Первое правило

На Мая я теперь смотрю иначе. Раньше я чувствовал нежность, желание, злость от того, что не могу быть рядом, а теперь на смену им пришло недоумение. Май нисколько не изменился и был таким, каким я в первый раз его и увидел, разве что волосы немного отросли и кончики завивались кольцами, но в моем сердце это уже не находило отклика. Теперь я не понимаю, как объяснить то, что столько времени сходил с ума от любви к этому парню, как я вообще мог его любить и сходить с ума от ревности? Это все кажется далеким и ненастоящим, как будто было не со мной. Вообще-то, так оно и бывает, когда с тебя спадают розовые очки и ты начинаешь рационально мыслить. По правде говоря, сейчас мой лучший друг Май нешуточно меня раздражает, потому что факт моей в него влюбленности был отличным поводом для шуток и отличным способом для отмазок типа: — Вер, а вот Даня тоже был в меня влюблен, но он же не тащил меня знакомиться со своими родителями! А вот с чувствами к Ковичу я так до конца и не разобрался. Точнее говоря, я уже давно понял, что всё это «мне с ним удобно, комфортно, весело, хорошо в постели» трансформировалось во вполне определенное «он мне дорог и я его люблю», но вот признаться в этом ему я так и не решался. Да что там ему, я и себе толком не мог признаться. Скорее всего, потому что я трус и меня всегда пугает все новое, а то чувство, которое возникло, новое. Сильное, осознанное и вдумчивое, глубокое, совсем не похожее на то, что я чувствовал к Маю. Кович был рядом ненавязчиво и именно так, как нужно. Он не напрягал, не давил, ни к чему не обязывал. Новый год, после долгих раздумий, я встретил вместе с ним. По правде говоря, я к этому зимнему празднику с детства не питал особой любви, а Игорь неожиданно оказался преданным его поклонником, ещё в начале декабря украсив всю квартиру мишурой, гирляндами и вырезанными из рефератов студентов снежинками. Вечерами Игорь садился на диван рядышком со мной, гасил свет, включал гирлянду и ставил на колени миску с мандаринами, которые поглощал килограммами, отчего и сам весь пахнул мандаринами, еле уловимый цитрусовый запах намертво въелся в кожу и ощущался даже сквозь туалетную воду. Такие вечера были очень уютными, домашними, но одновременно романтичными и интимными. Сначала мы ели мандарины, а потом долго нежно целовались и так же нежно и неторопливо занимались любовью. Это был идеальный момент для того, чтобы признаться в своих чувствах, но я отчаянно трусил, боясь то ли того, что они исчезнут так же, как исчезли чувства к Маю, то ли того, что они снова окажутся чувствами в одни ворота, без взаимности, хотя и видел, как относится ко мне Кович — вряд ли бы так стал со мной носиться человек, который ничего ко мне не испытывает. О том, что хочет встретить новый год вместе, Кович заикнулся только один раз и будто бы невзначай. Я знал, что он хочет встретить праздник со мной, чувствовал. Ничего не мешало этого сделать, кроме моих дурацких сомнений, и, наверное, я бы все-таки сбежал, если бы не Вера, пару раз рявкнувшая на меня как следует. Безгранично уважающая Ковича девушка была заинтересована в личном счастье любимого преподавателя, а так как одним из составляющих этого счастья был я, Вера делала все от себя зависящее, чтобы я как можно больше времени проводил с Игорем, я, в общем-то, и перебрался к нему с ее подачи. Я до сих пор помнил, как сверкали его глаза, когда я сказал, что хочу встретить наступающий год вместе, и протянул ему какой-то дурацкий прозрачный шар, в котором кружил снег из пенопласта, — я купил сувенир у какой-то тетки, торгующей елочными игрушками около здания университета. Это был второй идеальный шанс признаться ему в любви, но я снова промолчал. Третий идеальный шанс случился в январе, когда этот безумец потащил меня на каток. До этого я ни разу на коньках даже не стоял, а поэтому катался, громко матерясь, преимущественно на коленках и на заднице, под ехидный хохот Ковича и остальных присутствующих, но потом я приноровился, и у меня даже стало получаться, что вселило в меня необыкновенный восторг. Это было потрясающее чувство, которое даже сравнить ни с чем нельзя, и оно только заиграло новыми красками, когда Кович, никого не стесняясь, взял меня за руку. Мне хотелось кричать о своей любви, но я упрямо молчал. Четвертый шанс признаться представился мне почти сразу за третьим, когда вечер на катке вылез мне боком, а точнее горлом. Я провалялся с ангиной почти две недели, а Игорь носился со мной так, как мама родная не носилась. Не позволял ничего делать, с постели разрешал вставать только в туалет и для того, чтобы прополоскать многострадальное горло, готовил бульоны, а поздним вечером садился за мой реферат, потому что из-за ангины я не успевал сдать работу в срок, а от нее зависело пятьдесят процентов итоговой оценки по предмету. Ещё постоянно целовал лоб, якобы для того, чтобы проверить, не повысилась ли температура, хотя судя по тому, с каким выражением лица это происходило, делал он это ради удовольствия. Совмещал приятное с полезным. В этот раз я не сказал «люблю», потому что, собственно, говорить толком не мог, только хрипел. Но, если докопаться до сути, я снова струсил. После болезни я кое-как примирился со своими чувствами, принял то, что как ни крути и с какой стороны ни глянь, вот этого мужчину — взрослого, серьезного и вместе с тем веселого и саркастичного, романтичного и бесконечно умного, даже мудрого — я люблю. И, кажется, буду любить всегда. Оставалось только сказать об этом ему, и я сдуру решил посоветоваться с лучшим другом, справедливо рассудив, что раз Май постоянно вываливает на меня кучу информации об их отношениях с Верой, то я вполне могу рассказать ему о своих намерениях касаемо Ковича. — Серьезно? — Май скептически на меня посмотрел. — Хочешь признаться ему в любви? Из его уст последнее предложение прозвучало так, как будто я собирался совершить величайшую глупость в своей жизни, и это снова заставило меня сомневаться в своем решении. — А что не так? — буркнул я. — Я ведь и правда ну… люблю Ковича. То есть Игоря. — Но он же препод! — возмущенно выдохнул Май. — Это что-то меняет? — Ну, не знаю, — пожал плечами Май. — Просто ты ведь с ним, чтобы забыть меня. Я не рассмеялся только потому, что не хотел обидеть Мая, разом поняв, почему он не считает мое решение такой уж удачной идеей. Стопроцентному натуралу очень льстило, что в него без памяти влюблен парень-гей и даже встречается с кем-то, чтобы его, такого великолепного, забыть. А теперь я вроде как открыто признавался в том, что Май не вызывает во мне никаких чувств, кроме дружеских, и ему это было неприятно, пусть и на подсознательном уровне. Точку поставила Вера, подошедшая к концу нашего разговора и отвесившая затрещину сначала своему парню — за то, что пытается отговорить меня сделать счастливым Ковича, — а потом мне — за просто так, чтобы не был нерешительным придурком. Это был пятый идеальный шанс признаться Игорю в любви, и я его почти осуществил. Решившись, стремительно побежал на кафедру, собираясь распахнуть дверь и с порога всё выпалить, пока снова не испугался и не передумал, но осуществить задуманное не удалось, потому как в кабинете Кович оказался не один, а с деканом, который недоуменно уставился на тяжело дышащего меня, распахнувшего дверь даже без стука. — А я тут это… — выдавил я, заливаясь краской до самых ушей. — Игорь Александрович, а Вы мне с курсовой не поможете? — Конечно, Даниил, — с трудом скрывая улыбку, серьезно кивнул Кович. — Думаю, нам следует тщательно поработать над практической частью. Краснеть дальше было некуда, но я смог. Шестой идеальный шанс был идеальней некуда, потому как приближался день Святого Валентина. Я бы, наверное, про него и не вспомнил, если бы не постоянно страдающий Май, который никак не мог определиться с подарком для Веры. Точнее, он уже решил, что созрел для того, чтобы сделать любимой девушке предложение руки и сердца, но не знал, как сделать это максимально романтично, чтоб у Веры дух захватило от свалившегося на ее голову счастья. Я был уверен в том, что Вера в любом случае будет счастлива, даже если он с криком «лови!» просто бросит ей коробочку с кольцом, но Май, обозвав меня человеком без фантазии, прикидывал, не проглотит ли Вера кольцо, если он сунет его в бокал с шампанским. Хотя, наверное, не так уж он был и неправ. Потому что у меня не было ни единой мысли о том, как признаться Ковичу, в какой обстановке это сделать и как это осуществить в принципе. Вряд ли Игорь оценил бы букет красных роз, воздушный шарик-сердечко или надпись на асфальте. Пригласить его в ресторан было банальнее некуда, да и не любил он их, предпочитая избегать пафоса подобных заведений и проводить вечера дома, а если уж так захочется чего-нибудь по-ресторанному изысканного, заказать это в службе доставки. Судный день приближался с угрожающей скоростью, Май, вовремя не заказавший столик в ресторане, пытался отыскать свободное место хоть где-нибудь, пока проницательная Вера тайком выспрашивала у меня: «Собрался этот придурок уже дарить кольцо или нет?», а я все так и не мог придумать, что мне сделать. Я, конечно, понимал, что Ковичу, скорее всего, понравится то, что я хочу ему сказать, в любом случае, но хотелось для него чего-то особенного, чего-то такого, чтобы он понял, что эти чувства у меня — всерьез и навсегда. В конце концов, когда наступило четырнадцатое число, а я так и не придумал ничего особенного, решил подарить ему часы и сделать на них гравировку, и даже почти дошел до ювелирного, где продавалась нужная модель. На парковке около магазина возле одной из машин, прижавшись к колесу, сидел маленький пушистый котенок, шерстка была почти полностью черной, белыми были только кончики ушей и хвоста. Мне мигом вспомнился недавний разговор с Игорем, он рассказывал о своем детстве и обмолвился о том, что больше всего он мечтал о котенке, а родители подарили ему щенка, с которым тоже было весело, но совсем не то. Маленький котейка сначала испуганно сжался, когда я взял его на руки, но отогрелся и, убедившись, что ему не только не причинят вреда, но и будут приятно чесать за ухом, коротко мявкнул и затарахтел, мурча. … Кович готовил ужин с претензией на праздничность. На сковороде тушились овощи, а на разделочной доске ждало своей очереди нечто, в чем я не без удивления узнал куриные сердечки. Вполне себе валентинки. — Пришел? — Стоящий ко мне спиной Игорь не спешил поворачиваться. — Иди мой руки и раздевайся. — Что, совсем? — насмешливо фыркнул я. — Трусы-то хоть можно оставить? — Можно, — согласно кивнул Игорь. — Только смысл? Я же все равно их с тебя потом сниму. Я улыбнулся и почувствовал, что в кои-то веки со всей ответственностью могу не только заявить, что я люблю этого мужчину, но и объявить это ему. — Игорь? — тихонько позвал я. Он вздрогнул то ли из-за того, что я нечасто его так называл, привыкнув обращаться по фамилии, то ли от того, что проснувшийся котенок решил подать голос, медленно повернулся. — Вот. — Я аккуратно протянул ему котенка. — Теперь у тебя будет кот, совсем как ты мечтал. Игорь осторожно взял котейку на руки. Котенку незнакомые руки понравились, и он решил попробовать их на вкус, впившись острыми зубками в ладонь. — С хар-а-а-ктером, — довольно протянул Кович. — Совсем как ты. Он чудесный. Спасибо тебе, Дань. — Он потянулся и чмокнул меня в щеку. Я выдохнул, как перед прыжком в воду, отобрал у него кота и отпустил исследовать новую жилплощадь, схватил ладонь Игоря, потом ее отпустил, очень захотел убежать и, наконец, выдохнул: — Игорь, я это… — С курсовой помочь надо? — ухмыляясь, предположил он. Кович умный. Мудрый. И, кажется, давно уже догадался, что именно я собираюсь ему сказать. И в его сияющих глазах был ответ на все мои невысказанные вопросы и на все мои опасения. Мои чувства взаимны, можно даже в этом не сомневаться. — Я тебя люблю.