Дополнительные занятия

Иваизуми понимал, что совершил ошибку, оставшись у учителя на ночь. Понимал, но все равно был счастлив, вприпрыжку идя домой и улыбаясь солнцу, птицам, всему миру. Улыбался, наплевав на то, что дома ждет сильный нагоняй, крики, ругательства, [пьяный отец] Возможно, его побьют, а вообще-то не возможно, а совершенно точно. Но пока что у Хаджиме синяки лишь от надоедливых одноклассников да под глазами. Значит, можно было чуть-чуть расслабиться и порадоваться жизни. Но на пороге их дома радость резко оборвалась, как нитка, тянущаяся от летучего змея. Быстро, неожиданно, оставляя тоскливый осадок на сердце. Иваизуми попытался его отогнать. Не смог. Этот осадок въелся в его кожу, глаза, сердце, легкие. Мальчик замер, смотря на злую мать, которая держала, как это ни банально, скалку в руках. Хаджиме сделал шаг назад, сглотнув. Зря, зря, зря он так сделал. Зря вообще привязался к своему учителю. Из-за него он начал ослушиваться. Из-за него. Из-за него остался в чужом доме, из-за него так ластился к чужому человеку. Потому что он слишком добрый и ласковый. А этого так не хватало. – Ты где шатался, ублюдок?! Ты вообще о нас думаешь?! Мы тут с ума сходили, не знали, где тебя искать! Сколько раз я тебе говорила вовремя возвращаться домой, а?! Сколько, я тебя спрашиваю?! Иваизуми сделал еще один шаг, уже прикрывая голову от возможных ударов. Самое обидное получать их от матери. Ведь она нежнее отца. Она не должна так поступать. Она… Она должна любить… Понимать… Заботиться… Женщина вдруг притягивает его к себе и крепко обнимает. На черную макушку падает несколько слезинок, заставляя мальчика замереть и схватиться за одежду матери. Тонкие руки прижимают его еще ближе к себе, заставляя уткнуться носом в складки кофты и зачем-то тоже заплакать. Иваизуми честно не знал, почему плачет. Может, потому что плакала мама. Может, потому что вдруг стало совестно. – Мама, я был у Тоору-сана… Мама, не плачь… Мам, прости… Я хотел предупредить, что останусь у него, но… – Хаджиме всхлипнул, невольно вытирая лицо об одежду женщины, – Я боялся отца… Очень боялся… П-прости… Я соврал Тоору-сану, сказав, что предупредил вас… Мама, прости… – Тише-тише… не делай так больше, ладно? Не за чем лишний раз злить отца. И пугать меня. В следующий раз предупреждай. А лучше оставайся дома. Ты же знаешь своего отца. Иваизуми кивал, стыдясь своего поступка и все равно ему радуясь. Потому что Тоору-сан уютный и теплый. Потому что к его боку приятно прижиматься и спать головой на его коленях. Потому что его пальцы такие тонкие и нежные, что всегда знают, где именно нужно было погладить и как забраться ими в волосы. Знал, что нужно прошептать, чтобы Иваизуми успокоился. Знал, какую глупость совершить, чтобы мальчик засмеялся, перестав думать о плохом. Тоору-сан знал его лучше семьи, и за это Хаджиме был благодарен. Семья не была пристанищем для Иваизуми. Не была домом. Возможно, даже любимой не была. Мальчик ненавидел бы свою семью, если бы умел действительно ненавидеть. По-настоящему. Зло. Проклиная их за свою жизнь. Но он все еще тянулся к ним за лаской, редко получая ее в ответ. Чаще он получал новые гематомы, которых и так было в избытке. Получал крики, от которых в ушах звенело. Иногда получал любовь от матери, ведь (Хаджиме в это очень сильно верил) она любит его. Только защитить не может. А потому злится. На него, на жизнь. На мужа. А муж злится на всех. Он приходит к вечеру, когда мать и сын готовят ему ужин. Чтобы хоть как-то задобрить. Потому что все знали, как он отреагировал на ночную пропажу сына. – Г-где эта мразь? Где, я спрашиваю?! Маленький ублюдок. Иди, иди сюда. Живо! – кричит он на весь дом, пугая их обоих. Женщина пытается закрыть собой сына, но в итоге попадает и ей. Все, вообще-то, как и всегда. Действия были настолько цикличными, что Иваизуми перестал различать в какой день произошла та или иная ссора с отцом. Слишком одинаковыми они были. И боль была одна и та же. И побеги из дома после этого. Все, абсолютно все одинаковое. Менялись лишь причины. И то не всегда. Иваизуми бежал по городу, даже не зная, куда его несет. Сначала на любимый мост, откуда раньше он прыгал на спор. Жизнь тогда была намного счастливее. Отец не пил так много. Его можно было даже назвать порядочным. Потом что-то пошло не так, и Иваизуми, если честно, не знал, что именно. Просто в одно мгновение все поменялось, а на хрупкие плечи свалилась такая ноша, что ребенок прогибался под ней, но все еще стоял, стараясь идти с ней, а иногда и бежать. Вот и сейчас он бежал. Пробежал мост и забежал в любимый парк. У него многие места "любимые". Вот в этом парке он впервые разбил колено. Его тогда учили кататься на велосипеде. Отец учил. Иваизуми пробегает мимо, вдруг оказываясь перед домом Ойкавы. Мыслей почти нет. Он просто стучит. Громко, сильно. А потом кидается учителю на шею. Что-то сбивчиво говорит, плачет. Снова. Иваизуми, вообще-то, мальчик сильный, но в последнее время ломается слишком часто. Ойкава это видит и помогает, как может. – Погоди-погоди, – учитель заводит его в квартиру и опускается на колени, с волнением разглядывая мальчишеское лицо и громко охая. Все в ушибах и крови. Губа разбита и сильно кровоточит. На щеке огромная ссадина. Повсюду синяки. – Ты опять с кем-то подрался? Что случилось? Хаджиме-кун, да на тебе живого места нет, господи. – Эт-то... отец... – выдавливает из себя мальчик, всхлипывая и уворачиваясь от осторожных пальцев, которые тут же вздрагивают и замирают. – Отец?.. - переспрашивает Ойкава, тут же прижимая Иваизуии к себе. Осторожно, чтобы не повредить ушибы. Трепетно, будто боясь сломать. Потому что Иваизуми уже сломан и доламывать его было бы кощунством. Через час Тоору уже стоит перед домом Иваизуми. Лицо мальчика обработано и выглядит не так плачевно. Они держатся за руки, будто собираясь дать отпор всему миру. Вообще-то, так оно и есть, хоть и мир этот с небольшой дом на окраине города. Дверь открывается после пару стуков, и на пороге стоит женщина, а не пьяный в хлам мужчина. Ойкава даже улыбнуться не пытается, потому что таким людям улыбаться нет смысла да и противно это. Эта женщина не может защитить своего одиннадцатилетнего сына, о какой улыбке может быть речь? – Я учитель Хаджиме-куна. Мальчик прибежал ко мне в плачевном состоянии. Надеюсь, вы мне объясните, как это произошло, – Ойкава говорит с острым презрением в голосе, так четко попадающим в хрупкую женщину. Мать Иваизуми мрачнеет и тихо испуганно шепчет: – Не вызывайте полицию. И вдруг начинает плакать, закрывая лицо руками. Ойкава смотрит на нее все с тем же выражением, но потом устало выдыхает, переводя взгляд на Хаджиме, который явно не знает, что ему делать. Идти в дом - страшно. Отпускать руку Тоору - еще страшнее. Но мальчик это делает и жмется к матери, потому что та кажется такой безутешной, что сердце разрывается, а у Иваизуми оно большое и доброе, вообще-то, что иногда ему сильно портит жизнь уже в таком возрасте. – Не вызову. Но, если это повторится еще раз, – пеняйте на себя. Я знаю, как сложно жене справится с таким мужем. Но вы должны быть сильной. Ради Хаджиме. Спасите его, иначе этим займусь я. И ушел, потрепав Иваизуми по волосам и пообещав, что все будет хорошо. Они оба понимали, что обещание это символичное и от них не зависящее. Но поверить хотелось сильно, очень сильно, поэтому мальчик закивал, поблагодарив учителя и обняв напоследок. А потом вдруг сказал: – Лучше бы моим папой были вы. Мать разрыдалась снова, а Ойкава смог лишь выдавить из себя улыбку и поспешно уйти, потому что он только сейчас понял, какая на нем ответственность.