Aliis inserviendo consumor

[Джейкоб] В таких случаях принято думать о смерти. В крайнем случае – о прошедшей до этого момента жизни. Говорят, вся эта жизнь умещается перед глазами вдруг в одну секунду – ту, что следует после осознания вероятной смерти. У Джейкоба была всего одна мысль. «Как же блядски болит плечо». Собственно, эта же мысль преследовала его всю ночь и раннее утро, когда он наконец пришел в себя в реанимации. Боль была… Сильной. Каждый вдох был испытанием, а потому Джейкоб не мог думать ни о чем другом. В полутемной комнате было множество приборов, которые ритмично пищали и включались, гудели и выключались, словно регулируя и без того слабый, тревожный сон Джейкоба. Мимо тихо шелестели своими костюмами медсестры, но Джейкобу даже не удалось понять, прикасались ли они к нему. Прошло немало времени, прежде чем он смог наконец осознать, почему же плечо так болит. Все, что он помнил – как Енох бросился на одного из нападавших, как остановилось его сердце от страха и как прошила плечо пуля, мешая вдохнуть. Крик Клэр стоял в ушах, и Джейкоб даже не помнил, слышал ли он выстрел. Понимал ли он, куда пришелся выстрел, умрет ли он или нет? Была только боль. И еще кровь, что слабо пропитывала его руку и шапку Клэр. Слабость и какие-то мушки перед глазами, помнил, как хрипел, не понимая, почему не хватает воздуха – а потом отключился. И вот это место, безликое, где и справа и слева – такие же бессильные, пережившие близость смерти люди, которых вытащили только чудом. Но что теперь? Джейкоб смог думать лишь из-за сосущего голода, который словно запустил все мысли в его голове. Это был… необычный голод. Он не хотел есть в полной мере, просто мечтал ощутить хоть какой-то вкус. Сколько же он провел в таком смутном состоянии? Сколько он пропустил? А Клэр, а Енох? Что же случилось тогда? Джейкоб рванулся вперед. Трубки съехали с его лица, неприятно кольнуло слева – капельница почему-то стояла не в руке, а над ключицей. Он хотел сказать хоть слово медсестрам, что тут же подбежали к нему, но в горле так пересохло – не получалось разлепить даже губы. Должно быть, со стороны он напоминал психа. Медсестры убеждали его лечь, обращались по имени, но безотчетный страх потерять запоздало все, что он любил в этой жизни, придавал Джейкобу сил. Даже сквозь боль в плече он рвался вперед, пока одна из трубок не выдержала. Темная кровь брызнула во все стороны, моментально пачкая красивый костюм одной из медсестер. Шум в ушах мешал Джейкобу расслышать, что они говорят. Ведь в таком случае он был бы предупрежден о том, что следующий укол просто вырубит его. Впрочем, так оно и легче. ** Лежать молча было тяжело. Поначалу, когда лекарство еще действовало, Джейкоб думал лишь о том, как бы не пустить слюну по подбородку, но теперь ему становилось легче. На этот раз он постарался сесть осторожно. Боль становилась привычной, словно она всегда сопровождала Джейкоба, в остальном же он был, кажется, в порядке. Голод притупился, только острая потребность что-то положить в рот осталась, хотя Джейкоб, казалось, был сыт. От скуки он молча изучал обстановку – вот пыхтящий мужчина с животом, похожим на большой пузырь, никак не может лечь так, чтобы его животу не было больно. Шрам у него на правом боку, огромный, обнажившийся как раз после его очередной попытки перевернуться. Неровно зашитая кожа, красное мясо, что двумя разделанными скальпелем пластами выглянуло из-под повязки, неприятно потрясла Джейкоба. С другой стороны был парень помоложе. Он выглядел в целом лучше всех остальных, только правый бок тоже скрывался под повязкой. Медсестры двигались в привычном маршруте, руки действовали машинально, и Джейкоб вскоре заключил, что он все же в хирургическом отделении. А значит, и его плечо было вскрыто на операционном столе. И это логично – что, пулю нужно было пинцетом доставать? Поначалу Джейкобу было неприятно осознавать, насколько же он беспомощен – вставать нельзя, в туалет – только в пластмассовую неудобную утку, о которой нужно просить медсестер, от бесконечных капельниц мутило и беспокоило кишечник. Джейкоб не мог понять, почему в любом положении плечо так сильно ныло. Он поддавался отчаянию незнания на пару секунд, но затем собирался с силами и думал о простом. О своем незавидном положении. О крупинках информации от медсестер – скоро обход. О том, когда же переводят его соседей – и логикой заключил, что уже завтра может оказаться в нормальной палате. Больше всего его напрягала собственная нагота. И все же Джейкоб привыкал. К серым стенам, к облакам за окном, к тихому гудению приборов. Упражнялся с плечом, аккуратно напрягая мышцы и расслабляя их. Паника иссушает, и Джейкоб не мог себе этого позволить. Поэтому он терпеливо ждал, заполняя пустоту мыслей простыми действиями. Весь мир взорвался красками в ту же секунду, когда Джейкоб заметил в раздвижных автоматических дверях Милларда. Едва остановив весь свой поток мыслей, Джейкоб смог выдать лишь два слова: - Они живы? Миллард кивнул. Кровать Джейкоба наконец покинула пределы унылого помещения. [Миллард] Приемное отделение напоминает гонку за несуществующим призом, и работа здесь выматывает до смертельного уровня. Миллард никогда не сомневался, что именно здесь его место – никогда в жизни он не смог бы запереть себя в красивый кабинет и ковыряться в одних и тех же болячках, консультируя одних и тех же людей, совмещая в себе священника, наставника, психолога и так далее. Если говорить откровенно, Миллард не любил людей. Большинство из них корчат из себя черте что, причем продолжают это делать даже здесь, в больнице – и это позволяет Милларду сразу откладывать их очередь. Значит, не все так плохо, если есть силы кого-то осуждать. Милларду не нравится общество хищное, построенное на эфемерных идеалах, которые рождаются, умирают и ценятся больше человеческих жизней. Перед смертью и болезнью люди наиболее честны – и для Милларда это приятнее всего. Всю жизнь он рос другим, искренне не понимая, почему его тяга к книгам, знаниям, чистоте и правильности делает его уродом. Всю жизнь он не обращал на это внимания, навсегда смирившись с тем, что люди не могут принять прежде всего себя, а потому кидаются на других, и в этом нет его вины. Он рос, словно абстрагировавшись от других, и общение с людьми, вынужденное, лишенное схемы истории болезни и техники сбора анамнеза, доставляло ему неудобство. С тех пор, как кончилось его обучение, Миллард столкнулся с реальной жизнью в социуме, хотя искренне старался не покидать пределов дома и работы, где роли его были предельно ясны. Довольно поздно он обнаружил в себе потребность в близости и полное отсутствие интереса к девушкам. И большинству парней, если быть точным. Он не умел вести беседу, хотя всегда был вежлив, предпочитал молчать, если как-то все же попадал в компанию, не стеснялся, но скорее осознавал бесполезность рассказов о себе или увлечениях, ведь всегда сначала анализировал то, что говорят другие- и, как правило, они обсуждали то, что в понятиях Милларда было почти бесполезно. Он увлекался историей, всерьез, достаточно, чтобы вести полемику, но еще никогда ему не попадался собеседник, способный отличить Первую Мировую от Второй. Все его существование сотрялось серьезно всего несколько раз – когда умерла мать от разорвавшейся аневризмы, а у него не было денег вернуться домой на похороны, когда он встретил Горация, о чем теперь думал с неприязнью, и когда в его жизни появились… Если подумать, с чего все это вдруг началось? Миллард часто думал о том, как он оказался замешан в истории, которая развивалась на его глазах, но без его участия до некоторого времени. Возможно, все началось тогда, когда он осознал бесполезность своих отношений с Горацием. Возможно, когда он впервые заметил за собой какое-то глупое волнение, которое проявлялось в отношении одного человека. Если бы не все произошедшее, он совершил бы глупость, ведь ему никогда не хватило бы упорства Джейкоба Портмана. Кажется, ему очень импонировала независимость Еноха, его стремление работать и сражаться с жизнью. Тогда Милларду казалось, что он мог бы… Мог бы позаботиться? Но судьба решила иначе. Совершенно случайно ему повезло наблюдать за тем, как безнадежно разбалованный человек раз за разом попадал в переделки и как сильно поменялся всего за несколько недель. Миллард никогда не испытывал ревности – он скорее уважал Джейкоба. Он оказывал ему первую помощь после аварии – обкуренному психу без извилин в голове, приводил в себя после сотрясения – испуганного ребенка, что по-настоящему узнал, что такое обычная жизнь, преступил закон впервые в своей жизни просто потому, что никогда не видел такой преданности. Черт знает, что толкнуло его приехать по адресу к Еноху, черт знает, почему он решил, что Джейкобу нужно знать. Он ни разу не пожалел о том, что оформил Еноха по страховке Джейкоба. В этом знакомом теле – как бывает у врачей – Миллард видел совершенно другого человека, который только начинает свой путь и сможет его пройти. Он видел чувство, которое самому ему было незнакома. Сила его волнения обескураживала. Казалось, он и сам готов немедленно лечь с язвой, лишь бы избавить Еноха от боли. Он приходил как на работу, заставляя Милларда снова и снова смотреть заново на то, насколько глупы его собственные отношения. Он уважал Джейкоба, как уважал Еноха, хоть они и не казались ему парой. Впрочем, Миллард не осознавал, что окажется связан с ними. Неожиданным образом. В ту ночь он вошел в приемник немного другим. Свободным? Отчасти. Он не улыбался, но его новое состояние было Милларду приятно. Он не утруждал этим человека, что перевернул всю его жизнь окончательно. Не настаивал, как смог Джейкоб. За одну ночь он ощутил вдруг то, что всегда казалось ему глупостью, сказкой – странный трепет и волнение, гораздо сильнее, чем рождал в нем Енох, толкающее его на глупые поступки, стремление помочь больше, чем это заложено в профессиональных обязанностях. Он натолкнулся на Хью тогда, когда умер брат Бронвин. Натолкнулся и не смог уйти. Как зачарованный Миллард переступил через все свои привычные границы, предлагая помощь, уводя, проявляя инициативу, что никогда не случалось с ним ранее. Сильная забота едва не разорвала его на части. Вряд ли он когда-либо так волновался, ставя капельницу. Вольным слушателем он просидел в ординаторской, рискуя получить выговор, слушая о чужой жизни, которая вдруг стала очень важна – и бог знает, почему. Почти три года он тихо сходил с ума от театральности и неискренности, смирившись с этим только ради отсутствия одиночества, и впервые он встретил настолько открытого человека. Он влюбился в Хью всего за одну ночь. И после этой ночи больше не смог избегать этой странной компании. В ту ночь Миллард был немного рассеян – с теплотой он вспоминал вечер, который так неожиданно свалился на его голову, вечер, когда он вдруг стал так много улыбаться, вечер, когда он опьянел в первые в жизни. И даже если обычно перепившие люди с явным синдромом интоксикации вызывали у него презрение, в эту ночь он лишь испытал идиотскую нежность – а он был с собой честен – когда приводил в сон из алкогольной полукомы одного так себе прилежного полицейского. Он работал, впервые абстрагируясь мыслями – и из-за этого попадал в вену чуть чаще, чем обычно, даже у стариков с тонкими венами и у наркоманов с забитыми. Может, он был немного идиотом, ведь сложно назвать Хью таким уж привлекательным в эту ночь, особенно в своем состоянии. Может быть, он сошел с ума, впутываясь в компанию и нарушая закон ради нее. Но у него впервые появлялось что-то вроде своей компании, где всем было плевать, насколько странным его считали другие. Ему невозможно было поверить в то, что он увидел около одиннадцати часов вечера. Когда по радио передали об огнестреле, Миллард уже был готов к тому, чтобы вести операцию – впервые за самостоятельную практику. Но едва он взглянул на лицо человека на каталках, как недоверие и страх заставили его моментально отказаться. Он не мог оперировать знакомого человека. Отпустив каталку – негласное правило знакомства понятно всем – он едва остановил Еноха. Едва ли он понимал, как выглядит. Плачущая девочка – Клэр, кажется – мертвой хваткой вцепилась в его руку. Миллард мог сосчитать тысячи раз, когда ему приходилось оставаться спокойным и контролировать родственников. Едва ли он видел Еноха таким. - Пожалуйста, вам нужно вымыть руки, а затем я узнаю, что произошло, - повторял он тихо, аккуратно удерживая Еноха за плечи – но он и сам работал достаточно, чтобы остановиться перед коридором операционных почти рефлекторно. Ярость и страх на его лице читались любым, даже тем, кто его не знал. С большим трудом ему удалось отвести Еноха и его сестру в ординаторскую, помогая вытереть кровь. Волнение их обоих передавалось и ему, ведь Миллард потихоньку осознавал себя частью происходящего. Он попросил их обоих подождать здесь же, на диване, после чего помчался в операционную. Через окно – не нужно переодеваться или мыть руки – он искал признаки того, что Джейкоб не умрет. Вот рентген – уровень жидкости, вероятно, гемоторакс. Он теряет кровь в полость легких, мешая им дышать – неудачный выстрел, повредивший крупный сосуд. Пострадавшее легкое спадалось. Сатурация показывала удручающие цифры – сейчас невозможно сказать, выживет ли он. Это не то, что он хотел бы сообщать Еноху в таком состоянии. Но он обязан сказать как есть – он слишком уважает Еноха. Миллард возвращался по коридору с гулким сердцем, не представляя, почему сейчас все происходит именно так. Он никогда не сказал бы по Еноху, что он способен кем-то дорожить – это привлекало, конечно, но Миллард был достаточно разумен, чтобы осознать, что это ему не подходит. Но сейчас вся мимика его достаточно красивого лица говорила о том, что Енох на взводе. - Через пару часов все будет ясно, - заключил он тихо, устроив ладонь на плече Еноха. Лицо его словно окаменело. Он смотрел поверх телевизора на стене. Бледная девочка прильнула к нему, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Шапку, пропитанную кровью, она прижимала к себе, как какую-то дорогую сердцу игрушку. – Что произошло? – спросил Миллард еще тише, выждав минуту или около того. - Стрелял. Этот ублюдок стрелял в мою семью. И Милларду было чрезвычайно горько слышать эти слова. Они были тихими и мрачными, полными ярости и чего-то, что заставило Милларда насторожиться. Отрывочно он представлял себе, кем был Енох О'Коннор раньше. Однако не имел права – не хотел быть неправильно понятым – остановить Еноха. Мнение Милларда не имело сейчас никакой цены, он прекрасно это понимал. - Я думаю, Клэр стоит… - Помоги ей. Помоги ей, и вот Миллард сидит на диване, поглаживая опасливо по голове малознакомую девочку. Он стал свидетелем не чужого, а уже более близкого горя и сам немного впадал в отчаяние. Он выхватил телефон из кармана, набирая совсем недавно записанный номер. Стараясь четко выстроить мысль, он проговорил Хью все, о чем узнал и о чем думал в тот момент. - Он может натворить бед. Я не знаю, куда он пошел, - доложил он тихо и осознал, насколько же ему не все равно. - Я понял. Спасибо. Миллард отнял шапку у девочки. Она явно не понимала, где находится. Он заварил чай из пакетика – увы, обычное дело для ординаторов, по уши в кредитах, после чего попробовал с ней заговорить, однако добился лишь новых слез. Впрочем, слезы были хоть какой-то реакцией. Пытаясь смягчить правду, неожиданно для себя, Миллард натолкнулся на страшный взгляд, который был ему мучительно знаком – и это заставило его выложить девочке всю правду, как есть. Кажется, ей никак не могло быть меньше семи лет, настолько осознанно она взяла себя в руки. - Может быть, тебе стоит побыть у Бронвин? Я сообщу все, что узнаю. Эта ночь обещала быть долгой. [Хью] Жизнь коротка. Настолько коротка, что не стоит попыток менять себя ради других, менять себя ради правил и устоев. Слишком коротка, чтобы сожалеть или думать о прошлом. Легче. Хью чувствовал себя легче. Почти свободным – и это наконец помогло ему посмотреть по сторонам. Возможно, если бы не старая преданность Виктору, Хью разглядел бы в Джейкобе что-то стоящее еще в первый же день знакомства. Тогда все было бы иначе. Хью вообще не привык думать или размышлять о своих поступках – он достаточно доверял себе. Если его тянуло к Джейкобу, то он без колебаний поддался. Если он чувствует, что не вправе лезть туда, где есть что-то сильнее их связи – он не лезет. У Хью нет границ, если подумать. Он ограничен лишь собственной личностью и только – это часто ставило под удар его карьеру. Становясь полицейским, он искренне верил, что это поможет ему защищать каждую личность в ее же интересах. Мягко говоря, он был наивен. Желание выпить скрывало горечь того, что Джейкоб все же сделал правильный выбор. Решение о совместной уборке в кафе было попросту глупым. Он ставил Джейкоба в двойственное положение, но вообще не думал об этом тогда. Джейкоб умел останавливаться. Научился это делать. Только лишь крупинка чего-то непостижимого удерживала его от того, чтобы вновь сойтись. Хью не хватало этой крупинки, и, кажется, она не крылась во внешности или в характере, в словах или первом впечатлении, и даже если бы он заполучил Джейкоба раньше, Енох все равно смог бы увести его. Некоторые люди созданы под других. Джейкоб создан под него – мрачного и эгоистичного ублюдка, о котором Хью был скептичного мнения, но молчал из крох правильности, что сохранились в нем. Он был зол, закрывая кафе – пустое помещение с чехлами, скрывавшими мебель. Дьявол, он почти сошел там с ума. Еще немного, и там разразилась бы гроза от того напряжения, что рождалось каждый раз, когда Хью пытался. Он пытался. С претензией своей правильности все же пытался, ведь видел, что Енох снова мучает Джейкоба. Готов был предложить все, что только умел или не умел. В Джейкобе он видел работу над собой, видел силу и упрямство внутри. Его нельзя не заметить. Нельзя забыть – и так Хью казалось, когда он собирался набраться как следует после встречи у Бронвин. Очнувшись с капельницей в чужой квартире, Хью первым делом назвал себя идиотом. Увлекающимся идиотом. Так было с Виктором – он гнался за невозможным, так есть с Джейкобом – ведь весь огонь рождает лишь его недоступность, лишь сама ситуация. Ему никогда не хватало мозгов остановиться и не вредить себе. Он пришел в себя поздно ночью, когда сильный дождь хлестал в окна, в маленькой студии, что была так прибрана, как будто здесь орудовала банда клининг-мастеров. Мягкий свет маленького ночника позволил ему обнаружить в кресле рядом свернушегося в клубочек Милларда – парня, который так искренне хотел помочь, слишком соответствуя своей профессии. Хью прекрасно представлял, на что похож в опьянении. Знал, что пока не вывернет весь желудок, отрубиться не сможет. Знал, что ведет себя весьма глупо. И все же он здесь. В чужой квартире. В чужой жизни. С отличной, мать ее, капельницей. Сейчас собственная жизнь показалась ему пустой. Уют этой квартиры напомнил о том, что Фиона никогда не была его частью. Он вообще никогда не понимал, что какой-то части не хватает. Это что, так приходит старость? Хью представил себя кряхтящим стариком – в общем, именно так он и садился. Если подумать, он питает любое чувство на спор с самим собой. Симпатию он превращает в притяжение не потому, что поражен человеком, а потому, что умеет сам в себе разогревать интерес. Неужели Хью не сможет обратить это состояние на пользу себе? Он внимательно посмотрел на Милларда. Миллард тянется к нему, очень открыто, очень ненавязчиво, без давления или намеков, вообще без всего. Он даже смотрит прямо, как будто думает, что через очки не видно. Хью снял очки достаточно аккуратно – будить не хотелось, хотя вообще-то он не смертельно болен, рядом с ним можно было и не сидеть. Он оглянулся, и самостоятельность комнатки показалась ему удивительной. Здесь не было телевизора или микроволновки, не было привычных гаджетов на зарядке, только один скромный ноутбук. Сложенные тетради и бесконечные книги, что уставлены по всем стенам и даже немного разложены по стопкам прямо на полу. Короткие записки прилеплены к некоторым из них, и Хью испытал странное желание прочесть их. Что в них написано? Напоминание о прочтении? Умная мысль? Ему понравилась картина на стене – сражение под Лейпцигом. Ее он помнил еще со школы. Неужели следующие пять лет он проведет в ожидании, пока – если – Джейкоб не решит сбежать? Но Джейкоб напоминает ему себя. Они вряд ли помогут друг друга куда-то тянуться, что-то менять. Хью не помнил ни одного знакомого врача. Он вообще не знал, выходят ли они когда-нибудь за пределы больниц. Врачи казались ему инопланетянами – что они вообще там делают, как вытаскивают людей, как учат все эти названия? Он уткнулся взглядом в спящее лицо. Миллард поддерживал рукой щеку, обнимая руками подушку. Он казался измотанным и потерянным. Тонкие кудри на концах светлых волос забавно съехали на одну половину подголовника кресла. Призрачная россыпь веснушек лишала его всякой солидности. Если бы не очки, ему никогда не завоевать уважение одним лишь видом. Он маленького роста – на полголовы ниже Хью. Руки его казались особенно забавными – широкие ладошки с короткими, но вполне пропорциональными пальцами. Весь он был под стать своей комнате, словно одна из уютных подушечек на диване. Миллард был полной противоположностью Джейкобу. У него даже были щеки. Хью неловко замер, понимая, что сложно объяснить то, почему его палец беспардонно тыкает чужую щеку. Миллард хлопнул глазами, после чего аккуратно отодвинулся, как будто это он вдруг случайно встал на пути пальца. - Стоит, наверное, нормально лечь, спина заболит, - благо, Хью всегда был находчив в словах. - Я могу диван разобрать, если нужно. - Да я в смысле.. В смысле тебе лечь, - поправил сам себя Хью. Это было… странное ощущение. - Мне? Я могу на полу. - Это, блин, твой диван, - Хью вскинул руки неосознанно. – Почему ты до сих пор не гонишь меня отсюда метлой под задницу? - Я не могу выгнать человека, которому плохо, - Миллард едва не поправил несуществующие очки. Его взгляд тут же расфокусировался – он даже потрогал нос, не понимая, где очки. Голубые его глаза с вопросом посмотрели на Хью. - Мне плохо из-за того, что я нажрался в дрова, как свинья просто, сам же и виноват, и ты совершенно не обязан был… Спасибо. Миллард молча кивнул. - А можно мне очки? Я плохо вижу, - спокойно спросил он, кивнув на очки, что Хью держал в руках. Щеки его слегка покраснели. Хью исполнил просьбу. Он хотел помочь разобрать диван, хотел помочь его застелить, но был так неуклюж, что Миллард аккуратно отодвинул его от кровати. Все показалось вдруг смертельно знакомым, до боли внутри, словно он видел это миллион раз во сне или даже в прошлой жизни, и лампа эта с картой мира на ней, и даже старомодная кофемолка, и потертая циновка на полу уже приелись Хью. Он знал, что делал. Знал, что бывал здесь. Или должен бывать. Не было ни единой мысли о том, что он поступает глупо или нагло. Руки его обвились вокруг чужой талии, и он инстинктивно уткнулся носом в шею Милларда, склонив голову. Слабый запах меда перевернул с ног на голову все, что он только что думал. Это его место. Было или будет. И ему стоило бы волноваться на смене из-за того, что Портман не брал трубку, но вместо этого он искал повод, чтобы вновь оказаться там. Там как… как дома. Там, где он и должен был быть, просто всегда ходил мимо и не знал этого. Это не пугало его самого – Хью привык к своей импульсивности, но, видимо, этого оказалось достаточно, чтобы заставить Милларда нервничать. Он даже, кажется, пытался уснуть на полу, устроившись на пледе. Велюровая подушка с дивана точно была не самой удобной. Хью собирался перенести его на кровать, а самому лечь на пол. Собирался извиниться и не беспокоить больше. Но опустившись на колени рядом с Миллардом, на теплый и мягкий плед, он словил то же самое дежа-вю, которое убеждало его, что много раз он спал так, именно на этом пледе в крупную клетку. Возможно, Миллард мог вызвать бы на него наряд полиции, но Хью уже ничего не могло остановить. Он положил руку на ткань обычной серой футболки. Ему показалось, что Миллард вообще не дышит. Единым движением он лег рядом, достаточно нагло обнимая его – снова, необъяснимо, потому что когда-то так делал. И честно говоря, когда Хью все же наткнулся случайно на знакомую улыбку Портмана в толпе ярмарки, на которую попал в смену совсем не случайно, будучи в курсе планов Джейкоба, он не испытал вообще ничего, выступая зрителем демонстрации собственничества О'Коннора. Ему показалось, что он вообще не смотрел на них, погруженный в себя, в свое стремление снова оказаться там. Ему казалось, что похожее чувство он последний раз испытывал лет в пять – когда еще спал с мягкими игрушками. Только игрушки эти, в отличие от Милларда, не вызывали восторг своим тихим ответом – слабым движением назад. Словно ему действительно так же необъяснимо хотелось этого объятия. Звонок поздним вечером застал его за коробкой еды на вынос прямо в машине. Поначалу он едва не подавился лапшой, судорожно пытаясь понять, что делать – он в жизни не шел по шаткой дороге смутных симпатий, но услышанное отбило весь аппетит. Еще не дослушав до конца, Хью тут же стартанул с места, намереваясь успеть в участок. Нервы его моментально обострились, заставляя думать быстрее, просчитывая чужие и свои варианты. Он не позволял страху завладеть собой, и все же руки на руле дрожали. Номер за номером он искал знакомых, что могут рассказать, что произошло. В своей голове он почему-то винил Еноха. И себя – за т, что не удержал рядом с собой, пусть жизнь с полицейским достаточно опасна. Если Джейкоб умрет, Хью не станет легче. Совсем. Через полчаса он смотрел видео с камер наблюдения благодаря тому, что частенько покрывал одного детектива из соседнего участка. Спокойно смотреть не получалось – но Хью старался думать только о том, что сказал Миллард. «Он стрелял в мою семью». Если Джейкоб умрет, то Хью… Хью не сразу с этим справиться. Но если Джейкоб выживет, он не сможет держать ответ перед ним за то, что не смог остановить его обожаемого засранца. Если Енох О'Коннор не собирается убить кого-то этой ночью, то Хью – просто шотландская задница без килта. Похоже, ему потребуются знакомые посерьезнее. [Енох] Некоторые места забыть нельзя. Здесь прошлое продолжает жить, рождая вопросы настоящему. Енох помнит каждый день, что проводил здесь – но это место лишь начало. Поиски ствола заняли некоторое время. К утру он шел по старым местам, высматривая необходимого человека. Тварь. Безотчетный страх за жизнь Клэр и Джейкоба превращался в парализующую слабость. Более того, эти парни видели его лицо, а он знал их. Это обещает Еноху новую встречу, и он готов прийти чуть раньше и более подготовленным. Ему не страшно за свою жизнь. Его жизнь ничего не стоит. Он сам ничего не стоит, ведь все, что он умеет – это просирать тех людей, что дорожат им, несмотря ни на что. Он ни во что не ставил родителей, не может уберечь Клэр. Он подставил Портмана. Портман был всего лишь подростком, еще ребенком, который ничего не знал о жизни, но справлялся, находил друзей и продолжал становиться незаменимым. Для того, чтобы сдохнуть. Для того, чтобы Енох каждый день думал о том, насколько же природа обделила его человеческими чувствами, насколько непроходимо туп он был, если отказывался от чужой заботы. От любви, в которую не верит. Он заносил Портмана в скорую на руках, быстрее, чем парамедики успели достать носилки. Страх смерти и боли сделали из Портмана кого-то абсолютно беспомощного. Он явно отключался. Клэр буквально вросла в Еноха, тихо плача. Еноха же парализовало. Он сидел на узком сиденье сопровождающего, обнимая Клэр, осознавая собственную беспомощность и пытаясь справиться с этим, как справлялся до сих пор, но отныне не получалось. Разум его, натренированный тяжелой жизнью, пытался представить, что будет после… после смерти Портмана. У Еноха не получалось. В этом не было смысла. Не было игры, не было странного ощущения того, что ему есть, зачем идти домой. Что утром он может проснуться от того, что кто-то отлежал ему все бедро и влажно сопит в шею, может проснуться от запаха кофе или еды, от чего угодно. Что приходя на работу, он все равно так или иначе думает о Портмане, ведь каким-то образом он успевает собрать Еноху еды с собой в смешные коробки из-под сыра или масла, которое вдруг появилось в их доме потому, что Джейкоб успевает работать. Он пришел в себя только тогда, когда Миллард спросил его, что случилось. «Он стрелял в мою семью. В мою семью. Которую я могу потерять. Опять. Потому что не понимал этого. Не понимал, что значит семья. Что значит для меня быть семьей. И он придет еще раз.» Дождь колотил по асфальту вплоть до пузырей. Капюшон скрывал лицо Еноха, но и не давал ему как следует разглядеть мастерскую. Это последнее место, и, судя по пьяным воплям, он на верном пути. Скольких он положит прежде, чем пуля прошьет его самого? - Тебе не стоит этого делать. Енох замер. Он склонил голову, в холодной ярости разглядывая копа. Сейчас любая угроза тому, что у него могло бы быть, вызывала смертельный ответ. И все же он сдержался. Если сегодня его не станет, коп сможет позаботиться о Клэр. Лучше, чем сам Енох на это способен. - Я только тебя забыл спросить об этом. - Их можно арестовать. Убивать копа Енох не собирался. И все же припереть его к стенке, тощего, ничтожного без своей формы и пистолета, было почти приятно. - Арестовать, - почти нежно протянул он. – Чтобы потом его дружки положили всех, кто хотя бы мельком видел его лицо в тот день? Мне казалось, что ты умнее, чем кажешься. И что, арестуешь меня? - Похоже, что я в форме? – Хью поднял руки. – У меня ушло почти два часа, чтобы найти это место. Потому что я знаю, как искать. Но остальные не тупее, и у тебя есть всего полчаса на то, чтобы сделать это. Или даже меньше – я не особенно верю в то, что мои дружеские просьбы оставят в секрете. Енох не понимал ни слова. - Ты не собираешься меня сдавать. - Нет. - Но тогда какого хрена? - Я тоже не поклонник тех, кто стреляет в дорогих мне людей, - протянул Хью. – И я что-то так люблю поджигать, особенно машинное масло. Особенно по ночам. Ничего не могу с собой поделать. И если могло показаться его веселье неуместным, то для Еноха этого было достаточно, чтобы поверить. Он спрятал пистолет в рукав, понимая, что немного дрожит. Он не убивал. Дрался, бывал в разбое, но не убивал. Ярость слегка отпустила его, и остался только расчет. За ним придут, если копы доберутся сюда, придут за ним, его сестрой и Джейкобом. В этих местах поголовная смерть свидетелей в трущобах и гетто ни у кого не вызывает сомнений. Если бы Енох мог убрать из своей головы белое лицо Портмана, если бы он только мог. Ему не хватало его улыбки и наглости, некоторого смущения и искреннего ответа. Живи, Джейкоб. Находи тех, кто готов положить за тебя жизнь, как только ты и умеешь. Возможно, это заняло секунды. Его куртка промокла насквозь, тогда как Хью и вовсе стоял без капюшона. Он пошел туда первым, и Енох мог лишь следовать за ним. - Есть кто? Черт, я натурально извиняюсь, но у меня там бензобак пробило каким-то говном, - Енох был застигнут врасплох так же, как и сидящие в мастерской парни. Трое, и Енох успел положить одного рефлекторно, куда придется. Второго, недолго думая, смог остановить в метре от себя пулей в голову, отказываясь фиксировать в памяти то, что последовало за этим. Енох не отдавал себе отчета в том, что именно он делает. Это нужно было сделать. Нужно для его семьи, ведь его прошлое все еще опасно. Смертельно. Счет шел на секунды. Енох вытер лоб, не понимая, почему так потеет. Ему сложно было понять, куда целиться – даже пьяный, один из парней дрался, как сумасшедший. Коп ему не уступал. Шустрый, он выматывал этого парня. До следующего выстрела. - Давай же блядь быстрее… Запах машинного масла остался на руках. Мокрая стена дома, разрисованная граффити с бесконечными членами, казалась единственной преградой тому, чтобы не упасть. Еноха все еще мутило – он никогда не видел прямого попадания в висок пули. Все это осознавалось кошмаром, который погубил бы его. - Я должен тебе. - Это не ради тебя. Возможно, он ошибался во многом. Во многих. Возможно, все еще не поздно исправить. Если бы он знал, как. [Джейкоб] Если бы можно было измерить отчаяние Джейкоба в цифрах, это был бы миллион из ста. Он ходил по палате, но легче не становилось – он не смог добиться ответа от Милларда, который больше не заходил, и не знал, почему за те три дня, что он лежит здесь, к нему так никто и не пришел. Он чувствовал себя… Одиноким. Очень одиноким. С каждым часом боль, отчаяние и одиночество доводили его до предела. Джейкоб пал духом – и вчера вечером поднялась температура. Шов воспалился. Но Джейкобу уже было почти все равно – он не мог найти ответа на вопрос о том, почему все вдруг забыли о нем. Больше всего на свете ему хотелось поддержки, утешения, чего угодно. Он был в таком отчаянии, что почти загадал – если кто-то все же придет, то Джейкоб останется с ним. Несмотря ни на что, ведь это будет значить одно – он нужен. Но никто не приходил. Лишь медсестры оставляли еду, к которой его абсолютно не тянуло. От нечего делать он перебирал всю свою жизнь, и теперь она казалась ему полной всяческих ошибок. Как будто ни разу в жизни он не поступал правильно. Как будто он жил и вовсе зря, только мешая и причиняя неудобство. Он был рожден зря, и мать ни разу не обняла его искренне, не на людях, как будто он рос зря, и отец ничему не учил его, предпочитая читать про своих птиц. Он учился зря, так и не найдя свое место в жизни. Он зря влез в жизни двух парней, которым было бы проще без него. Джейкоб подошел к окну в который раз. Он был готов отойти, окинув парковку взглядом, как моментально застыл, глядя вниз, прямо на третий ряд, где стояла до боли знакомая машина и еще более знакомые люди. Сейчас он не знал, в ком нуждался больше. Сейчас ему хотелось лишь заорать, чтобы они прекращали курить, мать их, потому что ему плохо. И тут же отошел от окна. Три дня им обоим было плевать. Значит, без Джейкоба было легче. Ему нужно просто уйти прямо сейчас. Ни одного из них он не хочет видеть, ведь он не выдержит. Больше Джейкоб не способен выносить все это. Не с больным плечом. Не с одышкой. Не со страхом смерти. Страхом пустой жизни. Он открыл дверь в коридор. Пост был пуст – удачное совпадение, знак судьбы. Джейкоб направился в сторону ординаторской – там точно должны быть вещи. Шел по коридору, склонив голову, держась из последних сил. В конце концов, он еще глупый ребенок. Он не знает, кем хочет быть и кем должен быть. Не знает, зачем существует. Никому в действительности нет дела до него, когда он слаб и болен. Он с трудом сдержал слезы. Позорнее некуда. Просто тряпка. Бинтик, что расползается на нитки. - Джейкоб! Голос, который он так давно не слышал, который он отчаялся услышать. Короткий ежик темных волос и огромные карие глаза, что действительно рады его видеть. Клэр обняла его, такая светлая, такая чистая, каким уже никогда ему не стать. - Клэри, - Джейкоб опустился на колени, ведь склоняться ему было катастрофически больно. - Я так рада, что ты жив, - прошептала она ему на ухо, сильно сжимая шею Джейкоба. – Так рада, - мокрая щека смущенно уткнулась в здоровое плечо. – Пожалуйста, не умирай больше. Пожалуйста. - Я так рад, что ты говоришь. Пожалуйста, не молчи больше, - попросил он в ответ. - Это все Миллард. Я была у одной тети, она говорила со мной три раза, и я больше… больше не буду так, - объяснила Клэр. - Попросил психолога, - коротко пояснил Миллард, что стоял позади нее. – Я надеюсь, у тебя есть объяснение твоим полуголым прогулкам, которые тебе запрещены. - Я просто… Просто, - Джейкоб смущенно замолчал. В некоторой панике он понял, что Миллард смотрит поверх его головы. С некоторым стыдом Джейкоб постарался развернуться всем корпусом – видеть привычную усмешку Хью было больно. Еще больнее было видеть Еноха привычно мрачным. Джейкобу еще сильнее захотелось убежать. Три дня самоуничтожения не прошли даром. - Пожалуйста, забери меня куда-нибудь, хоть на рентген, - взмолился он тихо Милларду, паникуя перед тем, что они могут ему сказать. До него до сих пор не доходило, почему он видит их рядом. Кого он рад больше видеть. - Видишь ли, я не могу. Я обещал за тобой присматривать. – пожал плечами Миллард. Он сложил руки за спиной. – Да и вам всем есть, что друг другу сказать. Джейкоб нашел в себе силы встать. Озноб колотил его, но он старался как можно незаметнее дрожать, чтобы Миллард не отчитал его. В тонкой больничной рубашке было холодно, и прежде всего мерзли ноги. Он боялся даже смотреть на людей, в которых так нуждался и которые не пришли тогда, когда были нужны. Свою слабость Джейкоб скрывал изо всех сил, но сил оставались чистые крохи. Он перенес больше, чем был способен. Больше, чем рассчитывал когда-либо. Сейчас он выжил, но зачем? Он был уверен, что Хью обнимет его. Нуждался в этом, ведь Енох никогда бы не… Джейкоб замер, непонимающе смотря на то, как Хью обходит его. Это воспринималось замедленной съемкой, и у него перевернулась половина органов от того, как легко и невозмутимо Хью обнял Милларда. А затем все это перестало иметь всякое значение. Слезы текли по щекам, не думая даже слушать приказов Джейкоба. Он не смог справиться с ними, а затем и с ознобом, что так тряс уставшее тело. Он плохо спал эти дни, изводя себя даже во сне. Сейчас ему больше всего хотелось, чтобы тепло это не требовало больше никаких сражений, никаких споров, просто… Просто чтобы Енох был рядом. От рук на своей спине ему было лишь хуже. Вся паника, ужас, боль, что Джейкоб пережил, все, чем он держался последние дни, страхи и сомнения, отчаяние, накинулись на него с новой силой, когда он понял, как выглядит со стороны. Как жалок он был даже сам для себя. Объятие было ошибочным, ведь Енох не стал бы терпеть происходящее, никогда и ни за что, он презирает Джейкоба во всем… Джейкоб беспомощно всхлипнул. Если бы можно было найти слова для того, что он испытывал сейчас – слово удар по оголенным нервам, словно рана для измученного сердца, он вынужден был гадать, почему Енох все еще не оттолкнул его, почему его губы прижимаются ко лбу Джейкоба и почему он все еще… Здесь? - Я не врач, но если у тебя температура, то тебе крупно достанется. Джейкоб покачал головой. Он запаниковал, едва тепло Еноха стало куда-то исчезать. Секунды он стоял ошарашенным и брошенным, униженным в своих слезах, как вдруг более мягкие руки приняли его к себе. - О-оу. Ну все, готовь задницу – будут колоть, - насмешливый тон сбил Джейкоба с толку. Он боялся даже двинуться, не понимая, почему сейчас это разрешено. Почему Енох стоит там, а Хью здесь, и Джейкоб… Сознание не выдержало нагрузки. Он отключился прежде, чем понял, что произошло. [Джейкоб] С улицы приятно тянет ночной свежестью. Свет уличных фонарей лишь немного пробирается в эту комнату, что была для Джейкоба тюрьмой все это время. Он смотрел на оранжевое небо за стеклом и гадал, что будет теперь. Что будет, если все в его жизни вдруг обрело смысл? Боль притупилась, температура спала, и пусть ягодичная мышца здорово ныла от какого-то укола экстренной помощи, Джейкоб ощущал себя почти счастливым. Он боялся произносить это даже в своих мыслях. Боялся оглянуться назад, мог лишь сидеть так и не двигаться, позволяя себе только дышать. Миг этого счастья стоил любой боли, хотя второй раз Джейкоб этого бы не смог вынести. Он ощущал лишь приятную пустоту внутри себя, которая, как копилка, заполнялась чудесными моментами, ради которых он так долго боролся. Голос Клэр и ее улыбка, что не отпускала его почти час, рассказывая, что произошло и как все было, объятие Хью, от которого он уже не стал падать в обморок, в котором он обнаружил вдруг все, что только было нужно, кроме сжигающих его раньше чувств. Он даже был одарен поцелуем Бронвин, что шумно возмущалась тем, что ее сердце все чувствовало, но никто ничего не рассказал. Но все это было центами по сравнению с тем, что происходило после того, как все разошлись по домам, оставляя Джейкоба наедине с Енохом. Все это время он молчал. Джейкоб нервно оглядывался на него, но Енох… словно просто ждал и думал о чем-то своем. Он не отреагировал ни на Клэр, ни на Хью, как будто ревность как по мановению волшебной палочки испарилась сама по себе. Переживание и непонимание только росло, ведь он попытался спросить Хью, и тот лишь пожал плечами, уходя от ответа. К моменту, когда все ушли, Джейкоб звенел, словно струна – все в его теле было напряжено, ожидая… ожидая всего. Его ладони, сжимавшие поручни на постели, моментально вспотели. Он снова вздрогнул, но не от температуры, а от взгляда, что был ему подарен. Джейкоб поерзал на постели, не в силах даже сглотнуть, так сильно пересохло в горле. Что же будет теперь? Что случилось за эти три дня? С замиранием сердца он смотрел, как Енох поднимается. С каждым его шагом Джейкобу становилось все труднее дышать, ведь он вновь испытывал то же чувство, что жило с ним месяц. Он вспомнил вдруг, как Енох рванулся вперед, выбивая пистолет, представил вдруг, что было бы, если бы это он держал руки возле раны, пытаясь остановить кровь. Он не перенес бы этого. Никогда. С удивлением, Джейкоб понял, что знает Еноха. Каждую черту его лица, каждое движение, каждую реакцию… Или знал. Того, что был раньше. Сейчас Джейкоб видел что-то незнакомое в его глазах. Он казался спокойнее. Мягче. От этого лицо его стало лишь красивее, что никак не могло не оставить Джейкоба равнодушным. Даже на больничной койке он вновь съезжал мыслями куда-то не туда, куда-то в воспоминания, что дарили ему огонь во всем теле, и этот процесс никак нельзя было контролировать. Он будет испытывать это всегда. Джейкоб похолодел. Он напрягся, когда рука Еноха легла под его здоровое плечо и еще больше растерялся, когда она остановилась под другим плечом, впрочем, весьма аккуратно. Он потерял дар речи, понимая, что Енох поднимает его на руки. Тело разом отказало, и Джейкоб мог только мелко дрожать, как будто температура его снова поднималась. И все же нет. Он нервничал, не видя прежней логики Еноха. Нервничал, потому что не знал этого человека, не знал, чего ожидать и что будет. Испуганным взглядом он приклеился к лицу Еноха, но то было абсолютно безэмоциональной маской. Джейкоб осознал, что Енох лишь перенес его к себе в кресло, на свои руки, как никогда не бывало прежде. Даже в самых смелых мечтах, которые почему-то уверены, что секс вызывает больше чувств. Это не так. Джейкобу потребовалось несколько минут, чтобы пошевелиться, и то только потому, что отсидел ногу. Именно так он и замер, устроившись в руках Еноха, смотря в окно и не желая даже спрашивать о том, почему. - Если бы ты задал вопрос, было бы проще. - Я боюсь, - прошептал Джейкоб в ответ. - Меня? - Нет, я… Того, что все это исчезнет, - с трудом признался он. – Я сегодня… Я не должен был… - Выходить из палаты с температурой? Да, это весьма неуважительно по отношению к тем, кто тебя лечит. - Да нет, я, - Джейкоб вдруг улыбнулся, спрятав лицо в ладонях. – Неважно. У меня нет вопросов. - Будь добр, просто задай его, - повторил Енох, впрочем, безо всякой угрозы. И Джейкоб нашел в себе силы оглянуться на него – осознание приходило даже слишком медленно. - Я не хочу этого знать сейчас, - прошептал он с трудом, искренне веря в свои слова. То, что он видел перед собой, вряд ли могло случиться просто от ранения Джейкоба. – Завтра. Через неделю, не сейчас, ладно? – И это было эгоистично. Он видел, что Енох просит не просто так, но сейчас ему меньше всего хотелось новых проблем. - Имеешь право, - не стал спорить Енох. Джейкоб смотрел на него и силился понять, почему не чувствует стены. Почему между ним и Енохом вдруг стало так… так мало места? Он поднял руку, не веря дрожащим пальцам. Они соскользнули с щеки Еноха, боясь того, что могут быть нежеланны там. Енох вернул его руку. Это была самая приятная боль на свете – та боль, что вспыхнула в сердце, что не справлялось с тем, что он видел. Джейкоб сжал и разжал вторую руку, боясь, что сейчас он меньше всего готов к такому. Без стены, которая держала его вдали от Еноха, он никогда не думал, как вынесет это. Как сможет осознать и принять то, что каким-то образом он оказался в круге вместе с Клэр, круге, что он готов защищать. Горячая признательность затопила сознание Джейкоба. - Ради этого стоило умирать, - прошептал он с трудом, борясь с тем, как лихорадит – воображаемо – его тело. - Да ты не умирал, - Джейкоб, было, дернулся, однако быстро понял, что это всего лишь шутка. – Подумаешь, гемо…Гемоторакс? - В легких обычно воздух, не кровь, - почему-то ворчливо отозвался Джейкоб, тихо сражаясь с горячими волнами счастья, что так бесстыдно заливали всю его душу. Слабая усмешка Еноха гипнотизировала его, как и все его положение, что целиком зависело от рук Еноха. - Я шучу. Это было все равно, что услышать грозу зимним днем. Джейкоб нервно посмотрел на него, после чего рискнул прижаться губами к его лбу. - Скажи мне, ты болен? – шуткой он старался скрыть сумасшедшее волнение. - Смертельно. Джейкоб напрягся. - Подхватил Портманку. Говорят, приставучая. Джейкоб старался. Очень старался. Но губы предавали его, и вскоре он тихо смеялся, уткнувшись лбом в плечо Еноха. Смех помогал ему справиться со счастьем, что грозило разорвать его на части. Поддавшись минутному порыву, он пробрался под темными кудрями, с радостью дыша запахом, который, вероятно, преследовал бы его всю жизнь. Закрыв глаза, Джейкоб прогнал прочь все мысли, что могли помешать ему запомнить этот момент. - Я вел себя, как придурок. В общем, я всегда так… - Ты всегда так себя ведешь, - прошептал в тон ему Джейкоб. – Не только со мной. Все нормально. Скажи это Клэри. Ей нужнее. Если бы Енох договорил, Джейкоб мог бы расстаться с сознанием второй раз. Слишком много всего за один день. Он осознал, что устал смертельно – нет, пожалуй, это сравнение он использовать ближайшие дни не будет – и что глаза его слипаются от тепла, которого он так сильно жаждал. В полудреме его руки сами устроились на груди Джейкоба. В состоянии, близком ко сну, он ощутил, что его снова куда-то несут. - Я еще могу ходить, - пробормотал он через силу. - Вряд ли. . Джейкоб бросил всяческие попытки разобраться в том, что же именно он так сильно испытывает по отношению к Еноху. Он боролся с дремой. - Не уходи, - почти в панике выкрикнул Джейкоб, садясь на кровати. - Господи, Портман, не ори и дай поспать. В отличие от некоторых, мне завтра на работу. Джейкоб непонимающе оглянулся. Он слепо пошарил рукой по обнаженному плечу рядом с собой, успокаивая безотчетный страх сна. Несколько секунд он потратил на то, чтобы осознать, что Енох делит с ним больничную койку. - Я так люблю тебя, - прошептал он ошарашенно, глядя в потолок, словно только сейчас до него действительно дошло, насколько реальны все его чувства. – Пожалуйста, скажи, что мне все это не приснилось, - еще тише попросил Джейкоб, не веря, что Енох выполнит эту просьбу. Койка предательски заскрипела. Джейкоб склонил голову, но вместо этого Енох вдруг оказался над ним. В полутьме Джейкоб едва ли различал его черные глаза. Лишаясь всякого сна, он судорожно вжался губами в целующие его губы, обнимая его шею через непослушные губы, забывая о боли, обо всем, что ему пришлось пройти, отвечая на поцелуй и осознавая, что он сумел то, что еще недавно казалось невозможным. Сумел пробраться в сердце Еноха О'Коннора. Отдав свое взамен.