, медленными, и Енох потер живот в надежде, что это поможет быстрее воде охладить огонь внутри. Он посмотрел на противоположную стену – там полуголая девица пошлым взглядом предлагала выпить какого-то пива. Девушки в сознании Еноха прочно ассоциировались с необходимостью содержать их и тратить деньги, а от этого его начинало трясти. Как только в его мыслях появлялся знак доллара, Енох впадал в полубезумное состояние на грани ярости, которую всеми силами пытался сдержать и без алкоголя обычно побеждал. Портман хотя бы не требует денег. Суп сварил. Стук в дверь заставил Еноха подняться почти автоматически. Самым необычным, зачем его вызывали, было, пожалуй, убрать метрового лентеца, которого от страха один из пациентов оставил прямо посередине туалета. Мерзкое существо отбило бы аппетит у любого, кроме Еноха – он и так не страдал любовью к еде. Убирал меланхолично. Подумал, правда, где этот паразит мог помещаться в человеке, но и только. Что на этот раз? Ребенок описался? Любимая собачка от страха насрала прямо в зале ожидания? Или фонтан крови на стенах реанимации? Красиво. Красный цвет идет белым стенам, если честно. И разводы всегда заставляют думать о чем-то необычном. Еноху потребовалось несколько минут, чтобы визуализировать в дверном проеме лохматую макушку Портмана. Никаких эмоций, даже если бы президент заглянул вместо него. Енох перевел взгляд на руки. Хорошо бы помазать чем-нибудь, между пальцев появляются болезненные трещины от того, насколько долго он работает в перчатках. В больнице все лекарства учетны, а аптека без рецепта не продаст. Замкнутый круг, и везде нужны либо деньги, либо страховка. Деньги. Бесполезные бумажки, которые правят миром. - Шел мимо. - Двадцать километров? - Поймал. Енох снова посмотрел на него. Смущение делало его похожим на подростка, которому едва стукнуло шестнадцать, и он впервые попробовал травку, о чем невероятно жалел. Можно было сравнить с неудачным сексом, но в шестнадцать это маловероятно. - Что надо? – выдавил он из себя по сложной схеме вопросов и ответов, направленных на то, чтобы Портман испарился. - Я принес поесть. Енох снова поморщился. Его желудок слишком сильно отреагировал на это слово. - Не хочу я есть. - Я же не глухой. - Отличная новость. Портман закрыл за собой дверь. Енох отстраненно подумал о том, что ничего не запомнил из прошлой ночи, вообще ничего. Туман накрыл его воспоминания, как и любые другие, спасая усталый мозг от перегрузки. Оставался сам факт, который для Еноха ничего не значил – много здесь таких ходило, на одну ночь, с которыми он спал просто потому, что была такая возможность. Никто, конечно, еду ему после этого не приносил. Но слабость Еноху показывать нельзя, это он усвоил еще с колонии. Хочешь жить – делай вид, что можешь все. - Я поставлю здесь, - Портман приблизился к нему как-то осторожно, как жертва перед хищником. Один контейнер с цветной крышкой оказался на столе, полный почти до краев. Но вдруг из бесконечного содержимого его огромной куртки показался еще один, а затем еще. Три контейнера демонстрировали своей прозрачностью набор из насыщенного супа с кусками мяса, толстых котлет и какого-то куска пирога. Спазм дошел аж до горла. Енох нервно сглотнул, чувствуя себя именно тем самым хищником. В висках запульсировало от резкой атаки голода, и он придвинул к себе контейнер, не обращая внимания вообще ни на что. Он ел, не ощущая вкуса, не думая, просто наслаждаясь тем, как тепло и хорошо становится внутри. Тепло потому, что этот придурок нес всю дорогу эти контейнеры под курткой, выглядя со стороны, вероятно, как ненормальный. Енох оттолкнул от себя последний контейнер из-под пирога, собираясь с некоторыми понятиями, чтобы навести порядок в происходящем. - Спасибо. Вежливость может быть весьма обидной, если произнести это слово одним из самых холодных тонов. Спасибо, я поел, но и не сдох бы без твоего длинного носа в моих делах, очень хотелось добавить Еноху. Портман нахохлился и примостился на крошечной табуреточке по другую сторону стола, не пялясь на него так нагло, как раньше. Он водил кривым своим пальцем по кольцам из-под кофе на столе. - Ага. Ну и отлично. Енох поднялся, ощущая, как одна боль уходит и открывает другую. Он слишком много ползал сегодня на коленях. Однажды ему слишком сильно зарядили по шее подобием биты, и теперь от долгого напряжения плечи, шея и голова начинали болеть так сильно, что доводили до изнеможения еще быстрее желудка. Енох с трудом поднял руку, дотрагиваясь до болезненно напряженной мышцы шеи. Все следы его драк все еще с ним, и даже шрам на животе – след от удаленной селезенки. Мать так плакала в ту ночь, когда его привезли в больницу с массивным кровотечением. Не отходила от кровати ни на шаг. А чем он отплатил ей? Сбежал из больницы к тем, кто его подставил в драке. Тело не выдерживает, живет лишь волей духа, который питается лишь гневом. Это нежизнеспособный симбиоз. Еноху все спокойнее это понимать. Он поел и жаждет покурить, а для этого нужно переодеть хотя бы верх своего идиотского костюма. Детские лямки комбинезона расстегиваются по привычке – они разболтаны от времени. Футболка провоняла в очередной раз смесью больничных запахов, и Еноху нужно подумать о стирке. Стирка в их ванной – это тоже труд. - Эй, - Енох открыл шкафчик, стаскивая футболку. – Мы можем поговорить об этом. – Енох стащил сильную резинку, почесывая вспотевшую кожу головы под ней. – О том, что тебе плохо. Я говорил с Бронвин, и она считает, что тебе нужно правильно кушать. Енох закатил глаза. У Портмана что, шизофрения? Какая еще Бронвин? Но спрашивать было лень. Весь живот размягчился в масло, и теперь Еноху было трудно заставить себя даже руку поднять. Череда его обязанностей витала в сознании, выстраиваясь в привычную схему. Может быть, ему стоило бы перевестись на отделение. Конечно, зарплаты там поменьше, и ночью можно спать, зато он протянет подольше. Здесь, в приемном, жизнь похожа на ад. Работать здесь могут только особенные люди, странные люди, которые способны забыть о себе и вкалывать до седьмого пота. Здесь много профессиональных заболеваний, но люди все равно идут, и те, кто делает это из-за большой зарплаты, очень быстро не выдерживают. Работать здесь – это не призвание, это как единственно возможный вариант дать выход своим странностям, как Милларду, вероятно, которому в канители осмотров, перевязок, инъекций, катетеров, анализов и обследований некогда обращать внимание на собственную непопулярность. Как Мисс Перегрин, которая ведет прием днями напролет, не обращая внимания на регламентированные часы. Кроме своей основной работы, она занимается с отсталыми детьми и раскрывает в них способности, но об этом Енох слышал только украдкой. Правильно кушать. Эти слова надоевшим голосом Портмана отозвались эхом в голове. На правильно кушать нужны деньги. Раньше, когда его еще не так тошнило от работы в общепите, он частенько перекусывал там и коробки с лапшой, и бургеры, и блины с начинкой, и картошку. Это выходило дешевле, чем пытаться готовить дома, а вкуснее – спорить не приходилось. Сейчас усталость лишала его аппетита, так что Енох готовил и ел в основном вместе с Клэр и из-за Клэр. Он терял вес быстрее, чем хотел бы этого. Когда его не взяли в морг из-за недобора веса, Енох пытался исправить это. Ведь тогда он еще чего-то хотел, к чему-то стремился. Как быстро монотонность и отсутствие денег отбивают всякие другие желания. Холодные руки оказались на шее Еноха весьма неожиданно. Портман дышал, как загнанная собачка, как будто знал, что Енох ударит его, если захочет. Знал и все равно лез. Енох раздумывал над тем, что с ним делать, чрезвычайно медленно. Шея ныла с самого утра, пульсируя и передавая боль в голову, и теперь от неуверенных движений костлявых пальцев боль уменьшалась пропорционально напряжению мышц. Енох смог выпрямить голову до конца. А ведь Портман был все равно, что в его власти, как марионетка. Портман сделает все, что Енох только захочет – нет, это не было для Еноха новостью, случалось, что он натыкался на подобное и раньше, но вот только хватало всего пары дней его фирменного поведения, и эти якобы преданные личности стирались из его жизни. Портман держался дольше всех, получая больше всех. Енох до сих пор не расценивал его некоторую пользу, хоть не далее, как вчера, Портман сам заявил, что его стоило бы использовать больше. Руки осмелели, давили костяшками пальцев ровно там, где было нужно, чтобы расслабить непокорные мышцы, неправильно работающие со времен старой травмы. Удушающая тишина и жар этой каморки сузили мир всего лишь до двух людей. Енох разрешит ему остаться и пытаться делать то, что он там делает. Это не требует от него особенных затрат сил или денег – последних стало даже больше. Как только в его сторону Портман посмеет вякнуть хоть что-нибудь, похожее на требование, намек на обязанность, Енох выкинет его из своей жизни и жизни Клэр, ни секунды в этом не сомневаясь. Он размышлял целых пять минут, даря Портману, может быть, ложную надежду и неправильное представление, но сообщать истину Енох не собирался. Зачем? Это не договор. Это не условие. Это состояние, которое он решил принять на данный момент, и оно касалось только его. Хочет Портман прислуживать ему – пусть делает до тех пор, пока не посмеет потребовать что-то в ответ. Еще несколько минут в голове Еноха царила пустота. - Я на работу устроился. По вечерам. Посуду мыть. Голос Портмана напоминал голос ребенка, который хочет похвалы. - Десять баксов обещали. Енох не отреагировал и на эту новость. Не будь у него судимости, он бы с легкостью нашел что-то получше, чем две его нынешние работы, поэтому неудивительно, что Портман устраивается. В нем нет этого навыка выживаемости, приспособления, он просто играет в очередную игру, из которой его рано или поздно заберут родители. - Я мог бы еду покупать на них. И что-нибудь Клэр. Как бы Енох не держал себя в руках, это все равно его раздражало. - Какого черта тебе нужно от нее? – вкрадчиво поинтересовался он, разворачиваясь к Портману лицом. Портман ответил прямым взглядом, хоть все его лицо говорило о неловкости такого положения. - Если я могу заботиться о ней, то почему не должен этого делать? – спросил он с заминкой. - Это моя обязанность. - Я не посягаю на роль ее брата. Но я могу ей помочь. Могу порадовать. Хочу порадовать. - Зачем? - Для этого нужна причина? - Для всего нужна причина. - Я могу это делать. Могу – значит, должен. Енох никак не мог понять только одного – в тот день, когда этого тощего обкуренного недомерка привезли в больницу, в нем не было ничего похожего на эту философию. И тут вдруг в разбалованном теле, которое привыкло носить дорогую одежду и потреблять дорогой алкоголь, возникло какое-то странное желание помогать, когда все возможности для этого у него забрали. Портман как будто с ума сошел. Иначе зачем помогать и заботиться о малознакомой девочке? И о нем тоже, о самом Енохе, пусть все их вероятные развития общения давно уже отвергнуты. - Мы не нуждаемся в благотворительности. - Я никогда ничем подобным не занимался, - Портман передернул плечами. – И я не хочу думать о ком-то еще. Думаю только… - он замялся. – О вас. - Это только твои проблемы. - Возможно. Я и не говорю обратного. - Сейчас думаешь. Завтра нет. Для Клэр это значит больше, чем каприз временно опустевшего денежного мешка. - Я не перестану заботиться о Клэр в любом случае, - Портман явно хотел сказать что-то еще, но вовремя остановился. Все же обучаем – если бы он ляпнул что-то о Енохе, Енох просто не стал бы его слушать. Но сейчас речь шла о другом – о сестре, и как бы он не ревновал, он прекрасно понимал, что Клэр – по каким-то своим странным причинам – проникла глубоко под слой эгоизма и разбалованного детства Портмана, и вернись Портман к своим картам, он может устроить ее жизнь гораздо прочнее, чем сам Енох. Думать об этом было бы неприятно, если бы Енох не прожил этот год на максимуме своих возможностей. Иногда нужно признавать собственные неудачи и трезво смотреть в будущее. У него не будет денег, у него не хватает здоровья. А Портман – это нечто вроде выигрыша в лотерею для Клэр. Ревность все еще бушевала в Енохе, но глубже, чем обычно. - Что, и расписку напишешь? – это было язвительной попыткой сказать хоть что-нибудь. - Надо? – не распознав иронии, спросил Портман. Весь он угловатый, неуклюжий, в поношенной одежде и с горящими глазами маньяка оказался вдруг во власти Еноха. Енох приобрел марионетку, которая привязалась к его рукам сама, не обращая внимания на грубое поведение, на боль, что он ей причинял. Еноху захотелось попробовать границы этой власти – самого развращающего, что бывает в человеческой жизни. Портман дернулся, но не отступил. В полумраке каморки он выглядел настоящим наркоманом с прилипчивым, сумасшедшим взглядом, думающим над тем, что Енох задумал. Страх присутствовал в нем, но не боли или удара или физического насилия, страх чего-то, что Еноху было незнакомо. Он заставил Портмана поднять голову, сильно сжав его подбородок. Несмотря на весь свой рост, он горбился в огромной куртке, стесняясь своего вида скорее рефлекторно. Идеи вспыхивали в голове Еноха одна за одной, от требования отработать сутки за него – Портман не справится, не умеет ничего в этой жизни – до абсурдного выбивания из него денег. Ни одна из идей не подходила ситуации. Что такого он должен потребовать у Портмана, чтобы подтвердить свою догадку редкостного подчинения? Портман послушно ждал, даже не думая вырываться. - Ты же не умеешь мыть посуду, - произнес Енох с сомнением, вспомнив вдруг о его заявлении по поводу работы. - Я быстро учусь, - ответил Портман, противоестественно расслабляясь в его руках. – Я хотел купить Клэр ботинки сегодня до работы. Пусть она думает, что это ты оплачиваешь. Если это важно. - Мне не нужны твои подачки. Я зарабатываю… - Я знаю. На все, что нужно. Но не на все, что хочется. И ей. И тебе, - Портман был весь какой-то, казалось бы, бунтующий, желающий действовать, и Еноха, за год растерявшего нечто похожее до капли, это даже веселило. От еды, что Портман притащил ему, он вдруг стал спокойнее. Он подумает о проверке Портмана после. Это не секундное дело. Если вдруг он сможет привязать этого недомерка еще сильнее, он сможет добраться и до необходимых для Клэр денег. Ни единой мысли о том, чтобы сделать это ради себя, у Еноха так и не возникло. [Клэр] Квартира Оливии казалась пустой и покинутой. Последние коробки относили в машину внизу два молодых человека – один был ее племянником, таким же рыжим и бледным, как она сама, а второй был Клэр незнаком. Клэр молчала, стоя возле окна и держа в руках подаренного на прощание нового плюшевого мишку с красивой шляпкой и галстуком на толстеньком пузике. Оливия вытерла руки о тряпочку и подошла к ней, опустившись на колени, чтобы оказаться на ее уровне. Собирать с ней остатки ее долгой жизни здесь было весело для Клэр еще вечером, но сейчас, днем воскресенья, в пустой квартире, Клэр вдруг поняла, что больше ее не увидит. Оливия никогда не вела себя с ней как мама или с излишней опекой, она всегда говорила с Клэр, как со взрослой, и это Клэр нравилось. Но сейчас она хотела бы просто объятия. - Мне совсем не хочется прощаться с тобой, Клэр, - Оливия поежилась в огромной серой кофте, в которой пряталась почти всегда. – Но в другом городе мне и малышу будет удобнее. Там живет семья моего мужа, и они помогут мне с малышом. Я буду тебе писать. - Я не умею читать. - Но Енох умеет, - Оливия кратко улыбнулась. – И мистер Портман, наверное, тоже. Ты ведь дружишь с ним, правда? - Джейкоб хороший, - Клэр совсем не хотелось с ней разговаривать. Чем больше Клэр стояла в пустой комнате, тем больше злилась. Зачем ей уезжать? Почему Енох не мог оставить ее рядом с собой, как оставил Джейкоба? Ведь можно было бы жить всем вместе. Клэр ничего не понимала. Почему она снова должна кого-то терять? Слезы подступали к глазам, но злость росла быстрее. Злость на брата, который не помог ей сохранить Оливию. Оливия могла бы стать женой Еноха. И все стало бы хорошо. И Клэр не осталась бы одна. Хотя она не одна. У нее есть Джейкоб. Джейкоб для Клэр еще не стал чем-то абсолютно постоянным, как брат, но она все же не расплакалась в основном потому, что ей не нужно было сидеть одной в пустой квартире, ожидая брата, который все равно не будет в силах с ней погулять, поиграть или поговорить. Клэр упрямо сжала губы и покрепче обняла мишку. С огромной скоростью Оливия превращалась из друга во врага. - Я не сомневаюсь в этом, - Оливия попыталась погладить ее по голове, но Клэр увернулась, смотря в пол. – Пожалуйста, не обижайся. Ведь я хочу вырастить своего малыша, хочу иметь семью – ты поймешь однажды, как это важно. - Ага. Клэр не была уверена в том, почему эти ее слова кажутся девочке глупыми. Как будто она сейчас не понимает, как нужна семья. Она старалась не думать о матери и об отце, но во снах часто видела их живыми и здоровыми, счастливыми, хоть тогда рядом не было Еноха. Клэр казалось, что создавать с Енохом семью – это ее обязанность, потому что мамы больше нет. Енох встал на место отца, а она должна как можно быстрее расти и содержать их маленькую квартирку. Эта необходимость быть взрослой нравилась Клэр как игра и совсем не нравилась на постоянной основе. Если бы Оливия осталась с ними, Клэр могла бы просто играть и не думать. Конечно, теперь есть Джейкоб, и он учил Клэр обращаться с овощами, но ведь у Джейкоба нет причин быть с ними очень долго. Енох без конца повторял, что он уйдет, и поэтому Клэр старалась сильно не привязываться. Джейкоб нравился ей своими удивительными глазами, широкой улыбкой и нежностью к ней, которую никто до этого, кроме мамы и папы, не проявлял. Он разрешал ей быть всего лишь маленькой девочкой. И теперь, когда Оливия уезжала, Клэр никак не могла поверить, что сможет и дальше не привязываться к Джейкобу столь сильно. Клэр слушала обещания Оливии и кивала почти бездумно. Ей не нравились синяки на руках Оливии, но она подумала, что Оливия просто ударилась. Клэр часто падала в садике, и синяки для нее были обычным делом. Она подалась навстречу Оливии и обняла ее довольно холодно, быстро привыкая к тому, что больше ее не увидит. Это было очень просто. Клэр поневоле перенимала жестокость и спокойствие Еноха, привыкала к его манере не испытывать привязанностей, хоть не смогла бы сформулировать это вслух. Она лишь сжала зубы, взяла Оливию за руку и вышла с ней в коридор. Весь путь вниз, к машине, прошел в полном молчании. Оливия взяла ее на руки, и Клэр уставилась в окно, глядя на проплывающие мимо домики. Симпатичные, малоэтажные, светлые и чистые, они вызывали у Клэр грусть – хоть в их многоэтажке было весело, даже маленькому ребенку нельзя было игнорировать полное отсутствие удобств и уюта. Клэр старалась не смотреть на хмурого мужчину за рулем – муж Оливии терпел ее присутствие, но и только. В основном Оливия приглашала ее в гости тогда, когда этого человека не было дома. Он не нравился Клэр по неопределенному списку причин, которых точно было много, но ни у одной не было основы под собой. Его неаккуратные брови, жесткий взгляд и квадратное лицо напоминали Клэр злодеев из книги. Он громко ругался на других водителей, не стесняясь в выражениях, и Оливия уставала закрывать девочке уши. Клэр вышла возле многоэтажки и вежливо отказалась от сопровождения. Оливия, почти прозрачная, худая и измученная как будто бы без причины, смотрела на нее с большей грустью, чем жила в Клэр. Клэр смотрела на окна многоэтажки и думала о том, ждет ли ее там Джейкоб. Может быть, они снова будут варить суп. Или познакомятся с кем-нибудь еще. В маленьком дворике за жестким сетчатым забором гоняли потрепанный мяч русские мальчишки. Они увидели ее и громко звали по имени, приглашая играть. Вот ее жизнь. Только ее брат, только эта многоэтажка никогда не исчезнут из ее жизни, и Клэр должна перестать строить надежды, мечты и фантазии. Она коротко кивнула Оливии, мельком посмотрела на ее злого мужа и отправилась к мальчишкам, принимая их приглашение играть. На короткий промежуток времени выглянуло солнце, и Клэр расстегнула пальто, гоняясь – с одышкой и не так быстро – за одним из мальчиков, чьи имена пока еще не выучила полностью. В веселой гонке по подтаявшей грязи двора, не всегда попадая по мячу и пару раз грохнувшись прямо в мягкую землю, Клэр вдруг улыбнулась. А затем еще. Грязные колготки и руки не пугали ее. Она пинала по мячу, злясь на мир, на его непостоянство, на вещи, которые она должна понимать тогда, когда другие дети ее возраста смотрят мультики. Злясь на шрам. На отсутствие денег. На усталость Еноха. Клэр забивала в импровизированные ворота все чаще и чаще, выпуская все эмоции, которые поселились в ней не по возрасту. Зато она одна такая. Как в сказке. Шрам делает ее особенной. Однажды она попадет в одну из самых замечательных историй, нужно только подождать. Джейкоб окликнул ее тогда, когда уже начинало темнеть – где-то в пять. Клэр была голодна, отморозила щеки и кончик носа, но улыбка не сходила с ее лица все те несколько минут догонялок с мальчиками и несколькими девочками с других этажей. Енох никогда не позволял ей гулять здесь в одиночку, но Клэр еще не чувствовала себя в большей безопасности, чем здесь. Она поправила шапку и потерла нос, прежде чем приблизиться к Джейкобу. Она была готова к ругани – а Енох обязательно бы ругал ее за испорченные вещи, но вместо ругани ее встретили широкие объятия. Этого хватило, чтобы вся ее напускная сила и спокойствие слетели вмиг, сменившись слезами. Джейкоб давал ей возможность плакать и быть маленькой девочкой. Джейкоб вел ее куда-то в магазин. Клэр было все равно, куда, лишь бы Джейкоб не исчезал, как Оливия, обманув ее обещанием быть рядом. Она рассказывала всю историю с Оливией с первого же дня, как они познакомились, едва Енох привез сестру в этот город. Она рассказывала все, и о своих надеждах на то, что Оливия станет женой Еноха, и на то, что она будет жить вместе с ними, как Джейкоб, и на все, что ей так хотелось получить и испытать в этом мире. Джейкоб слушал ее внимательно, не смотрел с досадой, как Енох, или с насмешкой, как любой другой взрослый. Перед самым магазином он вдруг не выдержал и остановил Клэр, сев перед ней на корточки. - Может быть, ты не знаешь, но есть один секрет, - Клэр молча смотрела на Джейкоба, ощущая, как горят растертые от слез щеки. – Если ты чего-то сильно-сильно хочешь, если думаешь об этом каждый день, то все обязательно сбудется. - И про Оливию тоже? – хмуро спросила Клэр. - А ты правда хочешь, чтобы она жила с тобой и… И Енохом? – спросил ее Джейкоб. Клэр подняла голову к небу и хорошенько подумала о том, как это было – те времена, когда Оливия сидела с ними в их маленькой комнатке. Енох был раздражительнее обычного, он срывался и на Оливию, и на Клэр, и девочке это совсем не нравилось. Да, она могла гулять, Оливия читала ей книжки, но Еноху не нравилось ее присутствие. Он часто выгонял ее, грубо, без оснований, а после валился на кровать и просто спал, иногда забывая приготовить еды. Это было даже хуже, чем сейчас. Клэр медленно покачала головой. - Нет, - наконец сказала она. – Уже нет. - Уже? – поднял бровь Джейкоб. - Но ведь ты гуляешь со мной. И мне не скучно, - Клэр пожала плечами. - Значит, ты хочешь, чтобы я остался? - Но ведь ты не останешься. - Клэр, - Джейкоб мягко взял ее за крошечные плечи. – Даже если я не буду жить с вами, я всегда найду для тебя время. Не знаю, хотел ли я иметь сестру до этого, но теперь точно не собираюсь от такой находки отказываться. Клэр вздохнула. Она сделала все, что могла. Она привязалась к Джейкобу даже слишком сильно. [Джейкоб] В этих стенах звуки улицы стихают разом, за одну секунду. Тепло греет уши, которые не спасает даже эта пережившая век шапка, и Джейкоб наконец может расстегнуть куртку, под которой слишком жарко, а снаружи – слишком холодно. Он с некоторым извинением посмотрел на Клэр, но у него не было иного выхода, кроме как взять ее с собой в кафе. Джейкоб оглядел немногочисленных посетителей, которых для вечера воскресения было даже слишком мало. Измотанная Бронвин то появлялась, то исчезала в подсобке, Виктора же не было видно вовсе. Джейкоб крутился на месте, не зная, что ему делать сначала: поговорить с Бронвин или сразу отправиться на кухню, объяснив Клэр, что ему нужно поработать. Наконец он подошел к высокой полированной стойке, помогая Клэр забраться на высокий стул. - Я все равно думала, что ты пошутил. Привет. А это у нас, - Бронвин, запыхавшись, поставила свои массивные руки на стойку, опираясь на них и качаясь вперед и назад, явно позволяя спине отдыхать. Джейкоб представил Клэр. Непривычно притихшая девочка разглядывала Бронвин проницательным и недоверчивым взглядом – в этом Джейкоб вдруг увидел явное напоминание о ее родстве с Енохом. - У нас там есть телевизор. Чтобы готовить было не так скучно, так что можем попробовать найти мультики. Ты любишь мультики, Клэр? – Бронвин с вопросом посмотрела сначала на Клэр, затем на Джейкоба. Клэр не реагировала. Бронвин вздохнула и заколола свои косички на затылке, натягивая передник. – Сегодня не так много посуды, и это плохо. Обычно у нас больше народу, но в последнее время что-то как-то не очень. Боюсь, могу дать только пятерку. - Ничего страшного, - помотал головой Джейкоб. Он не мог позволить себе думать о том, что поход за новенькими, блестящими ботиночками Клэр почему-то вымотал его. Джейкоб запрещал себе догадываться о настоящих причинах такой усталости, так что просто сконцентрировался на том, чтобы идти вперед. - Она ведь не твоя сестра, да? – Бронвин прикрыла дверь на огромную кухню, где за маленьким столом Клэр устроилась, словно в школе, в которой еще никогда не была – с прямой спиной, сложив руки вместе и уставившись в телевизор с подозрением, которого быть у малышки не должно. – Вы не очень похожи, - пояснила она, хотя Джейкоб не собирался возражать. Он с трудом подобрал слова, чтобы объяснить свою ситуацию относительно жизни в целом и отношений с Енохом и Клэр. Говоря о том, что живет у приятеля, он едва не покраснел, представив, как перекосило бы Еноха от такого определения. Он нарушил обет не думать о Енохе, и внутри опять противно заныло беспокойство. Енох выглядел все хуже и хуже, и предчувствие чего-то нехорошего росло со скоростью света. Джейкоб, вероятно, не отходил бы от него ни секунды, делал бы все, что только могло бы ему помочь, несмотря на все протесты и ярость, но Клэр он оставить не мог. Они оба нуждались в Джейкобе, и трудно было сказать, о ком было тяжелее заботиться – о Клэр, которая смотрела на него с опаской после ухода Оливии, или о Енохе, который совсем не отказывался от помощи, но не благодарил и не жаждал ее. Он прекрасно понял, что Енох был голоден, а потому поставил себе плюсик за решение поехать в больницу. Он также почувствовал, что именно сегодня Клэр стоит подумать о подарке из рук Еноха, а не Джейкоба, и это тоже плюс в его новое ощущение мира. Закатывая рукава, Джейкоб боролся со шлангом, после чего наконец приступил к работе. Посуды было действительно не так много, как днем, а может как раз из-за дневной работы, и Джейкоб быстрее приспособился к тому, чтобы тщательно отскребать тарелки, замачивать во второй мойке и споласкивать в третьей, отправляя их после на полку сушилки. В этом появлялся ритм, и, сам того не замечая, Джейкоб начинал пританцовывать. Он двигался в такт непонятной музыке, которую насвистывал, не узнавая, а в голове расцветал план его будущего. Он придет домой с пакетом чего-нибудь вкусного, потому что хочет, чтобы Енох пришел с работы и снова нормально поел, он обязательно уложит Клэр и прочитает ей сказку из толстой книжки. Завтра его ожидают общественные работы, и там он снова подумает о будущем. Все упрощалось. Джейкоб вышел в кухню, мокрый насквозь, несмотря на все меры предосторожности. Он разглядывал промышленную кухню, не сразу заметив Клэр, что дремала прямо на столе. Рядом с ней стояла пустая чашка и тарелка, и Джейкоб поспешил убрать их, чтобы Клэр нечаянно не разбила их. Ее дрожащие во сне веки заставляли Джейкоба жалеть о том, что он никак не может помочь ей справиться с потерей Оливии. Как бы Клэр не храбрилась, терять друзей в ее возрасте и с ее проблемами было болезненно. Енох заставлял ее взрослеть быстрее, чем надо, Джейкоб же мечтал замедлить этот процесс. Он протянул руку и погладил Клэр по руке, не зная, стоит ли ее будить. - А ее шрам, это? - Она здорова. Как я понял, - Джейкоб поднялся с корточек, обращаясь к Бронвин. Девушка записывала в большом журнале какие-то цифры с железных бадеек, часть из которых Джейкоб перемыл уже несколько раз за сегодняшний день. – Перенесла операцию. Из-за шрама у нее не очень много друзей, так что она может показаться необщительной, хотя это… - Она чудесная девочка. Я люблю детей, - Бронвин нахмурилась. – Но она очень худенькая. Ей нужно больше кушать. Джейкоб промолчал. Именно это – и многое другое – он как раз собирался исправлять. Молча он снял мокрый фартук, повесив его на место, после чего все же направился к столику, собираясь поднять Клэр на руки. Холодный взгляд ее больших глаз застал Джейкоба врасплох. - А если и Ени уйдет? Что я буду делать? – спросила она в пустоту, смотря мимо Джейкоба. Крошечная слезинка скатилась по носу. - Никто больше не уйдет, - несколько раздраженно повторил Джейкоб, и хотя он злился не на Клэр, она все же испуганно дернулась, приняв это на свой счет. Слезы текли по ее щекам, и Джейкоб совсем не понимал, что сделал не так. Бронвин откликнулась быстрее, чем могла бы, заключив девочку в объятия. - Еще будет столько поводов поплакать в этой жизни, милая, - она гладила малышку по голове так, словно Клэр была ей родной. – Никто тебя не оставит. А если и оставит, ты всегда можешь прийти ко мне, и мы найдем, кому за это настучать по голове, идет? Клэр кивнула, но не сразу. Маленькие ее ладошки растирали слезы по щекам, и Джейкоб подумал с некоторой болью, что это может быть серьезным признаком того, что она не справляется со стрессом. Он попросил у нее молчаливого разрешения забрать Клэр из рук Бронвин. Девочка пошла к нему, но с некоторой неохотой. - Знаете что? Я дам вам остаток шоколадного пирога. Один кусочек, и мир покажется чуточку лучше. Сейчас, только найду коробку… Клэр смотрела в пол все то время, что Бронвин суетилась, собирая им паек из остатков продуктов. Джейкобу не пришло в голову даже возразить – он почему-то сразу подумал о том, что для Еноха сгодится любая еда, похожая на домашнюю. Он спросил у Бронвин, как жарить картошку и мясо, и шумная девушка заволновалась еще больше, пытаясь одновременно и завязать пакет, и написать Джейкобу какие-то секреты ее славянской кухни. - Завтра в садик. - Мы же вместе пойдем. Клэр это совсем не помогло. Она не хотела слышать Джейкоба, всхлипывая изредка. Джейкоб впадал в нервозное состояние, впервые понимая, что почти ничего не знает о детях. Ему пришлось наспех попрощаться с Бронвин – девушкой, которую он так и не понял – коротко кивнуть Виктору и увести Клэр в темную ночь, ведя ее домой. Мало того, что он никак не мог найти подход к Еноху, к которому его тянуло абсолютно понятно почему, так теперь он всерьез озаботился тем, что ничего не знает о таких маленьких девочках, как Клэр. Достижения сегодняшнего дня снова нивелировались. Холод на улице, несмотря на одежду, пронизывал до костей, и Джейкоб дрожал против воли, думая о теплой ванной, которая, как он вспомнил с запозданием, ему не светила. Клэр плелась нога за ногу, вымотавшись и сильно перенервничав, и Джейкобу пришлось нести ее на себе, страдая от того, насколько пустым выглядит ребенок. Он донес ее до нужного этажа, задыхаясь и останавливаясь через каждые три ступеньки, начиная с третьего этажа, и едва донес до кровати. Пока он раздевался, Клэр свернулась калачиком, и ее тихое сопение встретило Джейкоба на полпути с его намерением помочь девочке раздеться и лечь в кровать нормально. Он застыл, не зная, что теперь делать. Поставил на стол пакет с тортом, что дала Бронвин, но аппетита не было никакого, стоило ему представить, насколько вымотан Енох и насколько много тяжелых событий перенесла Клэр. Все это росло из прошлого, над которым Джейкоб был бессилен. Завтра он получит свои документы и сможет подумать над нормальной работой, однако не каждая работа примет его с Клэр, а оставить ее дома одну, как иногда делал Енох, Джейкоб совсем не мог. Конечно, Татиана говорила ему, что может посидеть с ней, но ее кашель и маска все равно пугали, несмотря на все заверения об отсутствии опасности. Комната уже не давила на Джейкоба. Он смотрел на голый пол и твердо решил со следующих денег купить хоть что-нибудь, что боролось бы с этим сквозняком каменного пола. Это было первое его решение после очередного спада активности. Джейкоб согнал себя с кровати, заставляя делать каждый шаг в ежедневной – хотя и не такой привычной еще – рутине. Он умылся в гулкой пустой ванной, после чего вернулся в комнату, подоткнул своим мокрым полотенцем щель в окне, из которой, как оказалось после маленького расследования, так сильно дуло. Джейкоб поставил чайник на плитку и караулил его, чтобы тот не засвистел. Пил горячий чай, уставившись в стену. Мыслей не было. Были какие-то порывы, желания, но ни о чем конкретном Джейкоб думать не мог. Неприятное ощущение внутри все еще росло, ворочалось и не давало Джейкобу отправиться спать. Он беспокоился, сам не зная почему. Опустив голову на руки, он твердил себе, что все нормально, он справится сам и вытащит этих двоих, невыносимых в чем-то, слишком измотанных, нелюбимых жизнью, иначе никак. Но беспокойство не проходило. Джейкоб решил, что стук в дверь ему снится. Однако стук повторялся, и Джейкоб наконец подскочил на стуле, бросившись к двери. Свет из коридора снова ослепил его, и он сначала не понял, что за человек стоит на пороге. Его лицо было очень знакомо, хотя Джейкоб не мог вспомнить, где видел его. Лицо его было круглым, измученным и скрытым наполовину очками. Смешная шляпа покоилась на светлых волосах, а длинный плащ вроде ковбойского сильно намок и не смотрелся на этом человеке, учитывая его рост и пухловатую комплекцию. - Добрый вечер. Простите, что так поздно, - с трудом начал человек. Джейкоб в ужасе осознал, что человек этот устал так же смертельно, как и Енох, и едва ли держится на ногах. – Дело в том, что у мистера О`Коннора не оставлено телефона на экстренный случай, и мы не знали, есть ли кто-то, кто заботится о его сестре. - Я присматриваю за Клэр, - подтвердил Джейкоб, не понимая, что такого плохого в этом странном ночном визите. - Боюсь, что вам придется делать это дольше. Мистер О`Коннор на данный момент находится в реанимации… До Джейкоба смысл сказанного дошел не сразу. Он в панике оглянулся, наталкиваясь на испуганный взгляд Клэр, спрятанной им же самим под одеяло. Предчувствие его не обмануло. Хуже, кажется, уже быть просто не могло.