Норвежская пыль

За Нурой мчится «космический гейский болид», разжившийся где-то нелепым компактным электромобильчиком. Элтон Джон, Энди Уорхол и Оскар Уайльд десантируются у рыболовной базы с автозаправочной кесадильей и термосом чая, что в суетливой спешке заварила Линн. И если раньше было много гейского минета, мишуры презервативов в мусорных пакетах, то сейчас неподъёмной гейской заботы. Они милые, как рождественские пряники с пуговичками глазури. Даже Исак, недовольно толкающий коленками переднее пассажирское кресло с Сатре, со всей накопленной «эскилевской» мудростью изрекает — «если мы не будем помогать своим „со-квартирникам“, то кто поможет нам?». А Сана говорит они полку не прибьют… Прибьют. Расхреначат пальцы, нежно подуют, вылижут слюной, обмотают бинтами, но прибьют. То-то и оно. Больше Вальтерсен не обращает никакого внимания на возобновившийся трёп Нуры и Эскиля, зажимается сзади с полусонным Эвеном. Того, кажется, опять двигает в одну из его ненормальных, неконтролируемых сторон, похоже, в ту, где все лампочки выкручены из патронов. До этого Исак намекнул, что ввязался в поездку, чтобы развеять, растормошить своего парня, стать для него локомотивом, тягачём. А у неё нет такого человека, больше нет, она пробуксовывает в одиночестве на обочине Осло. Сатре смотрит неподдельной благодарностью на мальчишек, им есть за что, не гримасничая, сказать «спасибо». Хотя бы за те же честные сотни километров, проделанные в живописную глушь. — Всё, что тебе нужно — это быть сукой из сук. Кто кого перемудачит. Выигрывает всегда больший мудак. — Я не собираюсь с ним играть. Нура перебирает пальцами мерклый дисплей, зарядка на исходе, где-то процентов двадцать от общей массы, в истории инстаграма Криса прямая трансляция вечеринки подана шестью десятисекундными блоками. Он зазывно лыбится, хохочет, охватывая камерой голый сад в чёрном изломе деревьев, панорамные окна дымчато-голубого дома, за которыми вздрагивает пульсацией свет округлых рамп, в эфир то и дело впрыгивают пьяные элементы с пивными банками, лица карикатурные, как в комнате смеха. Когда она успела на него подписаться? Взгляд зависает над прямоугольной полосочкой «подписки» — «отписаться». Эскиль назойливо таращится на руки сомневающейся Сатре, отвлекаясь от снежно-хвойной ленты дороги. Что сделает? В какую сторону качнётся маятник? Нура откладывает телефон в рюкзак, ничего не предприняв. — Да, ведь ты уже играешь. — Эскиль! — На кой ты ему позвонила тогда? Незаметно подсаживаешься, Нура. Набрала бы меня… нас сразу. — Он мне должен и не должен одновременно, не могу объяснить. С Эвой всё плохо, лучше уже не будет. — Поэтому ты хочешь сделать ещё хуже? Крис не кажется надёжным парнем, но я восхищён им, он начал вытаскивать тебя из панциря. Плохо, что начал с алкоголя, но начал. Жаль сладенький не ходит под нашим знаменем, — сзади доносится утробное рычание перемешанное со вздохом. — Знаю-знаю, Исак. В директе инстаграма всплывает сообщение от мальчика для поцелуев: «Я знаю, что Эскиль хороший парень. О нём только и говорят в вашей тусовке». «Университетская жизнь настолько скучна, что ты тусуешься с нами?» «Или ты не заметила, как влилась в университетские вечеринки» Эва таскалась за Крисом. Нура таскалась за Эвой. Паровозик. Крис — тягач. В погоне за магнуссонским признанием не всматривалась в меняющиеся лица окружающих, в том то и дело, что они не менялись, Мун знала всех по именам, а Нура… Нура была худой девочкой с центрального дивана. Это говорит ей Крис, когда Эскиль высаживает её у дымчато-голубого дома — «мы с ним заодно, повеселись там, Нура». Мальчик для поцелуев и девочка с центрального дивана. Хорошая связка. — Скажи привет, — он тычет ей в лицо телефоном. Нура же достаёт из колоды пальцев средний. — Это улетело в мои истории. — Переживут детки, — щелчок. — Слушай, эм, ты общаешься с Вильямом? — Это личное. — Я с ним спала, вот что личное, Кристофер. — Не удивила. Я тоже с ним спал… — Крис ухмыляется, красивое лицо остаётся красивым, Нура почему-то замечает, — и валетом, и лицо в лицо. — Не паясничай, — она толкает Шистада в плечо, довольно сильно для девочки с растраченным кальцием. — Ты при любом ответе расстроишься, так какой в этом толк. — В том, что он всё ещё мой парень, — ах какая самоуверенность, а модельная фотография до сих пор стоит без «сердечного» одобрения Вильяма.  — Я бы на это не надеялся. — Ты о чём. — Обо всём, — злится, желваки подпрыгивают под красноватой кожей. Они стоят у открытой входной двери. Ни туда, ни сюда. Неопределённость. Как там советовал Эскиль… быть большей сукой? Нура выхватывает телефон из руки Криса, момент подобран идеально — мобильный незапароливается, светится инстаграмной линейкой рандомных фотографий. Крис щиплет за руки, но переписка двухдневной выдержки вываливается кадрами, фактами, смайлами, что это всё, их нет, и её кости, это её кости, никто ради них не сядет в самолёт, не прилетит первым рейсом, не заявит нежно, с детским ропотом — «достаточно, ты хороша». Крис отходит, даёт врезаться в этот фарш сообщений, фотографий глазам Сатре. Получай! Поделом! Нравится? Ещё? Или достаточно? — Этого хотела? — Честности… — с экрана смотрит девушка, и губы у неё ни косметически красные, ни норвежская бледная пыль, обычные — что дала природа, то и носит; может, ему такая и нужна была, обычная, а не хитровыебанная, — я думала, ты мой друг. — Я тебе не друг! — кулак впечатывается в косяк; Нуру не волнует гормошка его ребристых костей, ей бы со своими разобраться, но втягивает в себя шипение, скорее по инерции. Это больно, однозначно. — Уже нет, — у неё каштановые волосы вспархивают на ветру за чайкой, они на одной из лондонских набережных, и она обнимает Магнуссона-старшего. — И никогда не был, — Крис не морщится, наудивление ровное лицо, как у мёртвого. Разве мальчикам для поцелуев бывает больно? — Не стоило и начинать, — отдаёт телефон. Отец Вильяма улыбается девушке в висок. Хлопок. Её тело летит со ступеней. Хлопок. Лицо девушки. Мигание. Перепуганное лицо Эскиля. «Девочка моя, ты сломала ногу».