Я не участвую в войне...

— Прежде всего, вам стоит кое-что понять, капи… Стивен, осознать и принять это как данность. Ее состояние, все, что происходит на данный момент в ее организме, не описано ни в одной из книг, — они сидели в помещении со столом, похожем на небольшую, с учетом уровня изолированности, кухню, где каждый сам себе был и за повара, и за официанта, и за уборщика. Роджерс принял распорядок безоговорочно и вопросов, не относящихся к делу, не задавал, с большего предпочитая слушать. — Не в моих интересах вам об этом говорить, но инструкций к тому, верны мои действия относительно ее состояния, или нет, к сожалению, не существует. Это вызов… одновременно всем сферам научного знания, прямо или косвенно связанным с функционированием человеческого тела, — Кузьмина отпила из своей кружки, выдерживая паузу, очевидно, чтобы оценить реакцию собеседника. Стив повода не давал, реагировал спокойно. — Уверена, что не преувеличу и не солгу, говоря вам, что с таким прежде еще никому сталкиваться не доводилось. Всё, чем мы располагаем, вся информация, которую получаем по результатам тестов, чаще всего в корне расходится с тем, что можно найти в медицинской литературе. Все прогнозы, которые я или любой из моих коллег, будь он привлечен к делу, смогли бы дать — это только лишь предположения, гипотезы, домыслы… где-то даже сочинения на вольную тему. Насколько бы сильно не противоречили мои слова канонам медицинской этики и моим личным принципам, но мы… вынуждены работать в рамках… текущего эксперимента in vivo. Это… перспективное исследование, начатое не мной, и результаты его мне не известны. Боюсь, они никому неизвестны. Стив все также молча отпил из своей кружки, опустив взгляд на столешницу — такую же хромированную металлическую, как и большинство предметов здесь, включая сами стены. Сказать, что у него пухла голова от бесконечных потоков разнородной информации, обрушивающейся одновременно на все его анализаторные системы… Пожалуй, нет, не пухла. По крайней мере, Роджерс сознательно запретил себе оценивать сложившееся положение именно так. Он сам подрядился. Он сам себя назначил на эту миссию. Видит бог… если он вообще смотрит и что-то видит, он ее не провалит. Просто потому что… все не так уж и сложно. Скорее, непривычно, не в той сфере, в которой Стив привык вариться до и после того, как его достали из-под арктических льдов. Не в казарме, в тесной связке с Уставом, приказами и миссиями. Стив проводил дни и часть ночей по графику дежурства «сутки через двое» в лаборатории на самом нижнем уровне «объекта», в той самой комнате с одиноким рабочим столом и креслом напротив обзорной стеклянной стены, куда впервые привел его старший Смирнов, чтобы показать их «секрет». Стив не спорил, даже если очень хотел, даже насчет графика, договорившись с собой молча принимать предложенные правила, ведь здесь он был всего лишь гостем. Непривычным было все. Закрытая обстановка с необходимостью блюсти секретность, узко ограниченный круг общения с теми, чей менталитет — и это тяжело было не брать в расчет — сильно отличался от его собственного, хоть он и привык считать себя человеком широких взглядов. Ошибочно, как показала практика. Наконец, чужой язык, который Роджерс заставлял себя понимать, намерено отказываясь от предоставленной ему возможности общаться на английском. В качестве одного из способов поддержания секретности, помимо двадцати четырех часового беспрерывного дежурства, на случай, если придется отваживать чей-то не в меру любопытный нос, медицинские данные не оцифровывали. Как в старые и… не совсем добрые, по предвзятому мнению Стива, времена все писалось на бумаге, а затем подшивалось в картонную папку формата А4 с крупной машинописью «Дело №». Не слишком хорошие ассоциации сложились у Стива с подобными папками и их содержимым, но опять же, правила устанавливал не он. Результаты анализов, с дополнительными параметрами, которых не было у обычных людей, не вносились в базы: данные переписывались от руки прямо с мониторов анализаторов и моментально же удалялись со всех электронных носителей. Трактовались они, соответственно, тоже лично доктором Кузьминой в обход стандартизированных и автоматизированных программ-счетчиков, которые неизбежно выдавали ошибку. Отработанные образцы уничтожались. — Мы имеем дело с чем-то… если не совершенно необъяснимым, то определенно новым. Это биологическая аномалия. Медицинский феномен, если вам угодно. Елена (к использованию только имен в общении они перешли на второй день знакомства) настояла на том, что медицинские вопросы по-прежнему будут обсуждаться только на английском. «Я хочу, чтобы вы безоговорочно понимали все, что я говорю. Для начала хотя бы на уровне языка. Девяносто процентов английского — латынь, 100% медицины — латынь. 10% — неологизмы и сленг. Итого, мы оба с вами в совершенстве владеем одним и тем же языком. Не усложняйте себе жизнь, Стивен». — Феномен? — одним словом Роджерс вернул разговор в нужное ему русло. Третьи и четвертые сутки, одни из которых он провел в дежурном кресле перед стеклянной стеной изолятора, Стив не сомкнул глаз, изучая «Нормальную физиологию человека» — зеленого цвета двухтомник для учащихся медицинских ВУЗов, «Паталогическую физиологию человека» — толщиной с оба тома «нормальной» и подозрительно тонкую, в мягкой обложке «Физиологию сверхчеловека» — курс-электив для слушателей отделения последипломного образования под редакцией… Е. В. Кузьминой. Когда Стив закрыл задний отворот обложки и пробежал глазами список авторов, кириллические буквы выглядели и читались как родные, разве что немного… совсем слегка выплывали из строчек. На часах было 5:05. Зато, по крайней мере, теперь он мог надеяться, что больше не станет переспрашивать элементарные базовые понятия. Роджерс потер переносицу и надавил пальцами на глаза. На обратной стороне век, как в калейдоскопе, расцвели радужные круги. Он потянулся, пробуя размять изнывающие от долгого сидения в одной позе конечности — большой офисный стул под ним жалобно скрипнул одновременно и спинкой, и сиденьем. Предельно осторожно, стараясь больше подобного рода вольных движений не совершать, Стив выбрался из-за стола и медленно — спешить в этой клетке все равно было некуда, а то и опасно, при большом желании наплевать на правила — подошел к обзорному стеклу. За ним все было по-прежнему. Та же реанимационная кровать, то же обездвиженное, без признаков жизни тело, провода и парящие как будто в невесомости голограммы мониторов, отображающие все ту же, что и в первый день, информацию. Разве что теперь Стив чуть больше в ней разбирался. Кусочки пазла в его мозге, по мере формирования новых нейронных связей под потоками новой информации, постепенно складывались в нечто более-менее конкретное, формируя из общего, отдаленного представления более детальное, более приближенное к реалиям того, как устроено человеческое тело изнутри. — В норме «сыворотка» или… то, что мы подразумеваем под этим понятием, посредством специфической, так называемой «полезной мутации» обеспечивает генетическую невосприимчивость носителя к классическому ВИЧ. Шмидт, среди многого прочего, привил своему штамму возможность эту невосприимчивость обойти. Таким образом, оказавшись в ее кровотоке, мутантный компонент за короткое время поразил все циркулирующие Т-лимфоциты. Т-лимфоциты — это… — …это форменные элементы крови, основные составляющие Т-клеточного звена иммунитета. Обеспечивают распознавание и уничтожение клеток, несущих чужеродные антигены, — подхватил Стив, намекая на то, что в сносках больше не нуждается. — Раздел частной физиологии, восьмая глава, страница 405 — «Физиологические функции лейкоцитов». Я читал. Продолжайте. Дальше речь зашла о вероятно пережитом ею в первые минуты инфекционно-токсическом шоке, ошибочно расцененном Шмидтом как смерть. Вроде и глупо с его стороны, а вроде и черт его знает, на какой эффект этот психопат изначально рассчитывал. И какие неожиданные коррективы в его изначальные планы внес тот факт, что она оказалась… беременна. — Говоря откровенно, способность к выживанию одной единственной клетки — той, с которой начинается любой живой организм, в том числе и человеческий, с поправкой на то, что образовался он, предположительно, из генетического материала, обоюдно принадлежащего… сверхлюдям — поражает даже самое искушенное воображение, вынуждая забыть все, что было нам когда-либо известно. Всего одна клетка… пусть несколько, если деление имело место и до сих пор продолжается, — сама по себе не может обеспечить защитные свойства для целого организма, состоящего из триллионов клеток. Но именно с этим мы имеем дело. Зародыш всего из одной или нескольких клеток позволил материнскому организму пережить первичное инфицирование. Логично предположить, для того, чтобы самому себе… обеспечить выживание. Роджерс стоял у стекла и смотрел сквозь него. Сквозь пространство. Сквозь реальность. В его голове полученная информация постепенно собиралась в длинные цепи причин и следствий, основанных не более чем на предположениях. Книги с базовыми знаниями, на которые суперфизиологию приходилось нанизывать буквально на ходу, исчерпывали себя, как и все прочие источники, из которых можно было подчерпнуть хоть что-то, уже доказанное и известное. Ее организм, связав вирус, нацеленный на строго специфичные клетки иммунной системы, оказался парализован. Измененных сывороткой клеток, способных обеспечить защиту, в свободной циркуляции не осталось. Все те, что образовывали так называемый лейкоцитарный пул — запас из более молодых клеток, погибли от действия фона реактора. Радиация опустошила ее костный мозг до показателей, с которыми не живут. Даже вот так — на аппаратах, в среде абсолютной стерильности. Что хуже всего, не было никакой динамики. Показатели, как были изначально на нуле, так за все, прошедшее время никуда не сдвинулись. Теперь, в отличие от первого дня своего здесь пребывания, Роджерс слишком хорошо понимал, почему Смирновы молчали, а Кузьмина по-прежнему не делала прогнозов. Поместить ее в крио они не могли, хотя даже Роджерсу этот метод давно перестал казаться наихудшим, учитывая обстоятельства. Он мог бы выиграть им время и шанс на поиск ответов. Стив задумался над тем, чтобы слетать в Ваканду. Но процессы восстановления и так практически не протекали, словно ее тело, абсолютно без участия пониженной температуры, само себя погрузило в анабиоз. Иммуномодуляторы не сработали. От них оказалось намного больше вреда, чем пользы, и первая же попытка ввести ей препарат совпала с первой клинической смертью. Совпадение или нет, но больше вливать в нее что-то, обладающее иммуногенной активностью, не рисковали. Стив предложил себя в качестве донора, думая, что его кровь хотя бы похожа по составу, но лишь спустя аргументированный отказ, подкрепленный бессонной ночью за литературой, осознал, что, проверни они подобное, весы шаткого равновесия в ее состоянии могли бы запросто качнуться. В ту сторону, откуда не было бы возврата. «Учиться и еще раз учиться», — он не уставал сам себе повторять. Дойдя до уровня познания «Эмбриогенез и все, что с ним связано», Роджерс узнал о том, что на самых ранних сроках… плод (он каждый раз спотыкался об это слово по причине, которую не мог объяснить) сам по себе обладает колоссальной имуногенностью и способствует угнетению материнского иммунитета. Вероятно, это и могло служить причиной, почему, несмотря на генетически улучшенную регенерацию, ее тело не восстанавливалось, костный мозг все еще пустовал, картина крови выдавала нули по всем форменным элементам, а попытка ввести в нее хоть какие-то вспомогательные препараты заканчивалась… плачевно. — Новому организму внутри нее она нужна… как инкубатор, чтобы выжить, поэтому он изначально способствовал ее выживанию. — Как паразит? — Роджерс не смог удержать себя от комментария. — В таком случае, все мы на этапе внутриутробного развития были… паразитами для своих матерей, — снисходительно прокомментировала Кузьмина. — Парадокс ее состояния заключен в том, что, будучи изначально более генетически совершенной версией, нежели материнский организм, плод не только понизил, но и полностью блокировал ее иммунитет, чтобы исключить отторжение. Как я уже сказала, подобное наблюдается в случае абсолютно любой нормальной беременности, но… Давайте просто остановимся на том факте, что эта беременность в принципе не должна была иметь место, учитывая то, через что ей пришлось пройти. Тем не менее, уровни гормонов-индикаторов в крови в моче уже к пятому дню ее здесь пребывания заставили меня забыть все каноны медицины. Беременность имела место. Хочется верить, она развивается и, если у зиготы скорость клеточного деления изначально составляла хотя бы половину от нормальной, а говоря «нормальной», я имею в виду показатели измененного «сывороткой» организма… За неделю, показавшуюся, если не целой вечностью, то уж точно полноценной жизнью, Роджерс успел почти в идеале освоить русский язык, прочитал и заучил до зубного скрежета столько теории врачебной науки, что, наверняка, мог претендовать на защиту докторской, поднял из могилы свои навыки сестринского дела и — Нат бы точно им гордилась — шпионажа. Если Смирновы и вели с ним двойные игры, то лишь где-то в параллельной реальности. Только сполна убедившись, что всем им уготована одинаковая пытка ожиданием при абсолютной невозможности хоть как-то форсировать процесс, после очередной, не то ночи, не то дня, когда на посту его должен был сменить младший Смирнов, Роджерс твердо решил, что ему нужны душ, еда, пробежка и непременно что-нибудь на разрыв барабанных перепонок орущее в ушах, чтобы заглушило, наконец, монотонные звуки системы жизнеобеспечения. Именно это, именно в такой последовательности, иначе у него «заедет шарик за ролик». И пусть за все время он еще ни разу не пренебрег личной гигиеной — не позволяла необходимость поддерживать стерильность и совсем немного — воспитание; и питанием — есть приходилось для поддержания функциональности и работоспособности, тело изнывало банально от нехватки пространства и физической активности. Мышцы болели, хотя физически обоснованных причин для этого не было. Как ни парадоксально, болел даже язык, уставший познавать тонкости русского произношения. Если бы такое физиологически было возможно, у него болел бы мозг. — Мне казалось, изначальная цель была — базовое понимание. Но теперь, боюсь, вы замыслили полноценное внедрение в наше общество, раз замахнулись исправлять произношение, — лейтенант застал его, что называется, с поличным, с зеркалом в руках и разинутым ртом за попытками сделать проклятый русский звук «р» короче и грубее. — Если вы еще скажете мне, что знаете, какой род у слова «кофе», я сочту это угрозой национальной безопасности, — Смирнов рассмеялся, коротко, но непринужденно и легко, тем самым сводя все к шутке, как поступал очень часто. Стив в ответ напряг мимические мышцы в подобии улыбки, отдавая долг вежливости и параллельно косясь на высокий бумажный стакан в руке сменщика. Как ему казалось, он вел себя вполне искренне и соответственно ситуации в целом, хотя про себя и пообещал на досуге разобраться, в чем прикол и что не так с простым, вроде бы, словом, очень даже созвучным с его английским аналогом. На браслет, визуально напоминающий часы Apple, только с более прокаченными функциональными возможностями, пришло стандартное, по расписанию уведомление. В свое дежурство, в пять утра, до начала рабочего времени, Роджерс брал образцы крови и относил герметичные вакуумные пробирки без подписи и опознавательных знаков в лабораторный корпус, расположенный на верхних уровнях, с гораздо меньшим уровнем секретности. Удача благоволила — еще ни разу он не пересекался с кем-то из персонала. Он помещал образцы в биохимический и PCR-анализаторы. В первом случае, для контроля уровня форменных элементов, гормонов и естественных метаболитов. Во втором — для проверки на вирусный геном, в том случае, если он себя все-таки проявит. Результаты обрабатывались в среднем за час, уведомления о завершении анализа приходили на браслеты Стиву и доку, после чего запрограммировано удалялись из первоисточника. — Изменения? — Смирнов стоял напротив, поэтому считывать информацию мог лишь в зеркальном отображении. Роджерс какое-то время молча буравил взглядом голографическое облако с графиками. — PCR отрицательна, — внутренне выдохнул. Очередное утро можно было считать наполовину добрым. — Кровь… — движением пальца Стив свернул верхней слой голограммы, — по-прежнему пустая, — оставшаяся половина стабильно не сулила ничего доброго. Как выяснилось впоследствии, лейтенант явился вовсе не за тем, чтобы заступить на дежурство. Дежурить, в соответственном стерильном облачении пришел Смирнов-старший. Стив по-прежнему весьма примерно представлял, как настолько высокопоставленному человеку удавалось совмещать, находя оправдание своему отсутствию перед большинством своих подчиненных и теми, кто выше его. Роджерс был уверен, что и такие имелись. Президент, например. Кроме того, все еще имелись сдавшиеся в обмен на лечение гидровцы, что на выходе давало весьма и весьма нестабильную ситуацию, которую опасно было упускать из вида даже на пару часов. Чревато тем, что в их обособленный и изолированный мирок могли начать ломиться в любой момент. — Полковник, — Стив поприветствовал нейтрально, заставив себя не сказать вслух: «Что вы здесь делаете?» Хотя Смирнов, отдать ему должное, отменно читал по лицу, при этом вовсе этого не афишируя. Просто продолжал мысль, иногда совершенно издалека, как бы случайно в итоге приходя именно к вопросу, который даже не прозвучал.  — У Лены сегодня лекция в Сеченовском, в 8:15. Вам обоим и особенно вам, капитан, неплохо бы проветрить мозги в нестерильной среде. Глотнете московского смога, заодно лекцию посетите. А то вы здесь скоро корни пустите, — он абстрактно кивнул на стол, на котором лежали книги и зеркало, перевернутое отражающей поверхностью книзу. — Между прочим, лучшая практика языка и культуры — живое общение. И если вы уже убедились, что я не намерен использовать мисс Эрскин как оружие против Америки, можете позволить себе увольнительную. Миша, покажи гостю, как живут москвичи, — Смирнов скользнул взглядом по лейтенанту, но, в конце концов, остановился на Роджерсе, и они смотрели друг на друга непозволительно долго, словно играя в игру, кто кого переглядит. — Если… не убедились, — полковник отвел взгляд, отдавая «победу» Стиву, — что ж… оставайтесь на посту. Закончив с рутиной, думаю, мы сможем найти общие темы для разговора. И хоть идея остаться со Смирновым-старшим один на один звучала заманчиво, Роджерс внезапно осознал, что перед перспективой хоть какой-то смены обстановки был горазд поступиться даже возможностью выведать чьи-то секреты. Сверх тех, которые уже успел узнать. Кроме того, если что-то и сдвинется внезапно с мертвой точки во время его отлучки, которая, в любом случае, надолго не затянется, синхронизированный браслет с выходом во внутреннюю сеть, его оповестит. «Сеченовский», как перевел лейтенант, оказался Первым Московским государственным университетом имени Ивана Михайловича Сеченова. После прочитанных томов и из общего развития Роджерс без дополнительных справок знал, что Сеченов был выдающимся ученым во многих областях, но, прежде всего, — физиологом. А Елена Витальевна Кузьмина, помимо того, что со студенческой скамьи подрабатывала у Смирновых семейным врачом, дослужилась до доктора медицинских наук и в свободное от тайного изучения медицинских аномалий и обезвреживания официально несуществующих биологических агентов время читала лекции подрастающему поколению о том, кто такие суперсолдаты с биомедицинской точки зрения. Кто бы мог подумать, что лишь в свои без малого сто неоправданно громко названный Величайший солдат в истории снизойдет до того, чтобы узнать подробности своей природы. И для этого судьба занесет его в лекционный зал иностранного ВУЗа, где ни слова не говорят по-английски. Где он, предусмотрительно стараясь не выделяться и не афишировать свое присутствие, сядет за самый дальний от кафедры лектора ряд, на «галерку» под перегоревшую лампу и за два часа испишет и изрисует чертежный блок на сто листов, на конкретном имеющемся примере чертя схемы взаимодействия генов и раскладывая в привязке к календарю и часовому циферблату все стадии эмбриогенеза. — Разве вы не запомнили и не воспроизвели бы слово в слово, не ведя записей? — Смирнов все два часа просто слушал. Молча, отдать должное, без лишних комментариев, просто наблюдая. С тех пор, как Роджерс проникся принципиальной разницей в русском между «ты» и «вы», совершенно отсутствующей в английском, выканье от лейтенанта стало резать слух. Чем чаще они пересекались и вели диалог длиннее двух неполных предложений, тем чаще резало. Свои возможности Стив также старался лишний раз не демонстрировать и не подтверждать. — Лекция — это обобщенная база. Я же расписал конкретику, применимую к ситуации, — Роджерс сверился с датой в правом нижнем углу изображения проектора, мысленно произвел расчеты и достал один из исписанных листов, который, если он уловил общую суть и вообще смысл своего здесь присутствия, должен был знаменовать день X. Если после него ничего не изменится… скорее всего, не изменится уже никогда. А об этом Роджерс думать не хотел. И вникать в шумный фон, где русскоязычная молодежь взахлеб обсуждала не то двух странных мужиков, говорящих между собой по-английски, один из которых строчил конспект со скоростью принтера, не то… незнакомых красавчиков, он тоже очень не хотел. — После 21-го дня гестации, когда забьется сердце, начнется образование… — и Стив не договорил, понимая, что самим фактом своего присутствия привлекает слишком много внимания. Даже среди тех, кто редко видел и замечал что-то еще, помимо экрана смартфона. — Если предположить, что скорость деления клеток эмбриона равна или выше изначальной у… материнского организма, это сдвигает все сроки антенатального периода. Сегодня 19-января. В зависимости от истинного момента оплодотворения, мы можем исчислять срок как неделями, так и месяцами, притом, что ее состояние сильно ограничивает наши диагностические возможности. Ни УЗИ, ни амниоцентез мы провести не можем, даже предполагая, что срок позволяет. Пока все, что нам доступно — это уровень ХГЧ, продолжающий, однако, расти… Мысленно, в режиме быстрой перемотки, Стив воспроизвел все, что знал про гормон-индикатор беременности. В одном из пустых кабинетов университета, в отсутствии лишних глаз и ушей, с лейтенантом, стоящим на часах под дверью, у Стива с доктором состоялся весьма насыщенный профессиональной лексикой разговор. Они обсуждали… вернее, по большей части, Стив все также молча слушал зацензуренное и покрытое слоем не предназначенной рядовым студентам секретности продолжение лекции, вникал в наиболее вероятную причину ее состояния и про себя оценивал шансы на то, что формирование гемато-плацентарного барьера между двумя иммунными системами сможет что-то изменить. Мозг у Роджерса все-таки болел, вернее, кипел самым невероятным образом. Или это были нервы, помноженные на поджимающие сроки, ведь неотвратимо приближались самые отдаленные по времени предположения. Немногим позже ничем особенно непримечательные двое в пуховиках и надвинутых по самые брови шапках, зашли в кофейню недалеко от университета, чтобы выпить кофе (от «покрепче», Стив отказался, оправдавшись тем, что не хочет переводить продукты) и протестировать в реальных условиях базовые навыки Роджерса в общении. Там же, пока Стив мирился с мыслью, что практика гораздо сложнее теории, лейтенант отдал ему ключи и стикер с адресом. Как пояснил, конспиративной квартиры где-то здесь, неподалеку. — Выдохните, капитан Роджерс. От нас немногое зависит, когда все, что мы можем — это ждать, - сказано было по-английски. Стив было подумал зарядить тираду о том, где он видел это треклятое ожидание на пару с выжимающим все соки бездействием, но вовремя сдержал себя, решив, что лейтенанту вовсе не обязательно знать, что хваленая капитанская выдержка на поверку отнюдь не бесконечна. Он решил зайти с другой стороны и лишь призрачно, строго в рамках приличия, намекнуть: — Не думаю, что удивлю тем, что я не капитан. По-настоящему, — Стив заговорил на русском. Фальшивя, с акцентом, но старательно соблюдая интонации, смысловую окраску слов и их связку между собой. — Возрастом мы не… отличаться, — живое общение в непринужденной обстановке давалось куда тяжелее, чем он думал, поэтому закончил он все же на английском. — Визуально не отличаемся, так что, думаю, мы могли бы считать пройденным этап вежливых формальностей. Просто Стив, — Роджерс протянул руку, произнеся имя по-русски, — если не против? Лейтенант не подал ладони в ответ и, уставившись на свою чашку с кофе, молчал так долго, что Стив успел решить, что ошибся, думая, что имеет право… сокращать дистанцию. И пожалеть об этом. — Это… — Смирнов, в конце концов, кашлянул, прочищая горло, хотя Роджерс сомневался, что на самом деле ему это было нужно. Говорил он опять по-английски. — Это тяжелее, чем кажется… Стив, — он все же протянул ладонь, и они обменялись быстрым рукопожатием. — Я Миша, как и дед мой. Он столько о тебе понарассказывал, и о друге твоем, и было это, вроде бы, так недавно, что мне… — он поднял на Стива взгляд и, кажется, Роджерс прочел в нем искреннюю неловкость. — Мне, правда, сложно воспринимать тебя… вот так, — он жестом обрисовал в воздухе абстрактный силуэт, повторяющий позу Стива. — Как… живого, реального, обычного человека, а не как… икону с таблоидов и книг по истории. Поди, у тебя и щетина растет, и с утра после суток ты бываешь… не в духе. Стив не выдержал, закатил глаза и состроил гримасу, выражая крайнее раздражение, не лично к лейтенанту, а к сложившемуся мнению в целом. В котором с каждым разом обнаруживалось все меньше и меньше правды. Смирнов позволил себе короткий смешок. — Тебя на всех фото и даже по ящику показывают таким… эм… денди, что у нас, среди тех же студентов или даже служивых бытует мнение, что у тебя волосы на лице еще после Vita-лучей не растут. — А только про лицо говорят?.. — Стив неумело, но метко продолжил обретающие интернациональный характер сплетни о своей личности, пытаясь разбавить сплошной деготь. Лейтенант, именно в этот момент решивший сделать глоток, чуть не подавился. Оба рассмеялись. В «Подземелье» Роджерс все-таки вернулся, чтобы помочь с ежедневной рутиной. В конце концов, как док сказала еще вначале, он был самым «чистым» из всех, даже если не брился и не мылся до скрипа. А он и брился, и мылся, и в дезрастворе купался чуть ли ни с ног до головы. И все равно, общее время пребывания в боксе, количество вдохов-выдохов и сказанных слов, даже сделанных движений строго ограничивалось необходимым минимумом. Каждое лишнее могло иметь значение. И каждый раз, входя в зону абсолютной стерильности и покидая ее, Стив без слов благодарил Бога за то, что Баки не видит и не имеет дело с тем, с чем он имел по два раза в сутки вот уже вторую бесконечную неделю. Вряд ли Баки смог бы также не совершить лишних движений при виде не проходящего отпечатка бионики у нее на горле. Ее головы, отсутствие волос на которой почти все время, за исключением гигиенических процедур, скрывала медицинская шапочка. Стив сам поменял набор из мертвецки голубых на розовые. Глупо, бессмысленно, из разряда «заскок», но за все время это была едва ли не единственная перемена, ему доступная, он не мог себе отказать. С другой стороны медали… Когда выпадала свободная минутка, Роджерс ловил себя на мысли, что он собирается делать, если… не если, а когда она придет в себя. Что он скажет? Как оправдает себя, свое присутствие и отсутствие Баки, о местонахождении которого он сознательно предпочитал не знать. Если, конечно, в этих самых оправданиях будет смысл. Ведь, поднакопив знаний по некоторым вопросам, Стив отчетливо понимал, что две клинические смерти — это не просто пометки в анамнезе, что даже у суперорганизма после такого могли быть последствия. Если вообще правомерно было употреблять «супер», имея по Глазго кому третьей степени. — Память может пострадать? Она может… — Стив мялся и мямлил перед врачом, как плохо подготовленный к уроку школьник, не знающий, как выразить мысль. — Она может не вспомнить событий, предшествующих ее состоянию? — Говоря о ней и ее состоянии, может быть все, что угодно, — голос звучал мягко, терпеливо и участливо. И если поначалу Роджерса это раздражало, то теперь он привык. — Если она все же будет помнить: сразу, что критически сомнительно, или время спустя, что более реально… — она не договорила, оставляя Стиву шанс додумать самому в нужном ключе. В воображении Роджерсу было не занимать. — В любом случае, мне стоит быть как можно дальше от нее, когда она вспомнит, — Стив осознал, что озвучил мысли вслух, лишь когда поймал на себе ответный сочувственно-строгий взгляд из-под очков-лисичек. — Он был мной, когда сделал с ней все это, — руки непроизвольно сжались в кулаки. Он очень не хотел что-либо пояснять на этот счет, но «язык мой — враг мой». Увы. — Именно потому, что он выглядел, как я, он смог подобраться к ней настолько близко, чтобы это сделать. И если она хотя бы частично вспомнит об этом… — Вы видите меньшую из проблем, Стивен, — Кузьмина покачала головой, — потому что считайте себя ее причиной. — То есть, по-вашему, есть и большие проблемы? Глупый, конечно, вопрос. Проблем тут было, что снежинок в гигантском снежном коме, и Стив это прекрасно понимал. Он обругал себя за несдержанность. Откуда только взялась? Раньше он подобного греха за собой не замечал. Кузьмина опустил глаза и несколько затянула паузу, давая понять, что предстоящий разговор может быть как деликатным, так и неловким, в зависимости от того, насколько Роджерс в принципе готов был обсуждать подобные темы вслух. — Если она не знала, что беременна, а я готова дать голову на отсечение, что она не знала, то, осознав, что заражена, она готова была умереть. Она этого хотела. А если она очнется и будет помнить об этом своем желании, о том, чем могло обернуться для всей планеты распространение вируса, вряд ли ее обрадует сложившая действительность, — ее поднятая в жесте прикосновения рука замерла в воздухе, в дюйме от плеча Стива, как если бы она не была уверена, что действительно хочет сделать то, что интуитивно собиралась. Или что Роджерс расценит ее жест правильно. — Мне жаль, Стивен. Стив поставил новый пакет Инфезола на штатив и, выкрутив на ноль регулятор подачи, поменял местами трубки. Снова отрегулировал скорость подачи, проверил расположение иглы в вене и крепление пластыря к коже. Кинул дежурный взгляд на показатели климат-контроля, в частности, на уровень микроорганизмов в воздухе — не принес ли он с собой больше, чем нужно, с учетом незапланированных похождений за периметр. Ему, пожалуй, действительно, стоило абстрагироваться от вопросов сугубо медицинских, хоть те и стояли на повестке каждого дня, и хорошенько подумать, был ли у него хоть один козырь в рукаве, оставил ли ему сукин сын Шмидт хотя бы четверть шанса на оправдание. Все отчетливее Стив понимал, что занимает не свое место и пытается играть роль того, кем ему никогда не быть. Не для нее. И нет, он не претендовал, просто… просто Баки здесь очень не хватало, при всей парадоксальности ситуации, при которой находиться здесь сейчас ему было категорически нельзя. Сам Роджерс понятия не имел, что можно было сказать человеку, пережившему то, что она пережила и определенно не желающему возвращаться в мир живых, на новый адов круг. Это если она вернется… «Не если, а когда!» — Стив злился, вынужденный поправлять сам себя. Сегодня в ночь была не его смена. Свою он сдал. Он уже прочитал все, что можно было и даже то, что с первого взгляда казалось нечитаемым и непосильным. В разных книгах, русских и английских, по большей части писали все одно и тоже: все те же правила, все те же законы, иногда лишь используя другие формулировки и заменяя синонимы. От подмены понятий в соревновании великих умов по поводу того, кто громче и красивее скажет, суть принципиально не менялась. Практиковать живое общение и культурные коммуникации здесь, под землей, можно было разве что со стенами. В выделенной ему в личное пользование так называемой «комнате отдыха» миловидная девушка-блондинка на ультратонкой плоскости плазменной панели только что закончила петь песню, своим смыслом, теперь доступным, несмотря на разницу языков, буквально пляшущую у Роджерса на нервах. Анонс мировых новостей начался с того, что в центре Дамаска средь бела дня при неуточненных обстоятельствах погиб торговец оружием. Спать не хотелось. Читать и изучать было нечего. У Стива в не радужной перспективе была целая ночь, чтобы свихнуться от безделья, бесполезности и революции собственных мыслей, пропитанных кофеином и, в большей степени, адреналином. Заканчивался 19-ый день нового года и 10-ый — его пребывания на чужой территории. Из условного «временного окна» в десять суток, каждые из которых имели одинаковые шансы оказаться или не оказаться «теми самыми», отчетливо свистало помешательством, если он срочно не найдет себе занятие. Промучившись сомнениями еще буквально минут десять, Роджерс достал из заднего кармана помятый стикер с адресом. Некстати подумалось, что когда зверя запирают в клетке без шанса на свободу, рано или поздно он начинает клетку обживать. Некстати. Потому что его то никто не запирал. Он запер сам себя.