Я не участвую в войне...

О том, что увезут её недалеко, ей не солгали. Как и о том, что привезут во вполне цивильное государственное учреждение, о чём ещё издалека сообщил развивающийся на входе в административное здание государственный флаг Сирии. Ничего экстраординарного за час в пути так и не произошло. Никаких случайных остановок, странных неполадок и, уж тем более, звона разбиваемого пулей стекла. Не то, чтобы Хартманн всерьез ждала подобного развития событий. Слишком неприметное место, слишком малозначимые цели, на которые в здравом уме Баки пожалел бы пуль, никакого ценного груза, с которым можно было бы столь безбоязненно кататься. Естественно, Баки не сидел где-то там на позиции и не высматривал ее в прицел, но… ведь никто не мешал ей на это надеяться. Во время поездки её мозг не был занят ничем важным, так что от нечего делать она могла себе позволить эту маленькую иллюзию: что он всё-таки был где-то там, что стекло всё-таки брызнет хрустальным крошевом, что меткая пуля поцелует в лоб сначала самоуверенного водилу, а затем по очереди и всех остальных пассажиров… кроме неё, вероятно. А может и её… тоже. Встретили её по месту назначения отнюдь не как дорогого гостя. Повторно обыскали, изъяли индивидуальную аптечку и коробок с леденцами, напоследок позволив взять в рот ещё один. Но мешок на голову не надели, рук не распускали, одним словом, на защиту излишне не провоцировали. С покерфейсами на лицах, без какой-либо личной заинтересованности и единого лишнего слова на любом из языков провожатые велели ей следовать за ними. Безнаказанно и совершенно легально наблюдавшая за поведением своего эскорта и за постепенно меняющейся обстановкой вокруг, Хартманн сделала для себя вывод, что её, как тот самый, особо ценный груз, с которым всё-таки можно кататься без усиленной охраны, просто стремились как можно скорее передать по месту назначения, где переговоры, ну, или зачем всё это затевалось, с ней собирались вести совершенно другие люди. Со стандартной скоростью адаптации к особенностям освещения у людей была такая особенность: после яркого солнца оказываясь в менее освещенном помещении, им требовалось время привыкнуть. Помня об этом, Хартманн непринужденно изображала растерянность и дезориентацию, оглядываясь по сторонам, усиленно моргая и в неуверенности замедляя шаг. — Прошу, мисс Стивенс, следуйте за мной, — реагируя на её неуверенность, рискующее вылиться в нежелание двигаться дальше, её осторожно, но настойчиво взяли под руку и повели дальше по коридору. — Уверяю, вам нечего бояться. Все люди здесь — офисные работники. Худшая катастрофа, которую они могут учинить — сломать единственный на весь этаж ксерокс. Хартманн натянуто улыбнулась чужой попытке шутить, дрогнув губами, чтобы ее растерянность в чужих глазах стала совершенно очевидной. Видимо, так ей пытались сказать, война войной, а административно-бумажная работа по расписанию, и все те, кто её добросовестно выполнял, однозначно, высоко ценили своё привилегированное положение. Чистые рабочие места в условиях комфорта, с кондиционерами, кулерами с чистой водой и даже кофейным автоматом. Картина маслом, детали которой Диана с интересом подмечала, позволяя вести себя под руку всё дальше и дальше по петляющим коридорам. Подписанные иероглифами-инициалами, пронумерованные кабинеты за добротными дверями, актуальная информация на настенных плакатах, агитационные брошюры, уже знакомый черно-белый фоторобот за подписью «Розыск», обещающий рекордную сумму убийце особо-опасного террориста. И самое главное: ни тебе крови, ни свиста пуль над головой, ни рытвин снарядов и следов танковых траков, пропечатанных на расплавленном жарой асфальте. Как другой мир, иное измерение внутри мира, захлебнувшегося войной… За очередным поворотом ждала самая обычная приёмная, в которой замурованная в хиджаб секретарь сидела за своим рабочим местом на ресепшене и громко клацала по клавишам старой клавиатуры, глядя в громоздкий стационарный монитор. По крайней мере, этим она занималась до их появления, а после сириец нетерпеливо цыкнул на неё, сказав что-то разговорно сокращенное, и она тут же потянулась к телефону сообщить о визите. С того конца ей ответили почти мгновенно, с ещё большим нетерпением и полуприказным тоном. Чужие пальцы на плече Хартманн сжались сильнее, подталкивая к нужной двери, и она, усиленно подавляя защитный рефлекс, так до конца и не разобрала: это был побуждающий жест со стороны провожатого, или нервный. Как бы там ни было, он вошел в заветный кабинет первым, она — следом. Внутри всё оказалось ровно таким же, как снаружи — самый обычный кабинет начальствующего чиновника, с большим офисным столом, предусматривающим небольшую брифинг-зону на четыре стула, и большим офисным креслом, в котором с очевидным комфортом расположился типичный власть имущий, разменявший шестой десяток. Восточная внешность, бородатый, одет, как и его посыльные, в классический деловой костюм. Он поднялся навстречу, стоило посетителям войти, а когда вышел из-за стола, Хартманн открылись ещё некоторые особенности его внешности: характерный для должности объемный живот, заметно портящий фигуру, на мизинце левой руки — объемная печать из белого металла, в правой руке — субха. Между «боссом» и его подчиненным завязался диалог, в то время как Хартманн растеряно бегала глазами по интерьеру, якобы понятия не имея, что она здесь делает, что ей предстоит и, конечно, не понимая арабский настолько, чтобы даже не пытаться прислушаться к тому, что обсуждалось. Совершенно открыто, в её непосредственном присутствии. — Это она? — Описание внешности соответствует. Один из американцев, у которых мы её обнаружили, сказал, что она гражданская. — Она знает язык? — периферическим зрением Хартманн отметила, что Суфар наблюдает за ней. — Говоришь по-нашему? Как твоё имя, красавица? — теперь он обращался к ней напрямую, смотрел прямо, так что Хартманн могла совершенно официально сосредоточиться на нём, испуганно моргая и бросая быстрые взгляды в сторону своего англоговорящего конвоира, в отчаянной надежде на то, что тот разъяснит ей суть претензии. — Что... что он сказал, я… не понимаю. Скажите, что я его не понимаю. Сполна удовлетворенные её актерским талантом, оба сочли дальнейшие выяснения бесполезным и продолжили диалог между собой. — Что о ней известно? — Я уже распорядился о поиске информации на неё, позже будем знать наверняка, а пока что… представилась некой Самантой… Стивенс. Слегка пугливая, немного любопытная, но если любопытство не поощрять, допытываться не станет. Думаю, с ней можно работать. — Надеюсь, что так. Я ею займусь. Скажи Фаре, что я занят и меня ни для кого нет. Свободен. — Мне оставить человека в приемной? — вопрос прозвучал уже от двери. — Полагаешь, есть необходимость? И вновь обе пары пристально изучающих глаз оказались одновременно прикованы к ней с разных ракурсов обзора. Если ответ и был дан, то жестом или мимикой, излишнего интереса к которым Хартманн не демонстрировала. И если чему-то и суждено было пойти не по тому сценарию, который каждый из них рисовал в своей голове, в приемную имело смысл посадить как минимум взвод, а один человек ей, разве что, на разминку или в качестве живого щита. — Итак, мисс Стивенс, верно? — стоило им остаться вдвоём, сириец мгновенно, будто по щелчку тумблера, сменил язык на английский, а тон — на доверительный, тот самый, которым обычно вешается лапша на уши избирателям. Хартманн с тщательно дозированной неуверенностью кивнула. — Меня зовут Рияд Суфар. Если для вас важны бюрократические подробности, то на досуге я занимаюсь таким неблагодарным делом, как руководство местным парламентом. Прошу прощения за то, что мы столь откровенно воспользовались вашим незнанием языка. Нужно было срочно обсудить с моим помощником Саидом некоторую конфиденциальную информацию, — он неопределенно махнул рукой ушедшему вслед. — Но теперь я целиком и полностью с вами. Прошу, присядем. Хартманн продолжала вести себя в меру скованно и подозрительно, не спеша следовать совету, на что Суфар с ободряющей улыбкой прошел к брифинг-зоне и отодвинул для неё один из стульев. Когда она нерешительно, с оглядкой на хозяина кабинета, присела, тот галантно задвинул за ней стул, тут же заняв аналогичный напротив. — Скажите, мисс Стивенс, вам уже намекали на то, зачем вас сюда привезли? — вопрос был задан осторожно, было видно, что сириец искал к ней подход. — Ваш помощник сказал, что вы срочно нуждаетесь в моих услугах, — она смущенно отводила взгляд, в конце концов, найдя точку фиксации на своих руках, свободно лежащих на дорогой деревянной столешнице, — и… что в долгу вы не останетесь, если я не откажусь… вам их оказать. Сириец коротко усмехнулся и потрогал бороду. — Почему-то все всегда очень хорошо запоминают последнюю часть. Но вы не волнуйтесь, мисс Стивенс, с моей стороны всё именно так и будет. Я сторонник того, чтобы любая услуга оплачивалась согласно своей цене. Позднее мы в деталях оговорим условия. О… и простите моё негостеприимство, — сириец кинул быстрый взгляд на стойку с графинами у противоположной стены, — вы чего-нибудь желаете? Воды? Саид сказал, что они нагрянули к вам ещё до побудки и всех переполошили. Вы, должно быть, не завтракали? Голодны? Видимо, она и вправду производила нужное впечатление этакой бедной овечки, раз этот боров вполне убедительно вел себя так, будто собирался окучивать её долго и упорно, как девственницу на выпускном, лишь бы в итоге согласилась. Что ж, ну, вперед, посмотрим, кто кого и, главное, за что. — В оплату услуги, если до неё дойдет, это не войдет, не переживайте. — Меня торопили. Уверяли, что время ограничено, — осторожно напомнила Хартманн. — Всё верно. Оно резко ограничено в поиске подходящего кандидата, но сейчас у нас есть немного времени, чтобы побеседовать. Я должен убедиться, что с вами можно работать и что это непременно приведет ко взаимной выгоде. — А что, если выяснится обратное? — Диана спросила настороженно. — Что, если со мной… нельзя работать? То есть, если я вам… не подойду по какому-то критерию. У вас ведь… есть критерии? — В этом случае кто-то из моих подчиненных отвезёт вас назад к вашим людям, как и было оговорено. Здесь вам нечего бояться, мисс Стивенс. Здесь вашей жизни ничего не угрожает. Однако… если уж вы взялись за работу в подобном месте, опасение за жизнь — последнее, что вы должны испытывать. Согласно моему разумению. Впрочем, не отрицаю, что у вас может быть… особое мнение на этот счет. События принимали всё более интригующий оборот. Хартманн знала, что тот уровень регенерации, на которую с некоторых пор оказался способен её организм, и соответствующая ему скорость метаболизма требовали заоблачных даже по меркам суперсолдата энергозатрат. Это сполна объясняло и уже имеющийся в анамнезе голодный обморок, и зверский аппетит, который чаще всего приходилось скрывать во избежание недоуменных вопросов. Но раз уж предлагали, причём, вероятнее всего, не сухпаёк, отказываться было неразумно. По ряду причин, каждая из которых могла послужить её личным интересам. — Да, — она согласно кивнула, но осознав, что её собеседник вполне мог успеть потерять, к какой части диалога это «да» относилось, Хартманн спешно пояснила. — Я действительно ничего не ела со вчерашнего вечера. Она едва успела озвучить это вслух, как Суфар привстал и потянулся через стол к телефону, но, прежде чем нажал кнопку связи, снова обратился к ней. — Будут какие-то особые пожелания? Хотите чего-то конкретного? Подозрительно обширный потенциал возможностей, но почему бы, собственно, нет? Стерва внутри Хартманн ликовала. — Без острых приправ и гастрономических неожиданностей, если… если это возможно. Суфар вдавил кнопку включения микрофона и продублировал только что ею сказанное по-арабски, на свой выбор добавил названия блюд, несколько напитков, в конце списка велев поторопиться. — Чтобы не терять зря времени и не заставлять вас нервничать в молчании, позвольте мне всё же поинтересоваться, что такая… красивая и, смею полагать, высоко ценящая человеческую жизнь женщина делает в столь не ценящей эту самую жизнь стране? Английским сириец владел достойно, в каком-то смысле даже слишком, наталкивая на соответствующие мысли насчет его деятельности за гранью политики. Чего нельзя было сказать про его навыки добычи информации. Хотя, возможно, в этом плане она была слишком предвзята и требовательна, остальные же предпочитали велосипед не изобретать и действовали по проверенной книжной схеме. В большинстве случаев это давало ожидаемые результаты, безо всяких дополнительных ухищрений. — Работаю. Как и большинство здесь. Из соображений потребностей, совести, веры, в конце концов, каждый выбирает что-то для себя. Кто-то — частную военную компанию, кто-то — межправительственную медицинскую организацию. Цель, по большому счету, у всех одна — заработок. Здесь платят гораздо больше, чем на гражданке. Одним ответом она щедро предоставила сразу два варианта, по которым мог дальше продолжиться скрытый допрос. Исходя из того, какой вариант предпочтёт её оппонент, она сделает свой ход. Для неё допрос — это не сеанс психотерапии по Фрейду, это шахматы, а на шахматной доске она вполне могла отождествить себя с королевой. Которая сильна, однако не стоило забывать, что отнюдь не непобедима. — И что же выбрали вы? Интересно… Ему ведь уже донесли, что она гражданская. Сама она, можно сказать, провоцировала его на совершенно другой вопрос, но он всё равно дублировал, незначительно меняя формулировку, точно пытался вынудить ее начать путаться в собственных словах, уличить в подтасовке фактов. Избитый ход, но… ладно. Пока он вёл. — Как вы верно заметили, я слишком высоко ценю человеческую жизнь, чтобы выбрать первое. — Значит, вы гражданский врач? — Суфар не спеша обошёл стол, стал рядом и прислонился к столешнице. На вкус Хартманн жест вышел излишне раскрепощенным и немного неуклюжим, однако предусмотрительно не нарушающим условной границы личного пространства. Он вёл себя, как человек, ненавязчиво, но упорно пытающийся втереться в доверие. — Тогда почему одеты, как солдат? — сириец в который раз придирчиво осмотрел её всю: от покрытой платком макушки до высокой подошвы армейских ботинок. Провокационный вопрос. Вроде безобидный, но, очевидно, имеющий принципиальное значение для дальнейшего развития событий. — Это удобно, — Хартманн пожала плечами. — В конце концов, здесь зона военных действий. — Вы ведь не мусульманка? — он продемонстрировал движение, взглядом подразумевая, чтобы она его повторила. — Можете снять платок? Предвосхищая ваши сомнения, сразу поясню — это входит в процедуру досмотра. Наши же люди научили нас, а заодно и весь остальной мир, что под одеждой порой скрываются страшные вещи. — Прежде, чем привести меня к вам, ваши люди меня уже досматривали, — Хартманн положила руку на голову, демонстрируя свою готовность выполнить просьбу, но медля в неуверенности. — Два раза. — Некоторые вопросы я предпочитаю контролировать лично. Сколько не воспитывай в них гуманность, они охранники, считай, те же солдаты, мыслят иначе, действуют жестче и, поверьте, они в разы менее обходительны. А я не хотел, чтобы у вас преждевременно сложилось о нас плохое мнение. Хартманн про себя подумала, что «страшные вещи» под одеждой восходили не иначе как ко временам Османской империи и могли впечатлить её лишь в качестве меры отчаяния. В случае с ней следовало смотреть глубже. Гораздо глубже, в буквальном смысле. Воспользовавшись возней с застежкой, она отвернулась в противоположную от сирийца сторону и наконец-то дала волю короткой улыбке, давно напрашивающейся на лицо. Позволив ничем незакрепленной шелковой ткани свободно соскользнуть с головы, Хартманн вновь нацепила на лицо маску смущенной растерянности и повернулась к Суфару с выражением немого вопроса: «Что же дальше?», хотя его реакция была до смешного предсказуема. — Неужели европейцы настолько обесценили женскую красоту, что поощряют такие экстремальные стрижки? Не знаю, известно ли вам, но на Востоке в своё время подобное считалось одним из самых страшных наказаний для женщины. — Для меня это практично. Здесь часто бывают проблемы с санитарией, а я к этому строга по роду… своей профессии, — Хартманн закатила глаза на несколько сантиметров своей неравномерной длины, нехотя замечая, что на самом деле это бешенный рост и уже внушительная длина, учитывая, насколько недавно она была бритой наголо. — Не вижу смысла усугублять проблему там, где её проще избежать. Простите, но… каким образом мой внешний вид относится к делу? Вопрос получше, который она задала самой себе: «С чего он взял, что она европейка? Это был выстрел наугад или…» Хартманн решила, что самое время включать паникёршу. — Скажите прямо, в каких именно услугах вы нуждаетесь? — она вложила в голос долю требовательной выразительности, нетерпеливо заерзав на стуле. — Если это то, о чем я думаю… — Надеюсь, что ваши мысли о работе. Ничего больше я от вас не потребую. Простите, если мои вопросы в вашем понимании двусмысленны, но, поверьте, они необходимы. Добившись от оппонента желаемой реакции — чувства вины за то, что заставил ее думать в настолько неверном направлении, Хартманн мгновенно притихла, давая понять, что поняла свою ошибку, корит себя за излишнюю эмоциональность и ждёт новых вопросов. Если таковые необходимы. В этот момент в дверь кабинета постучали. Суфар пробасил по-арабски: «Ну, наконец-то! Войди!» после чего та самая женщина с ресепшена, по предыдущим диалогам заочно представленная ей, как Фара, вкатила в кабинет официантскую тележку, полную накрытых колпаками блюд и графинов с напитками. Сириец дал секретарше короткие указания, где и как сервировать, и едва всё было готово, со словами: «Благодарю, свободна», — спровадил её прочь. Хартманн, меж тем, словила себя на мысли, что все эти церемонности и «ублажения девственницы» ей порядком наскучили, но круто сворачивать на полпути было рискованно, поэтому она решила занять себя едой, надеясь, что за это время сириец выяснит всё, что ещё не успел, и они наконец-то перейдут от слов к делу. — Если вы не против, я составлю вам компанию? — подобным образом Суфар больше объяснялся за наличие двух наборов столовых принадлежностей, чем всерьез спрашивал ее согласия. — В любом случае, не стесняйтесь и ни в чём себе не отказывайте. Поверьте, что такое армейский сухпай, я знаю не понаслышке. Под колпаками обнаружилось большое блюдо с выложенной горкой карамельно-желтой крупяной массой, причудливо разрезанные фрукты, мясная и сырная нарезки, тарелка с выложенными по секторам сладостями, а также корзинка с хлебом и пресными лепешками для куску̀са. В графинах были вода, что-то цветное, похожее на сок или компот, и что-то молочно-белое — айран или кумыс. Хартманн потянулась за прозрачным графином с водой, но мужские руки её опередили. — Позвольте мне. Остановленная на полпути, Диана сжала пальцами воздух, так и не коснувшись стеклянного горлышка, и медленно потянула пустую руку назад, послушно опустившись обратно на стул. — Итак, мы остановились на том, что вы гражданский медик, — сириец подвинул ей наполненный высокий стакан. — Вы представляете какую-то организацию или приехали сюда по собственной инициативе? Хартманн сделала небольшой глоток, пользуясь паузой, чтобы обдумать очередной… не самый корректный вопрос. Конечно, это была её инициатива. Интересно, так ли много он встречал тех, кто приезжал сюда в одиночку, целиком и полностью за свой счёт, ведомый… чем? Голым альтруизмом? Суицидальными наклонностями? Очевидно, вот так, исподволь, сириец выяснял истоки её личной мотивации находиться здесь. Он мог бы то же самое, как, собственно, и большинство предыдущих вопросов, задать напрямую, сэкономив время, но в таком случае она могла бы запросто солгать или ответить слишком конкретно, строго в рамках поставленного вопроса. Он же зачем-то стремился копнуть глубже, искал причинно-следственные, как искусный мозгоправ. Диана взяла бумажную салфетку и промокнула губы, затем аккуратно свернула ее и положила под тарелку. — Если в случае с ЧВК… — осознав неуместность использования аббревиатуры, она спешно исправилась: — Простите, имела в виду частные военные компании. Так вот, выбор их весьма обширен. А медицинских организаций, позволяющих осуществлять подобную деятельность, напротив, предельно узок, — следующего наводящего вопроса Хартманн решила не дожидаться, сходу дав ответ. — Я работаю в MSF, — она скользнула взглядом по написанному на собственной груди. — «Врачи без границ». Да-да, наслышан. Но в эту футболку одели вас мои люди. А обнаружили они вас в сопровождении отнюдь не ваших… гуманных коллег. — Хотите понять, что я тут делаю? — Хартманн впервые позволила себе настолько прямой вопрос, подозревая, что как безвольная и безынициативная кукла, она им будет не нужна. — Таков один из основных критериев отбора, следующий после ваших профессиональных талантов, слава о которых распространилась с поразительной скоростью. Ведь вы меньше месяца здесь. — Следили за мной? — Не было необходимости. Здесь, в Алеппо, вы всё время были на виду. Хартманн задумчиво покусала изнутри губу, делая в уме одну пометку за другой. Изначально она рассчитывала на куда меньшую выходную эффективность от этой поездки, но по мере развития диалога всё отчетливее понимала, что, при правильно разыгранной партии, этот человек станет её проводником «за кулисы». — Вы же понимаете, что моих… коллег насильно под пули никто не тащит и приказа такого им никто отдать не может. Каждый из представителей MSF сам лично несёт ответственность за свою жизнь и сам устанавливает для себя границу приемлемого риска. Так вышло, что у меня эта граница оказалась ниже всех в команде. Они меня тормозили, мешая реализовывать собственный потенциал, поэтому я вынуждена была действовать самостоятельно. Подобное… единоличие не слишком приветствуется нашим руководством, но, если честно, меня запреты никогда не останавливали. Поэтому я здесь. Здесь нет стервятников-юристов. Здесь никто не напишет жадобу и не подаст в суд за сломанные при реанимации ребра и врачебную практику, выходящую за рамки стандартных протоколов. — Значит, любите нарушать правила, рискуя жизнью? — сириец усмехнулся и потрогал бороду. — А по вам не скажешь… — Скорее, не люблю, когда мне тычут в лицо подзаконными актами и прочими бумажками с печатью, мешающими, а то и вовсе запрещающими спасать чью-то жизнь. В конце концов, я давала клятву Гиппократу, а не Фемиде. — И где же вы учились? — Суфар сделал неопределенный жест рукой. — Ответ не принципиален, это я спрашиваю уже из глубоко личного интереса. Хочу знать, откуда такие самородки? — Шаритѐ — медицинский факультет Берлинского университета, — Хартманн набрала кускус в лепешку и с тщательно дозированной неловкостью откусила кусок, выронив часть начинки и вслух обругав себя за неловкость. — Простите, мне прежде не довелось пробовать национальную кухню… — Нестрашно, — отмахнулся сириец, по азартному блеску в глазах явно не желающий терять нить разговора из-за пары оброненных на стол зёрен. — Так значит вы из Германии? — Нет, я училась там по программе обмена с университетом Земмельвайса. Лицо напротив приняло озадаченное выражение. — Это в Венгрии, — с готовностью просветила Хартманн. — До семнадцати лет я жила в Будапеште.  — Так хорошо знаете английский? Хартманн готова была зуб выплюнуть в тот же стакан, из которого пила, утверждая, что в своё время этот стервятник сделал себе имя именно на практике ведения допросов. — Моя мать была британкой. — И немецкий знаете? — Это было обязательным условием участия в программе обмена. В будущем пригодилось для резюме в MSF. Они приветствуют знания языков. — Смею полагать, арабского в том числе, если они направляют к нам своих людей. — С моей стороны решение ехать сюда было спонтанным. Так сложились жизненные обстоятельства. Не было времени на изучение языка, он весьма… непростой. — Это тебе не английский… — прозвучало на арабском, с интонацией очевидного превосходства и насмешкой, и хоть густая растительность почти полностью скрыла чужую улыбку, в голосе она была отчетлива слышна. — Простите, я вас… не поняла. — На самом деле, есть ещё одно крайне важное обстоятельство, которое меня в вас заинтересовало, мисс Стивенс. Хартманн в очередной раз посмотрела на него вопросительно, пытаясь взглядом передать свое искреннее волнение за каждый новый вопрос и переживания, что она не сможет дать верный ответ. — Могу, конечно, ошибаться, но пока что вы для меня абсолютно беспринципны и, можно сказать, подозрительно неразборчивы. — Боюсь, не совсем поняла ход вашей мысли. Сириец на неё внимательно посмотрел. — Мне известно, что какое-то время вы работали в госпитале у наших русских союзников. Параллельно с этим вы разъезжали по всей провинции, оказывая помощь местному населению, среди которого встречался… весьма разнообразный контингент, включающий, смею предположить, родственников боевиков и даже их самих. На каком-то из этапов своего вояжа вы встретили американских солдат, взявших вас под защиту. Думаю, новость я вам не сообщу, сказав, что это совершенно противоположные стороны конфликта, люди критически разных взглядов и веры… — Это основной принцип, которого придерживается MSF, как впрочем, и любая другая подобная структура. Мы заведомо не принимаем ничью сторону, не поддерживаем ничьи взгляды, никому не симпатизируем. Мы непредвзяты и нейтральны. — Но вы не работаете в команде, зачем же употребляете собирательное «мы»? — Суфар отрицательно покачал головой. — Я хочу услышать ваш собственный принцип. — Я спасаю жизнь, если могу, и для меня абсолютно не имеет значения, кому она принадлежит. — Не слишком ли громкое заявление? Допустим, вы спасёте жизнь военному преступнику, шпиону или даже… убийце. Как вы после этого будете жить с мыслью о том, что благодаря вам он продолжит своё кровавое ремесло и, вероятно, убьёт гораздо больше людей, чем если бы без вашего участия в его судьбе он просто умер? Знал бы он, что буквально только что волей-неволей описал обезличенный сценарий всей её жизни… Хартманн посмотрела мужчине в глаза, спокойно выдержав ответный взгляд, и озвучила, вероятно, свою самую правдивую, самую личную на сегодня мысль: — Абсолютно спокойно. Так же, как живу с мыслью обо всех тех, кого не спасла. Я просто делаю свою работу. С максимальной эффективностью, на которую способна. И работа эта заключается в том, чтобы вытащить с того света, спасти жизнь. Остальное — это уже чья-то чужая работа, выполняемая с эффективностью, от меня не зависящей и меня не касающейся. Если я спасла плохого человека, врага, убийцу, то пусть другой такой же убийца, с благими намерениями или нет, выполнит свою работу также эффективно, как я свою, чтобы спасать мне было некого. — Интересная концепция… — сириец выглядел искренне удивленным, как если бы впервые с момента её появления в кабинете услышал что-то такое, о чём не успел узнать прежде, не смог предугадать. — Она применима ко всем… — Без исключения. — Я ведь даже не договорил. — Вам бы долго пришлось перечислять все причудливые сочетания рас, полов, национальностей, профессий… и конфессий. — В это… весьма непросто поверить, даже если вы действительно глубоко убеждены в собственных словах. Ведь в одном из причудливых сочетаний это может оказаться террорист, повинный в смерти десятков невинных людей, среди которых могут оказаться… близкие вам люди. Вполне может статься так, что он будет профессионалом, в своей сфере не уступающим вам по настойчивости, и спасать вам окажется некого. Что тогда? Останетесь ли вы верны своему принципу? — Мне сложно судить по гипотетическому примеру, — Хартманн вынула из-под тарелки уже использованную салфетку и аккуратно вытерла ею губы. — Я привыкла действовать в реальной ситуации. Суфар, закончивший трапезу, с сытой удовлетворенностью откинулся на спинку своего стула, но бдительность по-прежнему не утратил, продолжая пристально смотреть ей прямо в лицо. — Живой пример прямо перед вами. Что скажете обо мне? Вопрос был поставлен предельно конкретно и задан буквально в лоб, поэтому Хартманн не видела смысла рассусоливать и уходить от прямого ответа. — Что в своем изначальном предположении, основанном на том, что сказали мне ваши люди, я ошиблась. Если мои услуги всё ещё необходимы, то никоим образом не вам лично, — она чуть склонила голову набок, рассматривая своего собеседника с тем же любопытством, как и он её. — Прошу прощения за прямоту, это профессиональное. Для своих лет вы выглядите вполне здоровым. Или… во всяком случае, не нуждаетесь в неотложной помощи, — задумавшись на мгновение, она решила, что немного подхалимажа ситуации не повредит, и добавила: — На страшного человека, не достойного спасения, вы тем более не похожи. — В том ведь и фокус, мисс Стивенс. Мало, кто похож. Тонкий, призрачный намек. Диана оценила. — Поэтому я не делаю разницы в том, кого миловать, а кого казнить. Где-то в кармане сирийца зазвонил телефон, и в битве взглядов ему пришлось отступить первым. — Извините, мисс Стивенс, я вас временно оставлю, срочный звонок. Могу я сейчас положиться на ваше благоразумие и попросить вас не покидать кабинета? — Да, конечно, только… — под аккомпанемент продолжающего звонить телефона, Хартманн смущенно прикусила губу и отвела взгляд, изображая неловкость. — Мне бы воспользоваться уборной?.. — О Аллах!.. Да, разумеется, да… — сжимая в руках надрывающийся плоский прямоугольник, он широким шагом направился к выходу, дернул за ручку и вылетел в приемную, на ходу распорядившись по-арабски: — Фара, проводи гостью в туалет. В дверном проеме тут же появилась уже знакомая женщина, жестом поманив Хартманн за собой. Между тем, чтобы тихой мышью остаться сидеть в кабинете и продолжить дальше исследовать его пёстрое наполнение под прицелом скрытых камер и тем, чтобы под самым банальным предлогом выйти следом за Суфаром, в надежде, что он примет звонок, не успев далеко уйти, она, конечно же, выбрала второе. В кабинете она просидела достаточно долго, чтобы изучить все мелочи, до которых доставал её глаз без проявления подозрительных признаков любопытства. Расположение дамской комнаты, к сожалению, не позволило уйти далеко, но следом за ней секретарша не пошла, что по умолчанию сказало Хартманн больше о наличии камер и в туалете тоже, чем о том, что её просто так отпустили погулять безнадзорно. Пусть и в клетушку два на два, без окон, но даже там можно было успеть не только сходить по нужде. Собственно, до подозрения о камерах, это было в её планах: отправить Стиву сообщение с просьбой дать ей больше времени, хотя оно у неё и так имелось, потому что время на разъезды никто не отменял, как и тот факт, что даже суперсолдатам не было даровано перемещаться в пространстве по щелчку. Вероятнее всего, он ещё как минимум часов пять будет пребывать в блаженном неведении о её незапланированных похождениях. А если на его фронте что-то пойдет не так, то и того дольше. — Я просил найти врача, а вы привезли очередную Троянскую кобылу очередной пронырливой разведки, мечтающей сунуть нос в наши дела! Хартманн замерла, про себя возблагодарив прокол в проектировке здешней вентиляции и свой улучшенный слух за возможность безнаказанно подслушать конструктивную критику в свой адрес и понять, где же она всё-таки прокололась, заслужив себе новое прозвище. — С чего вы это взяли?.. Мы наблюдали за ней, мы её… сами сюда привезли. Никакой сторонней активности, никакой инициативы с ее стороны, — короткая тишина. — Чья на этот раз? — В том-то и дело, что понятия не имею! Но… есть в ней что-то… странное. Умом необъяснимое, только чуйкой… К тому же, сама она пока нигде не прокололась. «Комплимент так комплимент!» — про себя подумала Хартманн, прижавшись лбом к холодной дверце кабинки. Ничего подозрительного в этом жесте, даже с учетом вероятного наличия камер, не было. В конце концов, женщина, которую странные люди привезли в странное место, не спеша объяснять причину, могла себе позволить минуту слабости. — Хотите знать мое мнение? — Я в курсе, что параноик, можешь не напоминать. И пока этот отмороженный на всю голову киборг окончательно не выбыл из игры, причем, так, чтобы тому были неопровержимые доказательства, не смей меня в этом упрекать. — С женщиной то что делать? — У вас был час с лишним, пока я заговаривал ей зубы, чтобы не полагаться на мою чуйку, а проверить её вдоль и поперек. В случае, если она на самом деле типичная распущенная девка с раздутым самомнением и иллюзорными представлениями о том, как устроен этот мир, за это время можно было легко выяснить цвет пустышки, которую она сосала в младенчестве. — У этой шарашкиной конторы эскулапов такой уровень защиты персональных данных своих сотрудников, что в более спокойные времена я отправил бы наших людей взять у них пару уроков. — Ты испытываешь моё терпение, Саид, и тратишь время, которого нет! Только что звонил Аман. Наверху уже рвут и мечут и уже лишились суммы с приличным количеством нулей. Если мы, по глупости твоих бездарных исполнителей, Саид, лишимся ещё и информатора, вверх ногами вздернут нас! — Уровень защиты хорош, как для гражданской организации, не обороняющей государственные тайны, но не непробиваемый. Мы достали досье на докторшу. — Давай строго по вопросам из анкеты. Хочу сравнить с тем, что она мне сказала. — В программе распознавания лиц внешность на фото сопоставима с реальной на девяносто девять целых девять десятых. Полное имя Саманта Виктория Стивенс, 1991-го года рождения. Место рождения — Будапешт, Венгрия. Отец — венгр, мать — англичанка. Отсюда, вероятно, несовпадение фамилии с национальностью. Сейчас имеет венгерское гражданство и вид на жительство в Германии. В армии не служила, запросов на службу в органах не подавала, со спецслужбами связи не имеет. — Бла-бла-бла… Что в графе о семейном положении? — Не замужем. — Родня? — Родители умерли. Информация о других родственниках отсутствует. — Глаз зацепился за что-нибудь подозрительное, нетипичное? Что угодно? — Откуда я знаю, что типично, а что нет для женщин, которые спят с другими женщинами, бреют головы наголо и меняют пол?.. Вместо ответа — тишина. Если между двумя собеседниками в это время что-то и происходило, то за гранью доступного слуху Хартманн вербального диалога. — Причина подачи заявки: совершенствование профессиональных навыков в экстремальных условиях и… финансовая выгода? — голос принадлежал Суфару. — Если все так, а пока лично я в упор не вижу подвоха, она идеальный кандидат. Предложим ей достойную сумму, и она сделает всё в лучшем виде, добавим еще немного сверху — и она добровольно вычеркнет сегодняшний день из своей памяти. В крайнем случае, её можно будет легко убрать, и никто не хватится. Жалкое сборище американцев не в счёт. Они, вероятно, должны ей за что-то, поэтому пригрели, но они не самоубийцы. — Это если снайпер не видел, как вы её подобрали… — В этом случае, либо он в числе прочих талантов имеет способность быть в нескольких местах одновременно, либо профессионально водит за нос… моих людей. Аллахом клянусь, это невозможно. Домыв руки под минимальным напором, Хартманн прикрыла глаза и ощутимо приложилась затылком о покрытую кафелем стену, вынуждая себя прекратить слушать и покинуть туалетную комнату раньше, чем её отсутствие вызовет подозрения. Суетливая секретарша, судя по выражению лица, с которым она встретила Хартманн, уже вся извилась, и наградила ее взглядом, полным невысказанной благодарности, когда Диана все-таки вышла сама. Кратчайшим путем она молча сопроводила её назад, в кабинет Суфара и тактично ретировалась, прикрыв за собой дверь. Но Хартманн всё равно успела заметить человека, сидящего на диване в приемной. Видимо, Саид все-таки счёл охрану необходимой. Параноики. Как есть параноики. Она дрогнула губами в подобии улыбки, низко опустив голову, чтобы не попасть анфас в объектив. Медленно, нехотя, но вынужденно вернулась к своему прежнему месту за столом и села, уставившись в увешенную мусульманской бутафорией стену. На смежной стене, той, что за спиной Суфара, когда тот сидел в своём кресле, висел портрет Асада, на полке, прикрученной справа к той же стене, лежало в разворот дорого оформленное издание Корана и ещё какие-то книги схожей тематики. Сам высокопоставленный сириец ни на секунду не расставался с классическими четками на девяносто девять зёрен. При таком раскладе сам собой вставал вопрос: откуда в этом уголке преданного служителя Аллаха, повешенное на рамку прямо на его столе, взялось это странное, выбивающееся из общей картины украшение? Не мусульманское, не сувенирное… Что гораздо важнее: какого дьявола ему известно о Баки столько, что он вполне осознанно называет его киборгом? Не мифическим Маридом, не пространным духом, без заиканий затаенного страха, с откровенной злостью?.. В отличие от большинства, для него Баки вовсе не сверхъестественная страшилка, а вполне реальный враг из плоти и крови. И если он сполна осознает этот факт, если, говоря о нем, он больше зол, нежели напуган, это автоматически предает ему статус врага, с которым стоит считаться. — Мисс Стивенс? Мисс Стивенс, с вами всё в порядке? В этот раз она даже не имитировала испуг, взаправду пропустив момент, когда Суфар вернулся в кабинет, взаправду вздрогнув от его неожиданного появления и прямого к ней обращения. — Да, я… просто задумалась, — она обернулась лицом к сирийцу. — До двенадцати по полудню осталось на удивление мало времени, мои люди будут меня ждать. В конце концов, мои… пациенты будут меня ждать. Вы приняли решение о… моей профпригодности? Какое-то время Суфар просто стоял и смотрел на нее. Хартманн буквально осязала мыслительный процесс в чужой голове, то, в каких муках рождалось решение. В этом она его не винила, нет. В конце концов, в своем недоверии к ней он был почти прав. Правда, узнать об этой правоте она ему всё равно не позволит, до тех пор, пока не станет поздно. — Мы не обсудили условия. Или… хотите сказать, они вас тоже не интересуют, наравне с личностью того, кому вам предстоит помогать? — У меня лишь одно условие: гарантия безопасности для моей жизни. Поймите правильно, если я готова к риску больше, чем другие, это ещё не значит, что я готова к нулевым шансам выжить. — Это всё? — сириец перешел на истинно деловой тон. — Да, если изначально вы не планировали оставлять меня в живых. Если это всё-таки обоюдовыгодное предложение, то… любая услуга должна оплачиваться согласно своей цене. Не зная, с чем мне придется иметь дело, я не могу заранее назвать вам сумму. На самом деле, изначально она планировала просить информацию в качестве оплаты. Но это было задолго до того, как Суфар позволил ей заглянуть под маску и увидеть скрытую под ней многоликую натуру бывшего разведчика. Однако, бывших в этой профессии, как известно, не бывает. Есть только те, кто на выслуге лет остаются верными своей стране, и те, кто её безвестно предают. — Что ж… в таком случае, предлагаю начать с пяти тысяч в денежных единицах Евросоюза. Дальше посмотрим по обстоятельствам. Но вы должны понимать, что с нашей стороны тоже будут условия. Ради вашей же безопасности, рекомендую вам внимательно их выслушать и отнестись к ним со всей серьезностью, мисс Стивенс. Хартманн откашлялась, прочищая горло, делано выпрямила спину, продолжая нервно сминать салфетку в крохотный шарик. — Я внимательно вас слушаю. — Как вы, наверняка, уже догадались, речь пойдет о… пациенте, нуждающемся в медицинской помощи, — под вопросительным взглядом, ждущим от нее подтверждения, Хартманн кивнула, и только тогда сириец продолжил: — Никаких вопросов, кроме уточнений, необходимых для коррекции его состояния, вы задавать не должны. Никаких. Если вдруг растеряетесь и запутаетесь с определение того, что действительно необходимо, а что нет, запомните правило: «Меньше слов — больше дела». — Поняла, — Диана намеренно громко сглотнула, как человек, внезапно осознающий, что попал в неприятности и реагирующий на это неожиданное откровение адекватным ситуации легким испугом. — Прекрасно. Второе наше условие: полная и абсолютная конфиденциальность происходящего в этих стенах. Я могу гарантировать неприкосновенность вашей жизни лишь при неукоснительном и безоговорочном соблюдении вами этих простых правил. Само собой, это повлияет на оплату в сторону её увеличения. Вы согласны работать на таких условиях, мисс Стивенс? — До того, как я узнаю большие подробности, у меня есть шанс отказаться? — На данном этапе — да, несомненно. Только скажите, и мои люди отвезут вас назад. Но советую с принятием решения не затягивать. Достойно врал. Умело манипулировал. Пожалуй, она займется им лично, как только он даст ей для этого повод. Отчего-то ей казалось, он многое знал из того, в чем мало кто был заинтересован. Она была на сто процентов. — Я согласна, — её голос не дрогнул. Почти. И она хотела, чтобы это «почти» Суфар непременно уловил. — Это ваше последнее слово, мисс Стивенс? Взвешенное и окончательное решение? — Вы склоняете меня к отказу? — Я хочу, чтобы вы понимали всю серьезность и ответственность того, на что подписываетесь. Это не игра на слабо. — Я понимаю, — вот теперь её голос был совершенно чист и тверд, как и взгляд, которым она смотрела мужчине в глаза. Естественно, весь их договор на словах был шит белыми нитками и имел дыр больше, чем прозвучавших слов, но ведь она играла сейчас совсем иную версию себя, которая, согласно сценарию, была не в состоянии предвидеть абсолютно всё. Как, например, то, что с ней будет, если пациент окажется в слишком тяжелом состоянии и пополнит ее личное кладбище? Или… «Спокойно. Спокойно… — она заставила себя вовремя расслабиться и не дать рукам сжаться в кулаки. — Ты возьмешь своё. Ты сделаешь с ним всё, что захочешь, но в правильный момент. А сейчас будь терпелива. Терпи. Ради него… Терпи!» Хартманн медленно выдохнула через рот и глубоко вдохнула через нос, прежде чем четко повторила вслух: — Я понимаю. Я согласна. Отведите меня к пациенту. Суфар вытащил из кармана мобильный, нажал кнопку быстрого набора и после единственного гудка коротко бросил в динамик: — Саид, зайди ко мне. Переодетый в военную форму сириец по имени Саид напоминал себя прежнего, того, кто сопровождал её всю дорогу, лишь отдохнувшим лицом, с отсутствием следов долгого пребывания на ветру под палящим солнцем, и чистыми от мозолей руками с наличием здоровых ногтей на всех десяти пальцах. Малохарактерная деталь для практикующего бойца без приставки «супер», у которого часто страдали подушечки пальцев и ногти: от передергивания тугого затвора, жестких приземлений с преодолением препятствий без соответствующей экипировки, даже от выдирания чеки у гранат. Значит, в поле Саид бывал нечасто. При этом, он хорошо владел ситуацией, значит, вероятно, был при Суфаре начальником охраны. Или личным консультантом… Как их там в мусульманской политической системе? Паша̀? В который раз по ней пробежались сканирующим взглядом. Что пытались найти, Хартманн откровенно не знала и изображать желаемое уже не пыталась, глядя в ответ открыто, решительно. Она уже дала понять, что фанатик своего дела, азартный игрок, которому много не надо, чтобы согласиться сыграть в русскую рулетку. Ну же, ребята, дальше за вами ход… — Прошу за мной, мисс Стивенс, — Саид открыл дверь кабинета и широким жестом, который можно было даже посчитать за галантный в любой другой ситуации, пригласил её следовать за ним. Его бедра пустовали от дополнительной оружейной сбруи, но достаточно свободный крой грубой рубашки защитного цвета не исключал наличие скрытой наплечной кобуры. Она в последний раз обернулась на Суфара. Тот ответил ей фальшивой покровительственной улыбкой и ободряющим кивком. Дверь закрылась, и её снова повели петляющими коридорами и кручеными лабиринтами лестниц. Краем сознания, в котором по умолчанию всегда было свободное место для подобной информации, Хартманн насчитала три лестничных пролета по десять ступеней каждый, ведущие вниз, хотя мыслями она всё ещё находилась в кабинете… Где среди сотен мелочей на столе Суфара остался лежать странный кулон, похожий на… птицу? Всего какие-то три этажа, а как сильно поменялась обстановка. Впрочем, для того, чтобы убрать заградительную ширму, много времени никогда не требовалось, Хартманн по личному опыту это знала. Поэтому ничуть не удивилась, обнаружив себя в классическом подвале, где воздух резко запах сыростью и гнилью, где с потолка вместо галогенок в офисном армстронге на неё сыпалась грубая зернёная штукатурка, и пульсировали люминесцентные лампы древнего образца, забранные в перекрестия проволочных сеток. Ее конвоир шел молча, Хартманн молчала тоже, покорно переставляя ноги и одергивая себя от желания оглядываться по сторонам. Они свернули в какой-то бетонный карман, в котором одинокая люминесцентная полоса раздражающе мигала с низкого потолка, то освещая тамбур на две запертые двери, то на секунду погружая замкнутое пространство во мрак. — Мы пришли, — объявил Саид и встал ближе к правой из двух дверей, на нее же указал лёгким кивком. — Прямо за этой дверью ваш клиент. Вы ведь помните, мисс Стивенс? Никаких вопросов. — Кроме сугубо профессиональных, — Хартманн оторвала взгляд от запыленных мысков своих ботинок и посмотрела на сирийца. — Вы говорили, мне предоставят всё необходимое, — она бы теперь вопросительно пожала плечами с выражением: «Ну и где обещанное?», если бы могла произнести это хотя бы вполовину не так требовательно и нагло, как это звучало в её мыслях. — Вы войдете туда, осмотрите клиента, оцените его состояние и после скажете, что вам необходимо. «Для начала перчатки, кретин! И стандартный набор инструментов! Хотела бы я взглянуть на твою креативность, если бы тебе вручили пистолет с пустой обоймой и велели из него сделать полноценный выстрел!» В общем коридоре раздались усиленные эхом шаги, и вскоре к ним присоединилась ещё одна небритая рожа в военной форме, позвякивающая связкой ключей. — Пострашнее никого найти не могли? — осведомился вновь пришедший, по ходу выбрал нужный ключ и завозился с замком, бурча на грани слышимости: — Хоть бы тряпку какую на её белобрысую голову повязали… — Это Рустам, — пояснил Саид на английском. — Он по-вашему не говорит, так что с общением могут быть сложности, но в качестве грубой мужской силы сгодится, если вдруг клиент внезапно станет… несговорчив и будет вам докучать. Хартманн выражением лица дала понять, что приняла к сведению, пусть слушала она весь этот создаваемый посторонними фоновый шум в пол-уха. Тяжелая дверь в чью-то камеру открылась, и хотя широкая спина местного тюремщика ещё не освободила проход, Диана уже застыла в предвкушении. Помещение по ту сторону действительно было камерой. Изнутри дверь была забрана решеткой с небольшим окошком для еды, как в карцере. Имелись деревянные нары, подвешенные к стене за две массивные цепи, на них лежало тело. Больше не было ни-че-го. Прежде чем переступить порог, Хартманн в нерешительности оглянулась на двоих, теперь ощутимо лишних, дожидаясь непосредственного позволения хотя бы от одного из них, таким образом играя в подчинение, где она позволяла им ощущать над собой превосходство. Мужчинам это нравилось, они это любили и поощряли. Только здесь она была на своей территории, в своей стихии, и любой, кто посмел бы встать у неё за спиной или на её пути, априори рисковал жизнью, поэтому ей и приходилось сдерживаться, смирять себя и свои безусловные рефлексы. Саид ободряюще кивнул, и только после этого, медленными шагами, давая им прочувствовать свои сомнения, она вошла внутрь и подошла… к клиенту. Двое сзади тут же взялись что-то обсуждать оживленным полушепотом. Хартманн осознанно не прислушивалась, просто отметила как факт, сосредоточившись на том, что ей предстояло. Ей запретили задавать вопросы. Оно понятно, кому хочется рассказывать про подвальные пыточные камеры и их безымянных узников, если тремя этажами выше в комфортных условиях трудолюбивые граждане трудились на благо политики в такое нелегкое для страны время. Но это вовсе не значило, что в её голове, еще после первых намеков Суфара на существование «пациента», не был заранее заготовлен длинный список предельно конкретных вопросов в стиле «следствие — судебному эксперту». Прижизненно или посмертно нанесены повреждения? Их характер, давность нанесения, локализация, тяжесть? Её пациент оказался мужчиной европейской внешности, добросовестно, впрочем, подпорченной. От двадцати пяти до сорока лет. Довольно большая разбежка, но, учитывая состояние лица, сужать интервал она не спешила. На запястье правой руки, первой, чего она коснулась, красовались следы веревок, кожа в области максимального сужения была истерта в кровь и сильно воспалена. Пульс не прощупывался. В складках окровавленной простыни, небрежно наброшенной на обнаженное до пояса тело, Хартманн спешно отыскала второе запястье, с аналогичными следами. Одновременно с этим свободной рукой она потянулась к шее в поисках более достоверной точки пульсации. Там пульс был. Слабый, медленный, но был. Она выдохнула и продолжила последовательный поиск ответов на поставленные самой себе вопросы. Следы от связывания имелись и на щиколотках обеих ног. На обоих локтевых сгибах — множественные точечные следы от инъекций, окруженные фиолетово-синим ореолом слившихся в единое пятно гематом. Значит, что-то активно вводили внутривенно. В таком количестве, при таком топорном исполнении вряд ли что-то полезное. Вероятнее всего, психотропные и прочую химозу, призванную или развязать язык, или подсадить на наркоту. Скорее даже, последовательно сначала первое, а уже позже, как следствие, второе. Свет в камере был неяркий, у неё не было при себе фонарика, так что считать реакцию зрачков достоверной она бы не стала, но всё равно осторожно приоткрыла один глаз — тот, который не распух на пол лица — и чуть отклонилась в сторону с траектории, чтобы не затенять источник света. Движение на сужение было, слабое, но для нее заметное. Неплохой признак в пользу вероятного отсутствия тяжелой черепно-мозговой, но даже это — капля в море. Оголенная грудная клетка была вся в синяках. Они цвели в спектре от застарелых желтушно-зелёных до свежих багряных, и это создавало определенные опасения за целостность грудной клетки. Одно сломанное ребро — ладно, от двух до пяти — терпимо, а дальше с высокой долей вероятности — нарушение упругого каркаса и месиво из костей, рискующих проткнуть легкие в самых неожиданных местах. Откинув простынь, Хартманн опустила ладонь плашмя на покрытый гематомами живот, слушая и считая вдохи, после, едва касаясь кожи подушечками двух пальцев, повела вверх, до межреберного угла, по мечевидному отростку и дальше вверх по грудине, проверяя ее целостность и симметрию… — Мы тратим время на это мясо, рискуя нажить себе больше проблем. Говорю тебе, это отработанный ресурс. Хартманн умышленно продемонстрировала им свою фанатичную увлеченность процессом осмотра, чтобы они, поглощенные необходимостью обсудить происходящее и оспорить чужие решения, потеряли бдительность и ушли с прохода. Когда она перестала ощущать затылком их пристальные взгляды, в тишине раздались две пары шагов, и голоса отдалились, по-прежнему доступные ее слуху. — Даже отработанное ядерное топливо всё ещё полезно. — Он уже сказал всё, что знал, а знал он немало. Не может один человек знать все секреты. Это небезопасно, и те, кто снабдил его этими знаниями, далеко не идиоты. Голова пленника была повернута немного набок, из-за этого кадык невыгодно сместился, зато вся шея с левой стороны, угол нижней челюсти и левая половина лица были открыты обзору. Кожу от подбородка до бакенбарда, постепенно переходящего в волосы на голове, покрывала густая тёмная поросль — уже давно не щетина, но еще не критически отросшая борода. Это скрадывало детали побоев, но возле склеенных в тонкую полосу губ волосы были бурыми и жесткими от крови, она же запеклась и по углам рта, а весь носогубный треугольник выглядел… не так, как должен был при норме. Явной деформации не было, но она вдоволь на такое насмотрелась, знала во множестве различных вариаций, как может снаружи выглядеть челюсть, в которой не хватает половины зубов. Хартманн осторожно вела пальцами по заросшей коже: от скулы к виску, за ухо к задней части шеи, на которой виднелся подживший, но по-прежнему отчетливо заметный след тонкой линии, идущей косо сзади-наперед. След насильно сорванной по живому цепочки. И снова у нее перед глазами встал кулон с рабочего стола Суфара… — Как успехи, доктор? — вопрос прозвучал в спину, заставив Хартманн крупно вздрогнуть, всеми силами душа в себе рефлексы. — Сможете привести клиента в чувство? Он задолжал нам важную информацию, но, боюсь, в том состоянии, в котором он пребывает сейчас, поделиться он ею не сможет. Что скажете? И всё же она не удержалась. Выпрямилась слишком резко, слишком порывисто обернулась. — Вы, должно быть, шутите? — голос её упал на октаву, сделавшись глуше. — Он может быть на грани комы. У него могут быть серьезные повреждения внутренних органов, кровотечение. Может развиться сепсис и болевой шок. Кроме того, он сильно истощен, ему необходима жидкость и питание внутривенно. Подобные состояния… — она всплеснула руками, всё ещё не в силах взять голос под контроль и успокоиться. Впрочем, её рвущийся на волю гнев в чужих глазах вполне мог сойти за подступающую истерику, так что она не сильно переживала на этот счёт. — В подобных условиях… не исправляются. — Сегодня, вчера и еще несколько дней подряд я уже слышал нечто подобное от нашего штатного врачевателя. Поэтому нам и понадобились вы, с вашими уникальными навыками оказания помощи в… нестандартных условиях. Не скромничайте, доктор, мы довольно долго шли по вашему следу, чтобы из первых уст узнавать, из каких состояний и в каких забытых Аллахом дырах вы спасали людей. А ведь на этот раз вам за это даже деньги предлагают. — Я не всемогущий Джинн и не Аллах! — Хартманн сорвалась на крик. — Я не исцеляю прикосновением и не воскрешаю из мертвых! Я не обладаю рентгеновским зрением, чтобы с одного взгляда определить, сколько у него сломано костей и какие из них уже проткнули ему жизненно-важные органы. Хотели узнать мое мнение? Вот вам мое мнение: если он нужен вам живым, — Диана демонстративно указала пальцем на бессознательного человека у себя за спиной, неотрывно следя взглядом за выражением лица Саида, — везите его в больницу, где есть реанимационное оборудование. И тогда, вероятно, подчеркиваю, лишь вероятно, он выживет. Расстояние между ними сократилось совершенно незаметно для Хартманн, а когда сириец замахнулся для удара, она могла… могла, но не стала его останавливать, и мгновение спустя звук хлесткой пощечины прорезал тишину и отразился эхом от бетонных стен. Инерция от удара была слабой, она легко могла выстоять, даже не отвернув лица, но это всё ещё была игра на публику, ей все еще стоило вести себя в жестких рамках той роли обычного человека, которую она для себя выбрала. Шатнувшись назад и чуть в сторону, она споткнулась голенями о жесткие доски, сымитировав падение назад, прямо на нары, поперек распластанного тела. — Знай свое место, истеричка! — клокоча от на силу сдерживаемой ярости, прорычал Саид, глядя сверху вниз на то, как она жмется к стене, прикрывая ладонью пылающую щеку и поглядывает на обидчика с затаенным ужасом. — Сделай свою работу и сделай её хорошо, чтобы он заново смог говорить. И тогда, вероятно, останешься жива. Напортачишь — ляжешь рядом. Поняла?! Пустив слезу и дрожа губами, Хартманн лихорадочно закивала. — П-поняла. Поняла… — шмыгнув носом, она неуверенно попыталась вернуть себе стабильное положение, сместив свой вес с пленника и сев у него в ногах на дощатый край. — Мне нужны… инс… инструменты. Тонометр, стетоскоп… Хотя бы что-нибудь из подручных средств, — Диана оглянулась через плечо на бессознательное тело. — Вода похолоднее, можно со льдом, и ткань. Любые тряпки… — она снова повернулась к сирийцу, сжавшись в страхе перед его реакцией на просьбу. — Это ведь… это ведь несложно достать? Через десять минут Рустам вкатил в камеру огромную пластиковую бутыль с водой, ту, что для кулера, вытащил торчащую из кармана длинную пирамиду из одноразовых пластиковых стаканов и снял с шеи пару полотенец. Следом за ним вошел… сам господин Суфар, в руке которого был старый кейс из потрепанной кожи, с мягкими стенками и твёрдым дном, похожий на те, с которыми земские врачи времен булгаковского «Морфиниста» навещали своих больных. Он присел на корточки рядом с нарами, поставил кейс на пол и раскрыл его прямо перед Хартманн. Она бы, право, не удивилась, если бы внутри вместо самого простого стетоскопа, ручного тонометра с грушей и стопки полиэтиленовых лёдниц, замерзших в камень, обнаружился набор средневековых пыточных инструментов. — Примите это, как вызов собственным возможностям, мисс Стивенс, — Суфар заговорил с ней спокойным, рассудительным тоном, каким обычно дают наставления и взывают к благоразумию. — Ведь это ваше жизненное кредо. Ваш конек — делать многое, обходясь малым. Понимаю, выглядит всё не очень хорошо, но этот человек подло похитил государственные тайны моей страны, и мой долг перед Родиной — выведать тайны, известные ему. Вы меня понимаете? — Я осознала свою ошибку, — произнесла Хартманн спокойным, отрешенным голосом, глядя на сирийца сверху вниз. — Больше не повторится. Мне всё равно, кто он такой. Я сделаю, что смогу. — Я знал, что мы сумеем договориться, — Суфар медленно поднял руку к её лицу, очевидно, собираясь коснуться щеки, но она отшатнулась от прикосновения, а настаивать он не стал. — Я верю в ваш талант, мисс Стивенс. Когда он ушел, некоторое время Хартманн смотрела ему вслед, прежде чем обернулась к «клиенту». Его правая рука свободно свесилась с края, и, прикипев взглядом к окровавленным пальцам, она прислушалась к творящемуся вне видимости, отчаянно желая получить ответы. — Не смей распускать руки, Саид, ты понял меня?!— орал Суфар где-то там, за гранью досягаемости, уверенный, что она среднестатистически глуха, чтобы не слышать и достаточно тупа, чтобы не понимать. — Нам нужна… необходима её сговорчивость! Чтобы она освежила этот полудохлый кусок мяса, и он продолжил свои занимательные рассказы. На трёх пальцах из пяти отсутствовали ногти, дистальные фаланги поврежденных пальцев превратились в месиво. — За эти месяцы он уже рассказал нам о грядущих планах русских в Сирии. Об их новейших разработках в системах ПВО и тестовых образцах, которые они собрались толкнуть нашим ВС, чтобы мы проверили их на своей территории в реальных условиях, пока их инженеры-испытатели будут греть задницы в своих кабинетах и собирать лавры. Большего он может и не знать. Знал бы, давно соловьем запел. В конце концов, мы с ним не в карты на раздевание играли… — И доигрались!— Суфар свирепствовал всё сильнее. — Ты, видимо, еще не понял, что происходит, да, Саид? Забудь эту сказку про дружбу, союзничество и войну на одной стороне с общим врагом. С конца Второй мировой миру твердили, что секрет создания сверхчеловека утерян. А потом американцы нашли во льдах свою пропажу, а русские за это время создали себе самый мощный ядерный арсенал. Теперь они же где-то там тайно клепают себе армии суперсолдат. Их уже спустили с поводка в Нью-Йорке и за один день ввергли Америку в хаос. Они уже гуляют по нашей земле, здесь, сейчас! Они убивают наших людей, пока мы радушно позволяем им строить здесь свои военные базы и госпиталя, которые сами же их охраняем. Война давно эволюционировала, давно вышла на новый уровень, пока мы загниваем здесь в своих пещерах, будучи не в состоянии отловить и прикончить одного-единственного ублюдка с металлической рукой! Дрогнувшей рукой скрутив кранчик на бутыли, Хартманн смочила полотенце до состояния, чтобы с него текла вода, обернула его вокруг пластины льда и в таком виде положила пленнику на лицо. — Я вытрясу из их агента все грязные тайны русской разведки, сняв с них все те непробиваемые щиты, которыми они себя окружили в глазах остального мира, а после вы принесете мне голову стрелка, чтобы я преподнес её Шейху в качестве глубочайшего извинения за все последние неудачи. — А если русский все же ничего не знает? Хартманн вынула из целлофановой ячейки одну шайбу льда, оторвала от второго полотенца небольшой лоскут и, завернув в него лед, приложила к разбитым губам. От дыхания и тепла лёд быстро начнет плавиться, ткань намокнет, и вода маленькими каплями дозированно смочит пересохшую слизистую. Очеловеченный вариант одной из пыточных практик — окунания головой в ледяную воду с целью пробуждения. Когда из-под ледяного компресса раздался первый невнятный стон, Диана аккуратно сдвинула полотенце в сторону и, очертив пальцем контур сломанной переносицы, сильно надавила на наименее поврежденную точку в области над бровями. Стон повторился, отчетливее и сильнее предыдущего, но он всё еще отчаянно сопротивлялся тому, чтобы очнуться. Лицевая мимика, медленно пробуждалась, без участия сознания формируя выражение глубокого страдания, губы сжимались и разжимались, как у рыбы без кислорода, отмоченная водой кровь стекала по углам рта грязно-розовыми дорожками… Глаза оставались закрытыми, но язык слизывал воду, а губы двигались, заторможено выдавая безголосые обрывки слов… В них смутно угадывался смысл. Не государственные секреты, нет. Молитва. «Отче Наш» на русском. Последний элемент мудреного пазла в голове Хартманн занял своё место, образовав целостную картину. Единственная вещь в кабинете Суфара, никак не связанная с исламом — кулон из белого метала в виде птицы, запытанный до невменяемости агент русской разведки, след сорванной цепочки у него на шее и… православная молитва вместо просьбы о пощаде. Когда пленник с глухим стоном, больше напоминающим мычание, разлепил относительно здоровый глаз, и их взгляды встретились, Хартманн все еще размышляла над тем, что она могла ему сказать. «Пора домой, солдат?..» Вот только разведчики, оказавшись в подобной ситуации, когда из них уже выбили вместе с зубами, выжгли, вырезали и вырвали вместе с ногтями доверенные им тайны, не очень-то хотели домой. Да и кто она такая, чтобы обещать подобное неизвестному, который к тому же был ей глубоко безразличен? «Пока этот отмороженный на всю голову киборг окончательно не выбыл из игры…» Пленник смотрел на нее единственным глазом. В расширенном зрачке, тёмной радужке и лопнувших капиллярах, во всём его изломанном теле прослеживалось… смирение перед неизбежным. На всякий случай поплотнее зажав ему ладонью рот, чтобы не вздумал заорать — от ужаса и боли или от неожиданной радости — она медленно наклонилась к самому его уху и шепнула на русском: — Они будут страдать, — втянув носом терпкую смесь запахов из пота, крови, желчи и страха, Хартманн насильно сглотнула подкативший к горлу ком. — Это я могу тебе пообещать, солдат. По её внутренним часам было лишь слегка за полдень. Ей следовало набраться терпения и выждать момент. В одиночку никого кроме себя она отсюда не вытащит. Ах, если бы в этом была её цель… Вот только судьба пленника её не волновала. Упоминание о сверхчеловеке стало последней каплей, превратившей чашу её терпения в извергающийся фонтан, в котором моментально захлебнулось всё её милосердие, все рациональное, что она так трепетно берегла. »…Прикончить единственного ублюдка с металлической рукой!» В лабиринтах пустых коридоров раздавались две пары шагов, двойное эхо гуляло в стенах под низким сырым потолком. Одни шаги удалялись, постепенно становясь всё глуше, растворяясь в тишине и расстоянии; другие — приближались. Шаг, ещё один, метр, другой, третий… — Что такое? — рявкнул сириец, застыв в проходе и вопросительно глядя на то, как она просто застыла посреди тесной камеры, свободно свесив вдоль тела руки и не создавая даже иллюзии деятельности. — Чего ещё тебе не хватает? — он сделал упреждающий на сближение. — Может, дуло глока у виска послужит тебе мотивацией? — спровоцированный её отрешенным спокойствием, он подступил ещё ближе, намереваясь схватить ее и встряхнуть, но в тот момент, когда расстояние между ними стало минимальным, она сама вцепилась в него мёртвой хваткой, дернула на себя и, подтянувшись на цыпочках, впила свои губы в его. Настойчиво терзая в голодном поцелуе, зубами вгрызалась до крови, пока не стало солоно, горько и мокро. Пока сопротивление не исчезло, и язык не скользнул свободно в чужой рот вместе с крохотным кубиком… Глок отлетел к дальней из стен тесной камеры раньше, чем смог оказаться полезным своему владельцу. До хруста сжав рукой чужую челюсть, Хартманн сделала движение, призванное запрокинуть голову. Затылок впечатался в стену, кадык вздрогнул, на напряженных до предела мышцах шеи вздулись вены… «Принесёте мне голову стрелка…» Буквально задыхаясь от ненависти отвращения, гася рвотный рефлекс, она все же заставила себя сказать на арабском: — Ментоловый ароматизатор, биоразгагаемый полимер в качестве временной оболочки и… концентрированный рицин, — тщательно собрав горькую слюну, она харкнула и сплюнула в сторону, утерев губы тыльной стороной подрагивающей ладони. — Bon Аррѐtit! Взревев от ярости, Саид бросился в слепую атаку, от которой она легко уклонилась, высоким ударом ноги в челюсть отправив нападавшего в нокаут. Грузное тело съехало по стене вниз, заняв бо̀льшую часть и без того слишком ограниченного пространства. Дышать в этом душном смраде после всего произошедшего становилось всё тяжелее… Отойдя от тела и от пленника в дальний угол, Хартманн низко наклонила голову, упершись ею в стык стен, и сунула два пальца себе глубоко в горло, провоцируя рвоту. Подобная смерть никогда не бывает быстрой и никогда не решает всех проблем одновременно. Очнувшись, он поднимет тревогу… Но его смерть определенно будет мучительной. И неизбежной. Мысли об этом тянули уголки ее губ вверх, вместо улыбки рисуя на лице оскал предвкушения. Они будут землю рыть в поисках стрелка. Для неё. А до тех пор… пусть молят своего Бога о пощаде.