Я не участвую в войне...

— Она жива, — вместо Смирнова заговорила женщина. На доступном, вполне приличном английском, но с явным акцентом, который — и это Роджерс заметил только сейчас, на контрасте — у обоих Смирновых совершенно отсутствовал. Голос звучал мягко, вкрадчиво, у Стива от таких интонаций непроизвольно волосы на теле встали дыбом. — Однако… боюсь, на данный момент это все, чем я могу вас… — пауза, очевидно, для подбора наиболее приемлемо звучащего слова, — обнадежить. Больше всего на свете Стиву хотелось обернуться и считать выражения их лиц, посмотреть в глаза, уличить во лжи. И потребовать правду! Собрав по закоулкам разума крупицы здравомыслия, он этого не сделал, понимая: стоит ему обернуться — и он начнет творить глупости, которые могут дорого ему обойтись. Или не ему, что гораздо страшнее. Нет. Никаких эмоций. Больше никаких разоблачающих слов и необдуманных действий. Только трезвая голова. Холодный расчет в ответ на аналогичное хладнокровие пока еще условных, но все-таки врагов. Ум, хитрость, умение предугадывать ходы наперед, актерское мастерство, наконец, ложь — что угодно… или, вероятно, все и сразу, но только не эмоции. Чтобы куда-то направить лезущую исподволь злость, найти точку концентрации, Стив снова сосредоточил взгляд по ту сторону стекла. Лицо практически не узнавалось. Частично из-за нагромождения дыхательной аппаратуры, частично из-за видимого отсутствия волос — голову закрывала медицинская шапочка отвратительного голубого цвета, придающего и без того бледной коже синюшно-трупный оттенок, частично из-за повреждений, которые выглядели свежими, только что нанесенными, словно их вовсе никто не пытался лечить. Доля сомнений в идентификации личности по-прежнему присутствовала, и Стив не питал ложных надежд скоро от них избавиться. Ведь он не был Баки, который, наверняка, мог опознать ее в любом состоянии. Он не был Баки. Роджерса осенило. Вот оно! Первый ключевой элемент головоломки. Который весьма удачно объяснял игру в «худшее/лучшее мнение», в которую его заставили сыграть, не объясняя правил. — Считаете, что если я не Зимний Солдат, то вам все простится? — Стив не выдержал, обернулся, резче, чем планировал, непроизвольно сжав кулаки и уже мысленно высчитывая, сколько секунд ему потребуется, чтобы выхватить пистолет. Просто на рефлексе. На самом деле он понимал, что пистолет ему сейчас не поможет. Вообще не поможет. Пока она там, за стеклом. — Считаю, что, в отличие от Джеймса Барнса, для которого это, — Смирнов кивнул ему за плечо, — глубокое личное, вы все еще достаточно непредвзяты, чтобы выслушать объяснения. Елена, — он обратился к женщине. — Вы могли бы оставить нас с капитаном наедине? Понимаю, это ваше рабочее место и это мы здесь — непрошенные гости, нарушающие режим. Мы бы вышли, да, боюсь, господин Роджерс в ближайшее время не согласится покинуть наблюдательный пост. Стив прочитал очевидный протест на лице врача. Она с уставной дикцией и четкостью высказала на русском что-то похожее на: «Да, господин директор», но в то же время едва заметно качнула головой, невербально выражая отрицание. — Полковник, — она обратилась на английском к своему руководителю, но смотрела при этом на Роджерса, и он мог поклясться, что заметил во взгляде молчаливую просьбу. — Если герметичность бокса будет нарушена, я не ручаюсь за последствия. — Не будет, — моментально отозвался Смирнов, перевел взгляд на Роджерса и словно за них обоих озвучил: — Даю слово. «Черта с два! — подумал Стив, провожая врача подозрительным взглядом. — Откуда у совершенно посторонних людей, которых он видит впервые в жизни, столько ложных представлений о его личности?» — Я рассчитывал на то, что доктор расскажет вам о состоянии своей подопечной более исчерпывающе и доступно, чем это смогу сделать я. Однако, похоже, есть вещи, которые правильнее будет выяснить строго между нами, капитан. Разговор предстоит обстоятельный. Не присядем? — он сделал жест в сторону одинокого письменного стола с единственным большим офисным креслом. Впрочем, скромный табурет без спинки тоже имелся. Стив опознал это как рабочее место доктора по имени Елена и зачем-то отметил, что вся скудная мебель с небольшой смотровой была установлена точно напротив стеклянной стены с таким расчетом, очевидно, чтобы давать максимальный обзор сидящему за столом на происходящее внутри «герметичного бокса». Роджерс допустил вероятность, что Смирнову может быть сложнее выстоять столько же, сколько Стив мог, но, в конечном итоге, он сделал вывод, что ему все равно. — Спасибо, я постою, — он холодно ответил на предложение и вновь обернулся лицом к стеклу. — Ваш медик боится за целостность стекла. Это значит, что она заражена вирусом? — Заражена, — охотно подтвердил догадку Смирнов, и от того, с какой легкостью он это сделал, у Стива сердце сжалось в груди. — Но на данный момент мы провели достаточно тестов, чтобы удостовериться, что она не заразна. Герметичный бокс и стерильная среда, которую он обеспечивает, необходимы не для того, чтобы уберечь окружающих от нее, а чтобы защищать ее от окружающих. Прежде, чем услышанное породило бы в сознании Роджерса новое поколение бесконечных вопросов, ответы на которые грозили накрыть его лавиной информации, не доступной его пониманию, он поспешил сосредоточить внимание за другом факте. — Тони Старк знает? — Нет. Пока он разбирался со стенами из нано-частиц, нам повезло добраться до тела раньше него. Через развитую еще со времен Союза сеть подземных коммуникаций, модифицированную современными технологиями. Роджерс намерено опустил вопрос с технологиями. — То есть, он даже ее тела не видел? — в Стиве медленно вскипала почти успевшая остыть злость. На Старка — за то, что соврал, в очередной раз. Надо же, как неожиданно! И на самого себя — за то, что доверчивый идиот, которому проще простого навешать лапшу на уши. Как только духу хватило о подобном солгать? Впрочем, отвечая самому себе на этот вопрос, Стив обозвал себя идиотом вторично. Причем, безнадежным. — Мне он сказал, что нашел ее труп. — Мне неизвестны подробности ваших взаимоотношений со Старком, кроме широко освещенного в прессе конфликта двухлетней давности, и я никоим образом не набиваюсь в адвокаты к дьяволу, но, если позволите, свое мнение я выскажу. — Оно имеет отношение к делу? — по ту сторону стекла кардиомонитор вырисовывал стабильный неоново-синий зигзаг. Наверное, среднестатистическому слуху звуки работы оборудования были недоступны, но не Стиву. Он слышал, как «дышал» аппарат, в установленном ритме нагнетая воздух, моделируя каждый вдох-выдох. Вслушиваясь в этот заданный ритм и словно пытаясь что-то в нем уловить, Роджерс решил, что лучше ему запастись терпением: дать Смирнову шанс говорить, высказать свой взгляд на ситуацию, а не устраивать ему допрос с предельно конкретными ответами на предельно конкретные вопросы. В этом Стив рисковал облажаться по-крупному. В отличие от Наташи, он не был мастером подобных дел, поэтому вполне допускал, что сам мог не спросить о чем-то, что впоследствии окажется важным. Или, что более сведущий в тонкостях добычи информации бывалый полковник станет любезно предоставлять ему именно то, что Стив захочет от него услышать. Не больше, не меньше. И тогда он сам себя загонит в угол, окажется ослеплен, оглушен и нем, и это будет равносильно провалу. Именно его Роджерс себе сейчас не мог позволить. А вот если он позволит состояться беседе, а не допросу, существовал шанс, что Смирнов скажет больше. — Самое прямое, — продолжил, меж тем, полковник. — Если бы Старк признался вам, что тело исчезло бесследно, с высокой долей вероятности вы бы незамедлительно начали поиски, беспокоясь, прежде всего, за судьбу — сейчас я дерзну назвать вещи максимально своими именами, поэтому заранее прошу простить меня за излишнюю прямолинейность — любовницы вашего друга или… дочери человека, которому вы многим обязаны. Не за то, что ее тело — потенциальная биологическая бомба с неустановленным радиусом поражения, — Смирнов выдержал паузу. — В свою очередь, если бы мы позволили Старку первому обнаружить тело или открыто признали бы, что оно у нас, он бы поступил прямо противоположно вам — попытался бы во что бы то ни стало обезвредить «бомбу», с высокой долей вероятности не учтя того факта, что она жива. Потому ли, что считает русских безбожниками, способными и непременно желающими довершить начатое Шмидтом, или потому, что у него незакрытые личные счеты с Зимним Солдатом, для меня не имеет значения. — А что имеет? — Роджерс присмотрелся к полковнику более внимательно. Он догадывался, что это непростой человек и что разгадать его секреты будет непросто. Но Стив изначально не собирался копать глубоко или делать это личным, а теперь правила круто менялись прямо на ходу. Теперь это становилось личным. — Предположим, весьма условно, будто мы с вами не знаем, как устроен этот суровый реальный мир. Будто адская машина, именуемая властью, ежедневно не требует в качестве топлива человеческих судеб и жизней. Предположим, что не все в этом мире подчинено товарно-денежным отношениям, а мифические честь, совесть и гуманность действительно существуют. Где-то на одной плоскости с радужными единорогами и волшебными феями, — Смирнов невесело усмехнулся. — Так вот, однажды, — Стив почувствовал спиной чужое приближение, но принудил себя не реагировать и оставаться на месте. Фигура полковника выросла в его боковом зрении, обращенная, как и Стив, лицом к стеклу, — когда-то очень-очень давно волшебная фея или… тетя Даша, как она представлялась, спасла жизнь маленькому мальчику, подарив ему волшебный эликсир, — Смирнов обернулся к Роджерсу, понуждая ответить тем же. Их взгляды встретились почти на одной прямой, кажется, впервые настолько близко в отсутствие всех свидетелей и необходимости параллельно обсуждать какие-то побочные темы. — Другой политический строй, другой идейный посыл, совершенно другие действующие лица и… старый Мерлин вместо юной феи Морганы, но, в целом… знакомая сказка, не правда ли, капитан Роджерс? — Предпочту вернуться в суровый реальный мир, — оттопыренным большим пальцем сжатой в кулак руки Стив указал на стекло и кровать за ним, — и обсудить происходящее в нем. — В реальном мире мы с вами живем изо дня в день. Оба давно выросли из детских грез, где черно-белый мир был строго разделен на плохих и хороших героев сказок. Я возглавляю секретное подразделение секретной службы, в организации с далеко не белоснежной репутацией, как собственно, у любой разведки. Вы, с переменным успехом, пытаетесь отвоевывать Землю у инопланетян и рукотворных роботов, в то время как собственное правительство предпочитает видеть вас в смирительной рубашке в одиночной камере, где-нибудь максимально далеко от цивилизации. Не думаю, что вы хотели бы обсуждать со мной именно это. Что же касается госпожи Эрскин, — он сделал движение головой в сторону стекла. — Да, не удивляйтесь, что мне известна ее родословная, потому как именно в моей семье до некоторого времени хранились украденные вами прошлым летом дневники. Так вот, фея она, ведьма или Гидра… Так или иначе, отец не смог заплатить цену, которая была оглашена. С тех пор я был ей должен, как отец говорил: «Прожить эту жизнь не зря», и как ее прославленный отец писал в своем дневнике: «Оставаться, прежде всего, Человеком». — Благородная речь, в искренность которой мне отчаянно хочется поверить, полковник. Как и в искренность ваших благих намерений. И мне это было бы намного проще сделать, если бы вы не начали наше знакомство со лжи. Как давно она здесь? — Мы пробились в бункер Черепа примерно сорок восемь часов спустя от момента, как вы и ваша команда покинули Москву. Элементарные подсчеты в уме Стива по-прежнему не оставляли русским шансов на оправдание. — Вы неоднократно связывались с американским правительством и лично со мной на протяжении этих двух недель. У вас было множество шансов дать мне знать, при условии, если вы этого хотели. — Вы правы, я действительно не хотел, — охотно, даже сделав интонационный акцент на глаголе, подтвердил Смирнов. — Сообщать раньше времени информацию, которая в любой момент могла потерять актуальность. Опять же, я настоятельно рекомендовал бы вам обсудить с доктором Кузьминой медицинскую сторону вопроса, но раз вы столь подозрительны к ее профессиональным обязанностям, то я назову вам лишь основное. Шмидт вколол ей биологический агент потенциально неизвестного происхождения. Даже после обнаружения нами тела и обретения возможности медицинских манипуляций с ним, мы какое-то время не могли гарантировать, что нам не придется ее ликвидировать ради общего… и ради ее собственного блага. Кроме того, мы обнаружили множественные повреждения, которые за прошедшие двое суток, плюс-минус время с момента окончательной потери ею сознания, не исцелились даже частично. Итого: ушибы мягких тканей, переломы ребер, колото-резаные раны, ссадины, сотрясение мозга, массивная кровопотеря и гипотермия — далеко не полный список того, с чем ускоренная регенерация должна была, если не полностью справиться, то определенно минимизировать последствия. Я не врач, но, поверьте, я компетентен в вопросах улучшенной физиологии. И это я еще не поставил вишенку на торт — равномерное облучение всего тела суммарной дозой порядка пяти грэй. Учитывая все вышеперечисленное, она дожить до момента обнаружения не должна была. После оказания квалифицированной — и в этом я вас уверяю — помощи, она успела дважды побывать… на пороге у Всевышнего… если, конечно, вы в него верите. Она могла умереть в момент моего звонка вам, прямо в момент моего сообщения вам… столь сомнительно радостного известия, или в момент вашего перелета с континента на континент. Представьте себе ситуацию: я вам говорю, что она жива, а она умирает, пока вы висите где-то над океаном, и мне ничего не остается, кроме как предоставить вам ее труп. Хорошо, если вам, а не вашему другу. В каком бы свете вы все это увидели? И так бы вам была важна в тот момент правда о том, что убили ее вовсе не русские? — Я вас понял, — замогильным голосом отрезал Стив, которого уже начинало ментально подташнивать от частоты употребления слов «смерть» и «труп». — Вопрос о своевременности сообщения закрыт. Но устроенное вами представление аналогичным образом не добавляет вам чести, полковник. Если к сегодняшнему дню вы все-таки решили, что кризис миновал, и меня можно поставить в известность, зачем же делать это столь изощренным образом? — Сразу оговорюсь, что кризис не миновал. Но вскрылись некоторые другие факты относительно ее состояния, что дало мне повод сообщить хотя бы вам, чтобы совсем не завираться. Обнадеживать Джеймса Барнса я бы по-прежнему не стал. Мне еще дорога моя собственная жизнь и жизнь моего сына. В этой бойне я потерял достаточно людей, чтобы не бросать оставшихся на растерзание Солдату с приказом сообщить ему, что его женщина у нас. — Он не настолько деспотичен, как вы думаете, — раздраженно заметил Стив, даже в столь неподходящий момент не упустив возможности вступиться за Баки в нашумевшем вопросе о его кровожадности. — Уверены? — Смирнов вопросительно приподнял бровь. — Потому что, окажись я на его месте, я бы был. Стиву не хотелось обсуждать наболевший вопрос «обмена местами». Не здесь. Не сейчас. Ни с кем. Никогда. — Что вы имели в виду, говоря, что кризис не миновал? — Роджерс снова повернулся к стеклу и, стараясь не смотреть на кровать, уперся взглядом в мониторы. Выходит, прошло уже две недели, плюс-минус пара дней, накапавшая из тех потерянных секунд, минут и часов, потраченных на вынужденный сон, в том числе медикаментозный, попытки примириться с действительностью и задушенные вопли от боли, против которой не существовало обезболивающих. Стив на собственной шкуре знал, с какой скоростью заживали те или иные повреждения. Он наблюдал процесс со стороны, в различных его вариациях — на Баки, на обычных людях, со среднестатистическими и весьма ограниченными возможностями к самоисцелению. То, что он видел сейчас сквозь стекло, пугающе-невероятным образом не укладывалось ни в один из существующих сценариев развития событий. Даже в самый худший — среднестатистический. — Повреждения не заживают, — в конце концов, он сам ответил на собственный вопрос. Ему было не привыкать. Парой он подмечал детали, сопоставлял факты и находил ответы быстрее, чем окружающие успевали реагировать на его вопросы. Стив уже примерно расписал себе, что будет делать, как только удостоверится, что Смирнов больше не рискнет играть с ним в двойные игры: в лицо говорить, что проявляет благодарность за давнюю услугу и гуманность, поэтому помогает, а за глаза, быть может, ее истязает. Не собственноручно, конечно, но у Стива не было времени сейчас проверять его досконально, чтобы убедиться, что ему не нужен вирус или, быть может, анти-вирус, или… сыворотка, которая всем всегда нужна, особенно из первоисточника. Он вызовет Беннера, Чо… он возьмет в долг у лучших специалистов их знания и возможности. Они во всем разберутся и найдут решение. Антидот, лекарство, что угодно… Он задолжал Баки так много, целую жизнь, полную событий и людей, которых он мог любить и быть любимым в ответ. И если у него вдруг появился шанс, о котором он даже не чаял, хотя бы частично вернуть этот неоплатный долг… Он ни за что его не упустит! Он его зубами будет выгрызать, если потребуется. Проведя ладонью по лицу в попытке утихомирить внутреннюю бурю, Стив порывисто обернулся к полковнику, спокойно за ним наблюдавшему. — Извините… — он едва не добавил «сэр». — Я должен сделать звонок. С тем же абсолютно невозмутимым лицом Смирнов достал свой телефон и протянул его Роджерсу. — Прошу. Радиус дозвона безлимитный, — задумавшись на мгновение, добавил, признавая свой просчёт: — впрочем, уверен, у вас свой имеется. Стива озадачил этот неожиданный и странный жест. Не вполне уверенный, в чем заключались его настороженность и сомнения, и сможет ли он сходу облечь их в доступную пониманию словесную претензию, он мимикой задал безмолвный вопрос, накрыв ладонью куртку в районе внутреннего кармана со старкфоном. — Вы вправе известить своих людей. Я не стану этому препятствовать. Наоборот, окажу посильное содействие и охотно поделюсь всей наработанной мной и моими людьми информацией, если вы вызовете своих специалистов, чтобы они вынесли свое медицинское заключение. — Почему я отчётливо слышу в ваших словах протест? — Стив свел брови, в висках начинало пульсировать от неослабевающего напряжения. Либо этот человек снова лгал, на этот раз совершенно в открытую, либо это его обоснованная жизненная позиция и манера вести разговор. — Я вручил вам все козыри, капитан. Теперь вам известен расклад, и вы вольны распоряжаться этим знанием в свое усмотрение, — Смирнов широким взмахом указал на потайную дверь, через которую они сюда пришли. — Вы вольны уйти. Вольны остаться нести вахту, на случай, если убеждены, что мы делаем что-то ей во вред. Вольны дать отмашку своим людям по телефону. Я хочу, чтобы вы понимали свои возможности. Но если есть хотя бы небольшой шанс, что вы учтете мое мнение, я бы попросил вас сохранить это, — на этот раз Смирнов не просто указал на стекло, он по нему постучал указательным пальцем. Звук вышел глухим, позволяя прикинуть толщину. — Здесь, в этих стенах, между нами. — И между неизвестным количеством ваших подчиненных, задействованных во всем этом, — уточнил Стив. Конечно, поступать так он не собирался, но все же посчитал, что Смирнов заслужил, вне зависимости от первопричины своих поступков, по меньшей мере, быть выслушанным до конца. Вряд ли за пять минут могло произойти то, чего не случилось за две недели. — Почему? Непроницаемая маска с лица полковника неуловимо спала, и Роджерс в одно мгновение, которое люди обычно тратят на то, чтобы моргнуть, увидел перед собой совершенно другого человека. Намного старше, чем выглядело его лицо, почти нетронутое морщинами, и его подтянутое тело, на котором даже сквозь ткань одежды отчетливо просматривались литые атлетические мышцы. Намного мудрее, чем выглядело большинство людей его сфабрикованного возраста и даже возраста реального. Чисто теоретически, если апеллировать голыми цифрами, этот человек был младше Стива на добрые двадцать лет. Фактически же, по прожитым годам и нажитому опыту, он давно сравнял эту разницу и намного его «перерос». Теперь он смотрел на Роджерса добрыми глазами, полными сочувствия, и улыбался по-мужски скупой, но все же теплой отеческой улыбкой, словно собирался дать совет или даже прочесть целую мораль. — Люди видят в вас символ давно прошедшей Второй мировой. Молодежь, дети этого века, для большинства которых война и послевоенное опустошение — лишь страшные слова. Они знают дату вашего рождения и по умолчанию принимают вас за бессмертного, вроде персонажей их поп-культур, на глазах которого сменялись эпохи. — Это и близко не то, о чем я вас спросил, — Стив очень постарался скрыть свое раздражение. Все-таки человек перед ним заслуживал уважения и обладал определенным авторитетом, который неуловимо влиял даже на Стива, который привык сам читать мораль и раздавать советы, а не быть отчитанным в стиле: «Ах ты, глупый сопляк, ничего в этой жизни не смыслишь». Смирнов окончательно стер личные границы, положив ладонь Роджерсу на плечо и побуждая его снова развернуться к злосчастному стеклу, словно он еще не все в нем разглядел. — Эта женщина — источник, нулевой пациент, как говорят эпидемиологи, ключ к улучшению человеческого вида. Даже после смерти Шмидта и падения Кроноса ее не перестанут желать — во всех известных смыслах, включая платонический — все, кто когда-либо слышал хотя бы краем уха обрывки витающих в атмосфере легенд о ней. Не знаю откуда и, честно, никогда не ставил себе цель это выяснить, но еще семьдесят лет назад она умела лечить онкологию. Сейчас добавились ВИЧ, гепатиты, генетически болезни… Если она отойдет от дел Гидры и возьмется делать только, что очень хорошо умеет, она пустит по миру 90% фармкорпораций планеты. И еще многим изрядно подпортит жизнь, включая сильных мира сего. Плебеям нужно будет лекарство от всех болезней, патрициям — армии сверхлюдей и шпионов. И тем и другим нужна будет если не вечная жизнь, то, по меньшей мере, максимально продленная. Стив опустил голову, кивая в подтверждение всего сказанного. Русский полковник обставил его в умении просчитывать наиболее удачные комбинации… шагов на десять, если не на все сто. — Если только они не получат доказательства или хотя бы слух о том, что Гидра сгинула вместе с Черепом, — он озвучил в продолжение. — Пав жертвой своего же яда, — перехватил мысль Смирнов. — К тому же, начало легенды положено. Скоро известие о разгроме Кроноса и прилюдно заснятой на камеру во всех кровавых подробностях расправы над Шмидтом достигнет ушей всех и каждого, кто в этом заинтересован, в самых отдаленных уголках. Весьма маловероятно, что они сунуться сюда искать доказательства. А если вдруг… то им все равно ничего не светит. Думаю, они это хорошо понимают. Стив улавливал в сказанном железную логику и корил себя, сегодня уже не впервые, за свой слишком узкий кругозор. Но выучил урок: Старк на своем нетленном примере ему показал, что не бывает альтруистов без скелетов в шкафу. Если и были когда-то, то к двадцать первому веку все выродились, сломались или были жестоко убиты. За свои попытки делать что-то для других людей, не требуя ничего взамен. У всего есть своя цена — непреложный закон современного мира. Очнувшись в нем однажды, Роджерс уже не мог себя из него исключить. — Если бы все всегда складывалось так, как нам этого хочется, полковник, — Стив тяжело вздохнул. Не потому, что у него когда-либо возникали проблемы с дыханием, а потому что ему действительно тяжело давалось признать эту простую, казалось бы, истину. — Пусть мне еще не до конца ясны ваши мотивы, я благодарен вам. И я искренне надеюсь, мне не придется об этом пожалеть, если внезапно станет явной другая правда. В любом случае… то, что знают больше двух, сложно удерживать в тайне, поэтому лишь вопрос времени, прежде чем тот же Старк поймет, что вы водите его за нос. — О том, что происходит в этой лаборатории и о том, кто лежит на этой, — Смирнов указал направление взглядом, — койке, знаем я, мой сын и наш семейный врач, которому когда-то очень давно я рискнул доверить наш кровный секрет. До сегодняшнего дня я не получил ни малейшего повода об этом пожалеть. Наконец, кто сказал, что хранить секреты от людей, с которыми сталкиваешься, если не каждый день, то с определенной периодичностью — легко? Или того хуже — открыто им лгать. Я прожил жизнь, скрывая от большинства людей ровно половину себя. Моему сыну приходится поступать также. Знаю, что вы привыкли… вас изначально приучили к другому, но не всегда открытость — это благо. Подумайте над этим, прежде чем гнать случайную и такую редкую удачу… похоронить Гидру навсегда. — Надеюсь, это была метафора, — Стив отозвался сухо, вертя в пальцах телефон. Теперь менее уверенно. — Разумеется. Я не требую от вас незамедлительного решения. Более того, я не требую от вас положительного решения. Я просто прошу вас обдумать ситуацию, — Смирнов согнул в локте левую руку, в жесте, которым обычно проверяют время. — Ваше отсутствие на радарах скоро обострит и без того никогда не спящее беспокойство ваших друзей. Нам нужно возвращаться. Уже привычно прикипев взглядом к стеклу, вернее — к происходящему по ту его сторону, Стив попытался отсрочить неизбежное, хотя прекрасно знал, что это лишь бесплотные попытки обмануть себя. Он понимал, что ему необходимо сейчас уйти, необходимо все обдумать и… принять чертово решение. И совсем скоро, когда он сюда вернется, неважно, один он будет или в сопровождении, он не останется просто стоять и наблюдать с расстояния, как за каким-нибудь редким животным в террариуме. Сзади послышался шелестящий звук закрывающейся двери. Обернувшись через плечо, Роджерс понял, что Смирнов дал ему время наедине. Или… он просто ловко передал эстафету. — Капитан?.. — едва полковник покинул помещение через тайный вход, не бросающийся в глаза, если о нем не знать, как в общедоступную дверь в противоположной стене снова вошла доктор Кузьмина. Осторожность и ненавязчивость, готовность в любой момент избавить от своего присутствия, прослеживались в каждом ее движении. Стив легким кивком выразил свое позволение нарушить сомнительное уединение, решив, что пока не созрел для того, чтобы извиняться за не слишком достойное первое впечатление. Увы, красивых слов о совести и чести ему давно перестало хватать для того, чтобы поверить в искренность чьих-либо намерений. И ни профессия, ни национальность здесь роли не играли. Они стояли какое-то время в полной тишине, нарушаемой лишь доступным слуху Стива ритмичным писком оборудования, на приличном отдалении друг от друга, сохраняя уважение к личному пространству. — Скажите честно, — заставив себя отвернуться от стекла, Стив обратился к женщине взглядом. — У нее есть шансы? — То есть… — секундное замешательство промелькнуло на лице, но быстро исчезло. — Директор вам не все сказал, — она не спросила. Она констатировала факт. — Очевидно, он не хотел, чтобы на ваше решение оказали влияние какие-то иные обстоятельства. — Так есть или нет? — Стив раздражённо поскреб бороду, понимая, что зверзки устал от их недомолвок. — Простой вопрос. Я даже не потребую от вас объяснений. — Восприимчивость к вирусу-мутанту Шмидта и летальность от него — это чистые 100%. Без шансов. Без исключений. Согласно всем известным мне законам функционирования человеческого тела, в том числе модифицированного, она должна была умереть в первые минуты после попадания вируса в системный кровоток. Та же история со всеми потенциальными контактами. Тем не менее, даже спустя две недели, она продолжает жить на аппаратах и не представляет опасности для окружающих, так как ее организм еще на начальных этапах смог изолировать и уничтожить возбудитель. Ценой коллапса иммунной системы, но факт остаётся фактом. Позже выяснилось обстоятельство, на корню извращающее все ныне известные законы природы. На этом врач интригующе умолкла, как если бы набивала себе цену перед определяющей, разоблачющей истиной. — Говорите же! — прикрикнул Стив, теряя всякое терпение. — На момент заражения в ее организме уже имелся… естественный антивирус. Тот самый, который Шмидт нарабатывал in vitro, используя за основу ваш генетический материал. Роджерс посмотрел на нее, как на безнадежно душевнобольную, на миг даже злиться забыв. — Это единственный, совершенно никак необъяснимый для ее состояния факт, объясняющий, однако, почему она до сих пор жива. Извините за словестный каламбур, но именно так я вижу проблему. Она… беременна, капитан Роджерс.