Я не участвую в войне...

Ближе к ночи погода окончательно испортилась. Небо затянуло, вдалеке громыхало, резонируя на чувствительных барабанных перепонках, и звуки эти больше походили именно на громовые раскаты, нежели на взрывы, хотя последние и случались в этом регионе гораздо чаще гроз. — Мы же подставим их, — Стив продолжал пытаться получить ответы на бесконечное множество единовременно возникших вопросов. — Натравим друг на друга, обострим конфликт локальный, а там и до глобального дойдет, никто глазом не моргнет. — Да плевала я! Сопутствующий ущерб никогда меня не заботил. — Зато всегда заботил меня. Хартманн одарила назойливого собеседника равнодушным взглядом, раздраженная самой необходимостью повторяться, и процедила, с выражением чеканя слова в подтверждение, что она отдаёт отчёт не только сказанному, но и тому, с кем говорит: — Продолжай в том же духе, Роджерс, — ему назло она вымучила из себя улыбку. — А мне плевать, что здесь будет. Именно в этот момент, когда слова и их тон обожгли сильнее порывов ревущего в открытом кузове ветра, Стив осознал, насколько близок к тому, чтобы потерять с ней контакт. Толком не имея возможности обсудить произошедшее и наверстать упущенное, он понял, что ещё чуть-чуть, самая малость — и её, и без того слишком ограниченное, доверие к нему иссякнет, а вместе с ним и все мыслимые способы хоть как-то её обуздать, удержать от свершения того, о чём она пожалеет. Рано или поздно. Пока что обстоятельства складывались критически не в его пользу. В сопровождении русских бронемашин они на всех парах неслись именно туда, куда возвращаться им было запрещено под грамотно завуалированной угрозой военного плена. Тем более, с тем грузом, который, невзирая на официальный запрет, они вывезли из административного здания, фактически из-под носа слетевшихся к центру города местных блюстителей порядка. И если с безымянным пленным в критическом состоянии всё было более-менее очевидно, то как объяснить и без того недоверчивым русским остальное — связанного местного чиновника со следами побоев, изощренное убийство его охраны и дальнейшее намерение Хартманн провести допрос с пристрастием — Роджерс в душе не представлял. Не потому, что у него были сомнения в её способности чуять ублюдков и воздавать им по заслугам, а потому что у русских поводов сомневаться теперь будет хоть отбавляй. — Для протокола, — Стив кинул мрачный взгляд сквозь зеркало на кузов, забитый тесно сидящими плечом к плечу, нога к ноге парнями, вынужденными делить и без того резко ограниченное пространство с неизвестным в костюме и галстуке. — На этот раз это не гостевой и даже не… вынужденный визит к русским на территорию. Рассчитывать на радушный приём не придётся. — Если в происходящем до этого я всё правильно понял, у них полный подвал трупов условно гражданских в офисном здании и похищенный госслужащий. Вот, — Трэвис небрежно кивнул на прижатое к нему бесчувственно тело, — он самый. Они заблокируют все въезды и выезды из города, если до сих пор ещё этого не сделали, введут комендантский час и начнут поголовный шмон. Даже если бы до ближайшей американской базы было рукой подать, мы бы не проскочили. Справедливое замечание, парировать которое Стиву было нечем. Он отвел взгляд и уставился в грязное лобовое, на пыльную дорогу, выхватываемую из сгущающегося мрака светом фар. В боковом зрении слева клубилась пыль из-под колёс внедорожника-эскорта, всё очевиднее норовившего сократить дистанцию. Справа, практически не шевелясь и глядя в одну точку перед собой, живой статуей застыла Диана. Стив многое бы отдал, лишь бы понять, что у неё сейчас на уме. Или хотя бы узнать, что её спровоцировало устроить бойню в общественном месте. Когда они добрались до места назначения, где их уже ожидал целый экипированный взвод, вооруженный автоматами с ночным прицелом, Роджерс про себя взмолился лишь о том, чтобы его не поставили перед выбором. Сделает ли это кто-то из русских, не сумевших переступить через застарелые стереотипы, или сама Хартманн, результат в любом случае окажется плачевен. Их взяли в окружение, едва позволив выбраться из машины, по умолчанию требуя повиновения и беспрекословного подчинения. Под звучащие одновременно с нескольких сторон приказы: «Оставайтесь на месте! Не оказывайте сопротивления!» сразу несколько пар чужих рук собственнически зашарили по телу в поисках оружия и всего того, что могло бы служить ему заменой. Стив послушно поднял свои руки к голове и замер, надеясь, что покорность с его стороны натолкнет обыскивающих на мысль не укладывать его мордой в землю. Когда отщелкнули крепления набедренной кобуры и пояса разгрузки, Роджерс максимально абстрагировался от ощущений изучающих тело грубых прикосновений, запрещая себе реагировать. Вместо этого он неотрывно, опасаясь даже на долю секунды потерять заветный контакт, следил за Хартманн, ведь за её реакцию он поручиться никак не мог, как, собственно, и за свою, если дело дойдёт до применения к кому-то из них грубой силы. Когда её еще плотнее обступили вооруженные солдаты, когда чужие руки потянулись к ней, время словно замедлилось, вместе с сердцебиением Стива, звучащие наперебой приказы-предостережения растянулись, превращаясь в единый абстрактный гул на общем фоне. Они стояли лицом к лицу, но оттеснённые на добрые метров десять друг от друга. Наконец-то Стиву удалось поймать её прямой взгляд и, лишь убедившись, что она смотрит на него в ответ, он без голоса, одними губами произнёс: — Не надо. Прошу тебя, не сейчас. Он смиренно позволил опустить себе руки от затылка вниз, завести их за спину. Позволил стянуть с себя перчатки, после чего его подпёрли одновременно с двух сторон два крупных тела, и непрочный металл обыкновенных наручников защелкнулся на запястьях. Выдохнув в такт очередному удару сердца, Стив прикрыл глаза, готовый в любое мгновение дать волю инстинктам. Хартманн медленно повернула голову, реагируя на оклики-команды в свой адрес и чужое, опасно близкое присутствие за спиной. Ладонь русского взметнулась вверх и на мгновение застыла, словно в мимолётном замешательстве, дюйма не достав до её плеча… — Не. Смей, — она обратилась к тому, кто стоял ближе всех, но слова её, произнесенные с пугающим спокойствием, на интонационно вышколенном русском, касались в равной степени всех присутствующих. — Меня тронуть. Я сделаю всё сама. В плотном кольце враждебно настроенных, но от этого не менее настороженных громил, под направленными на неё дулами автоматов, Хартманн точными, нарочито медленными, напоказ движениями, избавила себя от оружия, сняла бронежилет-разгрузку и показательно вывернула наизнанку все карманы. — Посвети фонариком мне в горло, малыш, а я послушно скажу «ааа», — спокойным, ни разу не насмешливым тоном она обратилась к стоящему напротив и, держа руки на виду, медленно шагнула навстречу, широко раскрыв рот. Жест явно не оценили, и где-то на периферии сознания Стива зародилось недоброе предчувствие: «Зря». «Только не… Только не…» — про себя, как мантру, вторил Роджерс почти всё время вплоть до тех пор, пока в сопровождении усиленного конвоя их не отвели в отдельно стоящее на территории базы здание — местную гауптвахту, двухэтажную, с решетками на окнах и электронной пропускной системой на дверях. В воздухе, едва уловимый в смеси других, более сильных, стойких и навязчивых в той же степени, как желание конвоя применить к арестантам силу, витал аромат озона. Прежде, чем за ними с характерным звуком закрылась тяжелая дверь, Стив успел заметить боковым зрением несколько крупных капель, брызнувших на высохший под полуденным солнцем пыльный бетон. Тусклое искусственное освещение на несколько мгновений померкло в ярчайшей белой вспышке… Раз, два, три… — Не надо, — произнес Роджерс теперь уже вслух, но намерено в унисон громовому раскату, чтобы лишь она одна смогла расслышать то, что не предназначалось чужим ушам. — Прошу, не вынуждай меня. — На твоём месте я бы помалкивал в тряпочку… — скороговоркой на русском пробубнил ближайший к нему конвоир, очевидно, все же поймав тонущее в затихающих звуках стихии окончание фразы. Рассчитывал ли он быть неуслышанным или непонятым, или и то, и другое одновременно, Стив не знал, но убеждать в обратном, в любом случае, не стал. «Не дай им повода убедиться в том, в чем они по незнанию ошибаются», — несмотря на запрет, игнорируя руки, норовящие насильно развернуть его голову и заставить смотреть только в пол и никуда кроме, Роджерс обернулся, ведомый острой необходимостью видеть её и знать, к чему быть готовым. — Пожалуйста. «Дай хотя бы разобраться, что произошло. Остынь. Выдохни. Дай самой себе шанс осознать, что творишь». Возможно, учитывая скверные обстоятельства, отсидеться в камере — не худший вариант для них. Возможно, Хартманн, побывавшая в гуще событий, а то и вовсе ставшая их первопричиной, так не считала, но теперь им нужно было время обсудить случившееся, обдумать варианты, в конце концов, просто обменяться информацией, раз на его мнение она… плевала. Стиву было бы куда спокойнее, если бы их заперли в одной камере на двоих. Не то, чтобы количество решёток и замков, не отличающихся прочностью и изощрённостью конструкции, существенно влияло на скорость побега, захоти он выбраться, но он бы предпочёл, чтобы между ними не было лишних физических преград дополнительно к непробиваемым ментальным барьерам из ярости, ненависти и неудержимости, которыми она себя окружила. Готовясь убивать всех на своем пути, но не торопясь даже ему поведать о причинах, она была… Что ж, она была и никогда не переставала быть той самой Госпожой Гидрой, жестокой и безжалостной на пути к достижению личных целей. Стив сам виноват, что позволил воспоминаниям о днях, проведенных у её больничной койки, притупить его бдительность, что осмелился думать, будто… у него появилось это чёртово право сдерживать её, пенять ей жестокостью или… чем бы то ни было другим. — Спасибо, — прошептал Стив, глядя сквозь прутья решётки прямо перед собой. Камера напротив пустовала. Её увели дальше по коридору и, судя по характеру звуков, количеству шагов и отбрасываемым теням, закрыли в камере через одну от него. Клетки располагались вдоль стен в два ряда, между ними проход метра два, исключающий тактильное взаимодействие. Боковые стенки были не из прутьев, сплошные, призванные ещё больше ограничить контакт между заключенными. Площадь что-то около три на четыре метра, на которой ничего лишнего: ни лежанки, ни места справить нужду, пол — голый бетон, девственно чистый и, если принюхаться, ещё хранивший в себе запах стройки. Новым здесь был не только госпиталь. Сталь решёток еще пахла заводской обработкой, замки — смазкой, а воздух — столь несвойственными местам вроде этого чистотой и свежестью. Кроме того, что до них здесь ещё никого не закрывали, не допрашивали и уж тем более не избивали, это говорило ещё и в пользу новёхонькой системы вентиляции. Пытаясь мыслить и действовать как она, не отстать от неё в её феноменальном умении просчитывать действия далеко вперед, Роджерс отвлёкся, собирая информацию о месте их пребывания, а поэтому поздно сообразил, что Трэвиса и остальных не привели ни вместе с ними, ни вслед за ними. Более того, Стив даже не слышал их где-то поблизости: ни звука шагов, ни знакомых голосов… — Хей! — он рванулся вплотную к прутьям решётки, пытаясь привлечь внимание торопящихся уйти солдат. — Где остальные мои люди? Кому-то из них, возможно, требуется медицинская помощь! Я должен…  — Заткнуться и ждать, пока тебя вызовут на допрос, америкос херов! — это было на русском. И Стив, конечно, всё понял, кроме причины настолько эмоционального всплеска. Он уже давно знал, что это не более чем застарелый стереотип в отношении к русским. Да, они любят крепкое словцо, но… пожалуй, все время общения с ними Стив был достаточно вежлив, чтобы заслужить такое отношение. — Один из них был укушен змеей! — повысив голос, требовательно прокричал Стив вдогонку уходящему. — Ему требуется помощь специалистов… Но ответа не последовало, тяжёлую наружную дверь снова захлопнули, сработала электронная блокировка. Свет погас практически полностью, за исключением тусклых люминесцентных ламп, горящих через одну над центральным проходом. Они остались одни, и Стив окончательно перестал делать вид, будто от наручников, которые с него не сняли, даже посадив под замок за решетку, был какой-то толк. Он неосознанно напрягся, ещё когда понял, что не досчитывается своих, и цепь, соединяющая браслеты, порвалась, хотя даже после этого он продолжал смирено изображать из себя скованного, чтобы не нагнетать. А ведь стоило только руку протянуть сквозь прутья… Одолеваемый недобрыми предчувствиями, сомнениями и, чего уж там, злостью, Стив прислушался к происходящему рядом, но… она двигалась тише, если вообще в тот момент двигалась, дышала тише порога даже его чуткого слуха. Она совершенно точно не собиралась давать ему повод для догадок о том, что она вот-вот откроет тугой и сочащийся заводской смазкой замок и что те, кто прямо сейчас следили за ними сквозь объективы крохотных камер, возможно, уже отдавали приказ стрелять на поражение. — Остановись, — тихо и, насколько позволял накал ситуации, спокойно попросил Стив, заметив сперва дрогнувшую тень, а затем и вовсе увидев в тусклом свете её саму сквозь те же прутья злосчастной решётки. — Они ведь не дураки, — Роджерс тяжело вздохнул, качнув головой в такт собственной неправоте. — Ладно, они идиоты. Но они знают, что мы способны выбраться. Они этого ждут. Они наблюдают за нами прямо сейчас и лишь ждут повода… спустить курок, — у Стива что-то неприятно дрогнуло внутри, и он на мгновение утратил контроль над эмоциями, обхватил руками стальные прутья, едва не тычась носом в узкое пространство между, как будто от его настойчивости зависело её решение. — Они не оставили никого здесь, присматривать за нами, потому что боятся нас, даже запертых. Тебя они боятся, потому что видели, что было… там. И именно поэтому они не выпустят тебя живой отсюда, если дашь им повод. Остановись! Одумайся, Эс… — Не смей! — её рука взметнулась, и в тот же миг женский кулак с силой впечатался в прутья, заставив прочную сталь дрожать и вибрировать. — Меня так называть! Стив знал, что поступает подло. Знал, что не должен, и все же не мог иначе. Ему нужно было до неё достучаться. Любым способом. — Объясни же мне, что там произошло! Как ты там оказалась? Кто этот чертов сириец? Поговори со мной, — Роджерс снова налег на прутья клетки, думая вовсе не о том, чтобы выбраться, а чтобы просто быть ближе к ней, иметь возможность схватить её и удержать. — Я ведь только за этим позволил им нас закрыть, чтобы ты мне всё объяснила. Уйти мы всегда успеем, но я должен знать, куда и зачем… — Думаешь, лишь в этом наше преимущество? — её лицо мгновенно исказилось в некрасивой гримасе. — Что мы быстрее? Но ведь и нам бывает времени мало! Она собиралась оттолкнуться от решётки и уйти, оставив его запертым, Стив предугадал намерении по напряженности позы, просчитал движение и в последний момент, просунув руку между прутьями, ухватил её за предплечье. Она дернулась, как дикий зверь, рвущийся из капкана, ослепленная безумием, ударилась о решетку, в ярости зашипела… — Расскажи, что произошло, — продолжал настаивать Стив, усиливая хватку и тем самым насильно прижимая её к решётке. Какое-то время они так и простояли, борясь друг с другом, почти не дыша и напряженно вглядываясь и вслушиваясь в полумрак, стелящийся дальше по коридору, к скрытой во мраке двери. Видеонаблюдение могло быть настроено лишь на картинку и давать наблюдателям лишь зрительно-образную информацию о происходящем, а в подобной ситуации хуже неполного владения ситуацией могло быть только полное неведенье. — Ну же, Диана… Она упрямо избегала пересечения взглядов, но то, как враз расслабилась её рука в его захвате, сполна дало Стиву понять, насколько она близка к тому, чтобы обессиленно стечь по этой проклятой решётке на пол. Стив не знал, когда она спала или ела в последний раз, когда вообще позволяла себе перевести дыхание в последний раз с тех пор, как он оставил её в том посёлке, в относительной безопасности в окружении нуждающихся в медицинской помощи гражданских. Это не считая всех последующих событий, в которые она, так или иначе, оказалась вовлечена, о которых он по-прежнему понятия не имел. Её руки мелко дрожали, пока она вставляла украденную карточку в узкую прорезь электронного замка. Как только система сработала, Стив, приложив четверть силы, толкнул решетку по направлению движения ровно настолько, чтобы ей хватило пространства протиснуться внутрь, после чего таким же лёгким движением, почти не создавая шума, собственноручно закрыл изнутри их обоих. Русские могли бы уже раз десять пресечь происходящее, если бы у них так очевидно не тряслись поджилки оказаться с ними в одном помещении или… Судя по тому, что электронику не блокировали, таков был их план — подслушать, о чем они расскажут друг другу. Пусть так, но Стиву было теперь куда спокойнее от осознания, что она рядом, и у него есть возможность одинаково как закрыть её собой, если потребуется, так и закрыть кого-то… от неё, тоже, если потребуется. — Я нашпигую его обезболивающими, чтобы не вырубился… раньше времени, вскрою брюхо консервным ножом и буду… кишки вытягивать, — она подняла на него взгляд, горящий подлинным безумием, склонила голову чуть вбок, заинтересованная ответной реакцией, и продолжила елейным голосом, катая слова на языке, как сахарные кубики, — медленно, постепенно… Пока он не скажет мне всё, что знает! — сладость из голоса исчезла, в один момент сменившись стальной решимостью. — И ты не спасешь его, Роджерс, — она почти выплюнула эти слова ему в лицо. — Никто из вас. — Я знаю, — Стив кивнул для пущей убедительности, стараясь сохранять спокойствие за них обоих. — Вполне вероятно, я не стану даже пытаться, но объясни мне, наконец, кто он, черт возьми, такой? «И что он сделал, чтобы тебя до такого состояния довести?» — спросил бы Стив, если бы не боялся этим сделать хуже. — А знаешь, он многоликий… — её губы искривились в зловещей улыбке. — Как и все, кто вырос за стенами спецшкол. Чиновник, глава провинции, член сирийской военной разведки… Вероятно, отставной, а поэтому неофициальный. В застенках его Администрации вычисляют и пытают других таких же разведчиков, официально направленных в Сирию с дипломатическими миссиями… Стив понимал, что она не та, кто стала бы начинать объяснения с сотворения мира и была бы щедра на подробности вроде тех, почему между разведчиками и дипломатами она ставит знак равенства. Уж точно не с ним. Ему придется засунуть куда подальше всю свою правильность и честолюбие, заодно с ними — навязанную СМИ политическую карту мира, после чего очень внимательно слушать и очень многое домысливать самому. И тогда, вероятно, лишь вероятно, но не гарантированно, он приблизится к виденью ситуации её глазами. Они сидели на голом бетоне тесной камеры, подпирая спинами покрытые колючей штукатуркой стены. Роджерс ожидал от неё если не криков ярости, то как минимум эмоциональной окраски монолога, а получал лишь сухой пересказ — цепочку причинно-следственных связей, один вывод из другого, и следующий за ним. И так далее… ни разу не дрогнувшим голосом. Опасаясь перебивать, что-то для себя уточнять и вообще напоминать о своём присутствии, Стив медленно, дюйм за дюймом придвигался по стене ближе к ней. Когда он добровольно позволил русским закрыть себя, Роджерс в мыслях имел ещё и это — вынужденную, но столь необходимую ей передышку. Пусть её мысли несутся на сверхзвуке, опережая время и всех возможных противников, телом она останется здесь. Конечно, он не заставит её вовсе прекратить думать, насильно не заставит спать, но… та шахматная партия, которую она прямо сейчас разыгрывала тысячей разных способов в своей голове, закончится быстрее и, возможно, с меньшими потерями, если она будет здесь, под замком, в условной камере-одиночке. Быть может, ему даже удастся напроситься на роль подушки, и она довериться ему достаточно, чтобы вздремнуть или хотя бы правдоподобно изобразить дрему у него на плече. Быть может, у него получится избежать резни… Вот кортеж неизвестных увозит её под предлогом, шитым белыми нитками, из-под колес легковых машин пыли выбивается меньше, чем из-под колес груженых живым весом бронемашин. Вот они приезжают в центр Алеппо, в одно из самых обычных зданий с иероглифами на фронтоне и развивающимся государственным флагом. Художественному воображению Стива видятся конторка ресепшна на входе с миловидной и хрупкой девушкой-секретарём в чёрном хиджабе, дальше по коридору — разделенное на отсеки пластиковыми перегородками офисное помещение и… внушительная дверь кабинета с пафосной табличкой. Слушая её, Стив легко выстраивал в голове последовательную цепь событий. Словно своими глазами он увидел Коран на полке среди прочей исламской атрибутики, портрет Асада на стене. Спуск в злосчастный подвал с гнетущей, пропахшей сыростью и гнилью атмосферой катакомб… Когда она замолчала и монолог плавно перетек в плоскость его подсознания, Стив не заметил. Реальность уже произошедших и пока еще лишь грядущих событий продолжала разворачиваться и расширяться, подпитываемая бесконечными упрямыми фактами и неутешительными выводами из них. Мыслями Стив был далеко. Сбились внутренние часы, потерялся счет времени и до некоторой степени — ориентация в пространстве. Когда Роджерс снова осознал себя здесь и сейчас, он понял, что уже неизвестно сколько просто сидел и смотрел на её едва заметно вздымающуюся в такт дыхания грудь, на исчезающую по ходу застежки-молнии, едва проступающую за слоем плотно прилегающей к телу ткани ложбинку… На этом доступный обзору рельеф заканчивался. Ни змеящегося хода цепочки, должной заканчиваться массивной выпуклостью как раз на уровне, до которого оказалась расстегнута куртка, ни цепочки со специфическим плетением «перлина» и кулоном в виде птицы, которое успело нарисовать Стиву богатое воображение… — Я знаю, о чем ты думаешь, Роджерс. Стива было непросто напугать даже в бытность до сыворотки, но вот теперь он вздрогнул и инстинктивно напрягся, понимая, что ещё очень долго будет покупаться на её уловки. Настолько тихо она себя вела, настолько спокойным и размеренным было её дыхание, что Стив про себя решил, будто она всё-таки задремала, утопив лицо в тесно прижатых к груди коленях. Но теперь она снова смотрела прямо на него, ясным, проникновенным, ничуть не подернутым поволокой сна взглядом, утверждая, что знает ход его мыслей. — Не сомневаюсь… — смешок получился слишком неуместным ситуации, но удержать его у Роджерса не получилось. — Предвидеть всё. В этом вся… — Я? Выходит, весь ты — в том, чтобы непременно обойтись малой кровью? А то и вовсе без неё… — по-прежнему оставаясь сидеть у противоположной стены, Хартманн сцепила в замок руки и нагнулась вперёд, словно бросая вызов. — Когда до тебя, наконец, дойдет, что так не бывает?! — её голос в конце фразы резко сорвался на крик. — Хочешь — верь, хочешь — нет, а уже дошло. И давно. Помнится, никто из нас не собирался вмешиваться в то, что здесь, — Стив показательно обвёл камеру взглядом, — происходит. Зная о последствиях вмешательства. Но где-то, — он намерено сделал акцент, намекая лишь интонацией, но не переходя на личности, — мы вмешались сами, где-то… нас вмешали. И теперь от нас напрямую зависит, останется ли здесь после нас та же вялотекущая региональная война, что была до, или она полыхнет на весь мир. Хартманн прикрыла глаза и прикусила изнутри обветренную губу, силясь совладать с собой. На самом деле ей хотелось орать до сипоты, выбивая, выцарапывая себе право свободы действий, ибо бездействие, с учетом всего, что она «предвидела», буквально сводило её с ума. В конце концов, она снова уткнула лицо в колени и монотонно заговорила. — Когда Баки обвинили в венском теракте и за ним отправили спецназ, я ушла оттуда только потому, что моя свобода, в конечном итоге, могла стать его единственным спасением. Так или иначе. Но я наблюдала за происходящим, готовая вмешаться в любой момент, я видела… тебя там, рядом с ним, и моя решимость не вмешиваться… слабела соразмерно расстоянию и скорости, с которыми я пыталась убежать. Ты был ему другом, и в этом убеждении для меня лично неправильно было всё, каждое слово. Был, в прошедшем времени, ему — не мне, и тогда у меня еще не было абсолютно никаких оснований надеяться, что твой щит или ты сам осознанно встанешь между ним и предназначенной ему пулей. Другом, а ведь на поверку именно друзей сука-жизнь превращает в худших врагов. Я, — она вскинула на сидящего перед ней холодный взгляд, вероятно, все ещё таивший в себе эхо прежних эмоций. — Тебе. Не верила. Но ты отдал за него свой щит, авторитет, непогрешимость перед народом… Поэтому, когда передо мой снова встал тот же выбор, я поверила тебе там, в Кроносе. Безоговорочно. Слепо. И вот теперь мы здесь! — Хартманн неожиданно вскочила на ноги и призывно раскинула руки. — Смиренно сидим и ждем, когда какому-нибудь исламистскому шакалу вроде Суфара, а может быть и ему лично, прямо к КПП этой богадельни приволокут труп Баки… или его голову, или бионику, как трофей! И потребуют обещанную награду! Слова били по Роджерсу сильнее физических ударов. Отчасти потому, что были правдой, хоть и совершенно не учитывающей обстоятельства, отчасти, потому что принадлежали… ей. Конечно, ему хотелось если не совсем открыто огрызнуться в ответ, то по дурацкой, в подкорку въевшейся привычке прочесть мораль о том, почему впредь никогда, ни при каких обстоятельствах она не смеет в нем сомневаться, но… Стив наступил себе на горло и промолчал. На этот счёт, но слово за собой все же оставил: — Не видел бы я сейчас твое лицо, подумал бы, что ты не всерьёз. Никогда не поверю, что ты… — Стив подавил рвущийся наружу нервный смешок, — кто угодно, но только не ты настолько скверного мнения о… профессиональной подготовленности Баки, — в свою очередь, сам Роджерс никогда бы не подумал, что настанет тот день, когда о летальной подготовке друга он выскажется не с ненавистью. — В конце концов, он тренированный… — слово «киллер» было самым подходящим определением, но Стив не хотел, даже правду, даже в том самом контексте отождествлять с Баки. Пусть мысленно он это давно уже принял, вслух произносить не собирался. — Он профессионал экстракласса, Диана, по крайне мере, он… «Способен за себя постоять», — сказал бы Роджерс, если бы ему позволили закончить мысль. — Тренированный в экстремальных условиях суперсолдат с повышенной способностью к выживанию, киборг, с одной шестой частью плоти, замененной металлом? Да! Но он всё ещё смертен! — Как и ты! — Стив, кажется, только сейчас заметил, что оба они давно на ногах, кружат в замкнутом пространстве друг напротив друга, как два запертых в клетке тигра. — Если продолжишь дальше плевать на все законы, укладывать трупы и по ним же идти напролом, уповая на одно лишь физическое превосходство, они пристрелят тебя! — в голове у Стива крутилось идеально подходящее ситуации, при этом совершенно неуместное сравнение «пристрелят, как бешеную собаку». — Чтобы остановить или банально из страха. Не смей сомневаться в моём выборе стороны при любой, — Стив замер в полушаге, предостерегающе выставив указательный палец, — подчеркиваю — при любой расстановке сил! Но если есть малейшая возможность не кидаться под свинцовый дождь, позволь мне хотя бы попытаться её реализовать. Не провоцируй их! Где-то в отдалении, на слух, притупленный пылом споров и от этого едва различимое в частящей дроби дождевых капель, улавливалось хлюпанье скользящих по грязи кирзовых сапог. Одновременно нескольких пар. Переговоров слышно не было, конвойные молчали… — Все зависит от того, как пройдет допрос, — ровно ответила Хартманн, выжидающе обернувшись лицом к выходу из камеры, хотя со стороны внешней двери пока не раздалось даже звука разблокировки. — Подгадай момент и выйди на связь со Смирновыми. В мобильном устройстве, что они тебе дали, должен быть вшит хотя бы один экстренный контакт. Чисто технически мне было бы удобнее реализовать право на один звонок напрямую из кабинета здешнего руководства, но… боюсь, в силу репутации мои слова не будут равны по ценности твоим. — Едва ли дело в репутации. Смирнов-младший недвусмысленно высказался о прекращении любых контактов с нами. И то, что нас угораздило влипнуть в неприятности именно на русской территории, не даёт нам право их подставлять. В конце концов… — Это вовсе не у нас неприятности, Роджерс, — она едва заметно качнула головой, однако, не одной эмоцией не выказав неприязнь. — Это у всего российского разведывательного сообщества потенциально катастрофические неприятности, которые в самом ближайшем будущем коснутся Смирновых напрямую. Если ты ещё не уловил связи, просто поверь мне на слово — они заслуживают право знать, откуда прилетят проблемы. По коридору вдоль камер дыхнуло прохладой, дождем и специфически — озоном. Заведя руки за спину, Стив замер, улавливая пляшущие на гладком полу обрывки теней — предвестников постороннего вторжения. Изображать ограниченного свободой не имело смысла, учитывая, что на их перемещение по камерам это, в конечном счёте, никак не повлияло, но Роджерс по-прежнему упрямо пытался выказать свою лояльность и готовность сотрудничать хотя бы через поведение. Когда все шестеро встали плечом к плечу практически живой стеной по ту сторону запертой камеры, повисло напряженное молчание. Никто из вновь пришедших не шевелился, только глаза солдат лихорадочно изучали пространство. Стив же не упускал возможность аналогичным образом изучить их — как на подбор: рослые, широкоплечие, в бронежилетах 2-го класса, касках, перчатках, без автоматов, но с пистолетами в кобуре на правом бедре у каждого и… небольшими приборами наподобие электробритвы в руках. Стив едва заметно покачал головой и опустил взгляд. — Вам это не пригодится, — он сказал спокойно на английском, даже кивком не указав на шокеры. — Скажите, куда, и мы пойдём добровольно. — Полковник Лазаренко требует вас к себе, — известил один из конвойных. Другой только что вернулся из камеры дальше по коридору, держа на вытянутом указательном пальце заметно покореженные физическим воздействием, разомкнутые полукружья наручников. Третий, все еще глядя на сломанные наручники, медленно, словно всячески отсрочивая неизбежное, поднес карту к замку. Электронный допуск сработал на секунду раньше, чем в руках у ближайших солдат треском электрических дуг активировались шокеры. — Ты. Руки за голову и к стене! — приказ предназначался Стиву, и он послушно отступил назад, шаг в шаг с подступающим к нему русским, но поворачиваться спиной не спешил. — Руки! — Я же сказал, что мы готовы сотрудничать, — лишний раз напомнил Стив, глядя солдату в лицо с молчаливой просьбой не делать ничего, о чем придется пожалеть. — Будет намного проще, если мы пойдем сами, по собственной воле, чем любой другой расклад, — Роджерс попытался вложить в голос максимум убедительности. — Прошу, поверьте. — Ты останешься здесь, — солдат, словно бы прочувствовав настрой арестанта, приказной тон убавил. — Женщина идёт с нами. Стив ловил чужие эмоции, старательно пытаясь под них подстраиваться. — Если я скажу, что будет… безопаснее, если я сам отведу её, куда положено, вы это учтете, как совет? — Я вполне способна отвести сама себя, — отозвалась Хартманн и сделала пробный, осторожный шаг навстречу конвоирам. Активные шокеры в их руках её, казалось, абсолютно не беспокоили. — И чем раньше мы отсюда выйдем, тем быстрее вы, парни, вернетесь к своим совершенно ненапряжным и абсолютно безопасным занятиям. — Диана, — Стив долго, насколько позволяло наличие толпы свидетелей, тяжело и очень недвусмысленно на неё посмотрел. — Все зависит от здешнего руководства, не от меня, но если их решение меня не устроит, не пытайся встать у меня на пути. «Как будто у меня будет шанс устоять на том Эвересте из трупов, который ты воздвигнешь, стоит кому-то сыграть не по твоим правилам… Во что тебя превратили, Эсма!..» — Роджерс с сожаление смотрел вслед удаляющимся конвойным, кусая себе локти за то, что не уложил всех шестерых сам, когда еще была удачная возможность. Аккуратно, безопасно, без значительных последствий для здоровья. Право, он оказал бы им услугу, хотя они бы и не оценили. Дождь снаружи лил стеной, холодный, в сочетании с порывистым ветром он хлестал по телу водяными иглами, норовя сшибить с ног, хотя она могла заметить это только по впереди идущим отчаянным смельчакам, рискнувшим подставить ей свои мокрые насквозь, под порывами ветра сутулые спины. Могла, но не хотела, идя точно в заданном направлении и периодически, среди прочей гаммы одолевающих её чувств, испытывая жгучее раздражение чужой нерасторопностью. Территория базы имела три вышки, расположенные вершинами треугольника по периметру, которые с определённой высоты начинали давать простреливаемость площади, приближающуюся к абсолютным ста процентам. Вряд ли кто-то в такую погоду погонит снайпера на позицию даже при условии крайней необходимости, вряд ли эти позиции вообще подразумеваются, как снайперские, применительно к происходящему на территории, но исключать не стоило. Если Суфара не посадили в камеру, значит, он должен был быть где-то в санчасти, и, конечно же, мало кому из блюстителей его безопасности могло прийти в голову, что для неё это может быть намного выгоднее, чем соседняя камера… — Эй! Слышишь? Стой на месте! — оклик прозвучал близко и требовательно, должно быть, не в первый раз, но Хартманн, поглощенная своими мыслями, отреагировала только сейчас. В том числе и на смену обстановки. Дождь больше не хлестал, а единственными источниками влаги в помещении, воняющем новизной точно так же, как и все здесь, была она сама и её эскорт. По сухому бетону пола от лестницы через коридор тянулся сплошной, слившийся в единую дорожку мокрый след. — Стой! Рука в перчатке потянулась к ближайшей двери без опознавательной таблички, но еще прежде, чем раздался стук, дверь распахнулась изнутри, и в проеме возила фигура классического русского офицера. Зелёный камуфляж с погонами, морщины пятого десятка лет на строгом, нечитаемом с первого взгляда лице, разве что без подпоясанного офисного брюха и проседи в висках, умышленно выбритых под нулёвку. — Отставить! — рявкнул мужчина по-русски и сделал в воздухе «распускающий» жест. — Шмелёв, Никитенко, вы на подхвате. Остальные свободны, — окинув взглядом Хартманн, которая, в свою очередь, ничуть не скрывала ответного интереса и чхала на своих конвоиров, он коротко ей кивнул, поманил в кабинет и на английском сказал: — Что ж, проходите. Вижу, вы нисколько не против этой… встречи. — Товарищ полковник, так ведь она… — неуверенно начал Шмелёв, переминаясь с ноги на ногу и вертя в руках широкую белую стяжку. — У меня нет настроения для БДСМ-игр, малыш, — прокомментировала Хартманн также на русском, без тени флирта или улыбки, — ни с тобой, — она перевела на стоящего в дверях преисполненный серьезности взгляд. — Ни даже с товарищем полковником. Не сегодня. — Ждите здесь, — обманчиво спокойно осадив подчиненного, полковник в очередной раз отрывисто махнул рукой, заманивая её в кабинет. Хартманн медлить не стала, а едва переступила порог, как тяжелая дверь закрылась за её спиной. — Раз вы только что с блеском продемонстрировали, что языковой барьер вам не помеха, полагаю, мы можем без проблем продолжить на русском. Проходите, — он указал на кресло по другую сторону офисного стола, менее радушно, чем до этого Суфар, скорее, вынуждено, но по-прежнему в некоем жесте гостеприимства. — К сожалению, полотенца я вам не предложу, а вот чай вполне. Или кофе. Желаете что-нибудь? — Обычной воды, если… вас не затруднит, хотя, предвосхищаю, что видеть меня вы желали отнюдь не затем, чтобы удовлетворить мои нужды. Предлагаю не рассусоливать и перейти сразу к делу. — «Рассусоливать»… — задумчиво протянул мужчина и, щедро плеснув воды в высокий узкий стакан, передал ей. Отчего-то побрезговал сделать это из рук в руки, а передвинул по плоскости стола. — Велик и могуч русский язык, не так ли? Вместо ответа Хартманн приникла губами к стакану, спеша приглушить жажду, но при этом неотрывно следя за происходящим глазами. Если он и ждал от неё ответа, то недолго, и по прошествии секунд двадцати продолжил сам. — Вы ведь русская, верно? — вряд ли сам он отдавал отчет тому, с какой отчаянной надеждой прозвучал вопрос. — Состоите в СВР? «Решил сразу с козырей…» — про себя отметила Диана. Вертя в руках наполовину осушенный стакан, она медленным шагом двигалась по кабинету, пока не встала за спинкой предложенного ей ранее кресла и не опёрлась на него локтем свободной руки, открыто глядя на собеседника. — Если я прямо опровергну предположение, вас это не успокоит, тем более, что мой… хмм… «напарник» — очевидно американец. Если подтвержу, у вас всё равно не будет никаких доказательств в пользу правдивости моих слов. Полковник Лазаренко Константин Алексеевич — как гласила табличка на столе — опустился в своё кресло, и лицо его было отнюдь не настолько не читаемо, как пять минут назад. Теперь в нём без труда читался гнев, хоть и тщательно подавляемый, проскальзывали нетерпение, подозрение, разочарование и ещё многое другое по длинному списку эмоций, которые даже можно было попытаться отсортировать в алфавитном порядке. — Могу я узнать ваше имя? — Разве вам его до сих пор не донесли? В любом случае, какое вам больше нравится? Могу быть кем угодно. Мужчина едва заметно изменился в лице, прежде чем опустить его и вперить взгляд в собственные руки. Всего на секунду, справляясь с эмоциями. — Мне казалось, вы говорили, что не в настроении для игр?! — голос его подвел, в нём отчетливо звучала гневная нервозность. — Я не играю, полковник, — Хартманн всё так же медленно обошла кресло и присела на самый его край. — Я очень очевидно намекаю на то, что моё имя вам без надобности. — Вам не кажется, мисс… — мужчина налег грудью на стол, глядя на неё в упор. — Хартманн, что вы, очень мягко выражаясь, не в том положении, чтобы отвечать намеками на прямые вопросы. С вашим нынешним послужным списком, пока еще весьма и весьма примерным, вас ожидает Трибунал. Если вы военнообязанная. Если гражданская, — он двинул челюстью, выражая сомнение, — тюрьма. И это наилучшая из перспектив. Говоря конкретно о вас. Но не забывайте также о своих людях и о том, как ваши слова, как в оправдание, так и в вину, могут отразиться на них. Как и все остальные, этот также ни черта о ней не знает, хотя вовсю пытается делать вид, что контролирует ситуацию. Верит, что у него есть рычаги давления. Когда-то подобное и впрямь было забавно, когда-то она даже не отказывала себе в удовольствии подразнить, поиздеваться, позлить «доброго полицейского». Когда-то она бы не полезла за словом в карман, чтобы доказать сидящему перед ней, что пресловутое «не то положение» — штука весьма относительная и напрямую зависит от того, с какой стороны смотреть. Когда-то. Но не сегодня. У неё не было ни малейшего желания любезничать, осторожничать или терпеливо указывать на промахи, дожидаясь, пока среднестатистический мозг обычного человека, не искушенный семьюдесятью годами практики в разгадывании и составлении ребусов различной степени сложности и влияния на политическую картину мира, начнёт… лишь начнет — отдаленно, интуитивно — допускать существование проблемы. — Чем стращать меня понапрасну, лучше скажите, как чувствует себя ваш… настрадавшийся соотечественник? — Хартманн нагнулась в кресле и вернула на край стола опустошенный стакан, со следом губ по краю и отпечатками пальцев. Сейчас это действительно не имело значения, тем более, что в закромах у Смирновых, наверняка, имелась вся её дактилоскопическая карта, слюна и… ещё многое-многое другое. — Прошло прилично времени. С учётом тяжести состояния, первичный осмотр должны были не только успеть провести, но и доложить вам о его результатах… — она вопросительно слегка приподняла бровь, считывая мимику с лица оппонента. И все-таки она поспешила сложить об этом человеке, в больше степени, о его профессионализме, лучшее мнение, чем он того заслуживал. Полковник не удержал лицо, скорчил гримасу, не то разозленную, не то разочарованную, нечленораздельно ругнулся сквозь зубы, сжал руку в кулак, подорвался с кресла и заходил по комнате, демонстрируя отвратительное умение владеть собой. — О, прекратите изображать из себя высокоморальную докторшу, прошу вас! По глупости или неосмотрительности, вы уже блестяще доказали, что перечень ваших… талантов не заканчивается искусством врачевания! — А я никогда не обозначала… перечень своих талантов, полковник Лазаренко, — голос Хартманн по-прежнему звучал с ледяным спокойствием. Подливать масло в огонь чужого подорванного терпения она не собиралась. Не прямо сейчас, а уж если до этого дойдет, подливать она станет вовсе не масло. — В свою очередь, я попросила бы вас о возможности обсудить сложившуюся ситуацию в менее… эмоциональном тоне. Насколько это возможно. Как вы, наверняка, уже поняли, ни запугать, ни подловить, ни заставить меня нервничать и ошибаться у вас… не получится. Взять измором тоже вряд ли. Что ещё есть в вашем небогатом арсенале? Угрозы? — она улыбнулась едва ли не с искренним сожалением. — Пытки? — Звучит так, будто вы любезно накидываете мне варианты, — в два широких шага мужчина вернулся к столу и выудил откуда-то из-под столешницы миниатюрный металлического цвета портсигар. Откинул крышку, достал одну, на вид самую обычную сигарету с фильтром и, помедлив, небрежно махнул в её сторону. Хартманн ответила коротким, но чётким отказом, и он почти мгновенно убрал портсигар на место. Но прежде, чем щёлкнуть зажигалкой, снова помедлил: — Вы не против, надеюсь? Вопрос, само собой, был риторическим, и если бы она вдруг даже оказалась против, он бы всё равно закурил, дабы доставить дискомфорт. Избитая и уже давным-давно благополучно нерабочая практика ведения допроса. — Если это поспособствует более конструктивному диалогу… — Хартманн спокойно повела плечом и чуть склонила голову набок, выжидающе наблюдая, с какой жадностью мужчина делает первую затяжку. — Взглянем правде в глаза, полковник. И поправьте меня, если я вдруг ошибусь. Вы не бывший КГБист, не нынешний СВРовец, вы обычный военный, присягавший в своё время Вооружённым силам Союза, а посему далеки от всех подковёрных игрищ и прочих разборок разведки, какой бы стране она не принадлежала. Ладно, — Хартманн исправила саму себя, — возможно, не так уж далеки, учитывая военный опыт, но вы не профи в этом. И вы сами это понимаете, оттого и злитесь теперь. Вы пытаетесь требовать ответы, прекрасно осознавая, что вы их не получите. — Я понятия не имею, кто вы такая, но, поверьте моему недалёкому опыту, ни один статус, никакое покровительство не оправдывает подобную самоуверенность и дерзость. Вы, бесспорно, умная женщина, должны бы понимать все трудности своего нынешнего положения. Своего и тех людей, на которых, смею предположить, имеющаяся у вас протекция не распространяется. — Прошу, не питайте иллюзий, прекратите называть американских медиков «моими людьми». Они не мои… ни в прямом, ни даже в переносном смысле. Более того, с некоторых пор они даже не американцы. Мёртвые души, — Хартманн пренебрежительно махнула рукой. — Вы спокойно можете расстрелять их на заднем дворе — никто не хватится. Полковник резко изменился в лице, кажется, в раз растеряв всю уверенность, которую только был способен продемонстрировать. Даже напускную и наигранную. Но ничего не сказал. Видимо, слов не нашёл, поэтому Диана взяла инициативу в свои руки. — Если я скажу вам, что едва ли не наивысшим приоритетом для вас сейчас, до получения иных распоряжений свыше, разумеется, должно стать сохранение жизни военнопленному, вы мне поверите? Полковник дрогнул лицом, а затем оскалился в открытой насмешке, показав слегка желтоватые зубы, после чего медленно выдул через рот очередную порцию белесого дыма. — Почему вы так глубоко убеждены, что этот… найдёныш, которого и мать родная вряд ли сейчас опознала бы, непременно русский? — затушив окурок о металлическую окантовку стола, мужчина опёрся обеими руками в столешницу, нависнув над ней и глядя пристально, испытующе, как если бы и правда умел прочесть что-то по одному лишь взгляду. — Или это тоже секреты какой-то там разведки, не подлежащие разглашению? От концентрированно едкого запаха табака в горле начинало предательски першить. Неглубоко вдохнув через нос, Хартманн насильно сглотнула всё ещё вязкую от не полностью утоленной жажды слюну. — Вещественные доказательства происхождения пленника ваши люди изъяли у меня при обыске, полковник. Вместе с оружием и… иными личными вещами. Снова ни ответа, ни какой-либо иной реакции не последовало. Вперив взгляд в столешницу, в которую по-прежнему упирался руками, Лазаренко простоял так долгие по личному хронометру Хартманн три минуты. По их истечении, все также молча он повернулся к стальному ящику сейфа, придвинутому к стене справа от стола, покрутил замок, предусмотрительно загораживая комбинацию собственной фигурой, извлёк содержимое, после чего медленно, словно оттягивая момент, обернулся назад к столу. Хартманн на него даже не взглянула. Её внимание было приковано к широкой мужской ладони, прижимающей к плоскости столешницы два полиэтиленовых зип-пакета. Содержимое закрывала рука, но, чтобы знать, что это, видеть ей не нужно было, так что не вполне понятно, на какой эффект надеялся её оппонент, продолжая старательно закрывать ей обзор. — Что из этого вещдок, а что личное, полагаю, вы предложите мне догадаться самому? — он наконец-то сдвинул ладонь, открывая ей ровно то, что она ожидала увидеть: по замкнутому объему обоих пакетов хаотично распределились две цепи из белого металла, разные по цвету и плетению, обвиваясь кольцами, каждая вокруг своей подвески — массивного кольца в форме уродливого мифического чудища и изящного, в противовес кольцу, кулона в виде птицы с крохотным, узнаваемым лишь при ближайшем детальном рассмотрении человеческим лицом. — Я нашла этот кулон в кабинете Суфара. Правду говоря, искать особо не пришлось, он был как бельмо в глазу среди сплошной исламской атрибутики. И висел буквально на виду. Это показалось мне странным ещё до того, как меня препроводили в катакомбы под зданием и едва ли ни с автоматом у виска приказали, цитирую, — чтобы воспроизвести фразу, Хартманн перешла на английский: — «Сделай свою работу и сделай её хорошо, чтобы он заново смог говорить». Пленный в смысле, — также легко она вернулась обратно к изъяснению по-русски. — Прочие доказательства субъективны в виду того, что прозвучат они лишь с моих слов. К примеру, тот факт, что пленник — русский разведчик, подтверждают подслушанные мной разговоры Суфара с подчинёнными, на которые он не скупился в моём присутствии, ошибочно предполагая, что я не понимаю арабский. Кроме того, на короткое время мне удалось привести пленника в чувство, и первыми же неосознанными словами стали от него обрывки «Отче Наш». На русском. Полковник старательно делал вид, будто слушает и вникает, хотя на самом деле он мало, что понимал и вряд ли безошибочно сопоставлял одно с другим. Хартманн его не винила, точно не в непонимании, ведь к подробным объяснениям она и не стремилась. В них не было смысла, как бы сильно она ни старалась, свободу действий это ей не обеспечит. Выражение лица сидящего напротив только лишний раз это подтверждало. — И?.. Это всё? — с отзвуком разочарованной злости в голосе осведомился Лазаренко, сверля её взглядом. — Всё объяснение убийству… — он сделал вид, что задумался, припоминая содержание доклада, хотя в итоге всё равно сказал наугад. — Семерых человек? Гражданских. Средь бела дня. Всё объяснение несанкционированному обыску и… в конце концов, захваченному вами государственному чиновнику, которого вы и ваша безродная банда мёртвых душ притащили избитым и связанным на эту базу! — О, а вот это уже, при всём уважении, не мой прокол, полковник. Притащила его сюда не я, а ваши люди, более того, смею предположить, по вашему прямому приказу. Будь на то моя воля, его туша с выпотрошенными кишками уже валялась бы где-нибудь на обочине. Полковник, отвлекшийся было, чтобы прикурить очередную сигарету, поперхнулся от неожиданности и развернулся всем корпусом обратно к ней так резко, что скрипнул стул. Во взгляде горело неверие, стремительно сменяющееся недоумением, чтобы в будущем закономерно эволюционировать в страх. Все это было Диане хорошо знакомо, ко всему этому она уже давным-давно относилась с ледяным равнодушием, не спеша оправдывать свою адекватность. Лазаренко мог бы рискнуть зацепиться за это её восклицание, начать задавать всё те же избитые, наскучившие вопросы, либо же попытаться воззвать к её благоразумию напоминанием о союзнических отношениях между Россией и Сирией, на которых случившееся может нарисовать жирный крест со всеми наихудшими последствиями, но… отчего-то ни того, ни другого он делать не стал. Видимо, побоялся закопать себя ещё сильнее. Он докурил сигарету до середины, струсил пепел в треугольную пепельницу и выдул дым. Единственное окно, снаружи забранное решеткой, было наглухо закрыто, в прокуренном помещении из-за белесого дыма ухудшилась видимость, но, вероятно, заметно это было лишь её зрению. — Говорите, это, — мужчина подцепил край одного из полиэтиленовых пакетов и поднял его в воздух над столешницей, — доказывает принадлежность пленного? Ощущаю себя, как в том дурацком стишке: то ли я тупой, то ли лыжи не едут, — он поднёс пакет ближе к её лицу и небрежно им потряс. — Каким образом побрякушка в виде голубя доказывает, что он русский? — Это не голубь, товарищ полковник, — Хартманн ответила спокойно, ни на дюйм не отстранившись и не отвернувшись от подпрыгивающего у самого носа пакета. — Это Сѝрин — персонаж, специфический для славянского фольклора, райское существо с телом птицы и головой женщины, — без особой надежды, что ей это позволят, она подняла руку, чтобы взять пакет. Лазаренко протеста не выказал, и едва вещица оказалась у неё, она вытрясла обмотанный цепью «перлина» кулон из полиэтилена себе на ладонь, не прекращая пояснять: — В кириллице древнерусское слово «Сиринъ» и современное «Сирия» очевидно созвучны. Не однокоренные, нет, просто случайное совпадение звучаний. Именно оно придаёт подвеске двойной смысл, понятный только славянину. А значит, её хозяином мог быть только русский, тот, кто, покидая родную страну, пожелал иметь при себе её символ. Который, вполне вероятно, его и сгубил. Ведь это непреложное правило, которое вкладывают в умы юных Штирлицов еще со студенческой скамьи, и тем, кто не в состоянии усвоить его, просто не дано удержаться на избранном по ошибке пути. На задании разведчику запрещено иметь при себе какую-либо разоблачающую символику: жетоны, медальоны, тату, в особых случаях — даже шрамы. Формулировка «при себе» означает, что даже ярлыки на одежде, вплоть до нижнего белья, не должны ни о чём сказать потенциальному врагу. — Вы… — мужчина хватил губами воздух, резко отвернулся к столу за очередной сигаретой, но передумал, так и не дотянувшись до портсигара, снова развернулся и, старательно избегая встречи глазами, принялся мерить шагами кабинет. — Вы сейчас серьёзно? Вы предлагаете, — он покрутил в воздухе пальцем, указав на потолок, — мне вот на эти ваши личные домыслы и фантазии сослаться, когда сирийская сторона неизбежно запросит объяснения? Что какая-то хренова побрякушка, не факт, что не принадлежащая вам лично, якобы служит прямым доказательством того, что союзное государство, на стороне которого мы воюем, нам же и угрожает? Это бред сумасшедшего! Заканчивайте мне зубы заговаривать, мисс… как вас там?.. — Я ещё ничего, — Хартманн акцентировала короткой паузой, — вам не предлагала, полковник. Вы задали вопрос — я ответила. Считайте ответ бредом, а меня сумасшедшей — ваше право, — она впилась взглядом в правый кулак мужчины с зажатым в нём вторым зип-пакетом. — Но так мы с вами ни чему не придём и лишь впустую потратим время. Вы хотите знать ответы, но вместо того, чтобы задавать правильные вопросы, вы пытаетесь… подловить меня? Ждете, что проговорюсь или?.. — она открыто посмотрела на него, вопросительно изогнув бровь. — На что вы рассчитываете, полковник? — В одном уже подловил, — мужчина нервно дернул углом рта в подобии улыбки. — У вас акцент исчез, дорогуша. Хартманн прыснула коротким смехом, не сдержалась. И моментально же об этом пожалела, потому что проявление эмоций усилило защитный спазм в горле, сделав першение невыносимым, а приступ кашля неизбежным. — Воды?.. — донеслось до неё сквозь звуки собственного сбитого, хриплого дыхания, и, осознавая свою унизительную слабость, запросто могущую стоить ей жизни, окажись перед ней кто-то чуточку расторопнее и умнее, она с трудом удерживала себя от того, чтобы разбить стакан о его самодовольное лицо или пробить ему висок пепельницей. Просто потому, что она была на это способна, в то время как он, похоже, даже не подозревал, сколькими способами и сколько раз мог быть убит за это время. Все ещё прикрывая рот рукой, Диана обернулась к выходу, реагируя на доносящиеся из коридора звуки, и в тот же момент дверь распахнули глухим тяжелым ударом. Сходу настежь, так что отчаянно взвизгнули массивные петли, а на стене осталась вмятина от ручки. — Стоять! Назад! Руки за голову! Лицом к стене! Товарищ полковник, мы… Он… Это… — перебивая друг друга, пытаясь подавить одышку, горланили русские, отчаянно путаясь в языках, словах и действиях. Хартманн как раз поймала взглядом ту сотую секунды, когда один из бойцов попытался схватить Роджерса в попытке удержать, но тому хватило лишь дёрнуть плечом, чтобы стряхнуть чужую руку и остаться стоять ровно там, где стоял — в проходе, закрывая собой сразу весь проем вместе с тем, что там, за его широкой спиной происходило. — Замри на месте, или мы пристрелим тебя! Стив обвёл взглядом помещение, оценивая обстановку. Это заняло у него буквально секунду, после чего он встретился глазами с Хартманн и дальше уже смотрел только на неё. Она — на него, подмечая машинально, как подрагивают его ноздри, заставляя дождевую воду стекать быстрее, сбегая по переносице и формируя на крыльях носа крупные капли… — Если вам удобно продолжить так, я нисколько не против и охотно постою прямо здесь. Столько, сколько вам будет угодно. Но если прекратите весь этот показной цирк, вам же будет проще, — Роджерс перевел взгляд с неё на хозяина кабинета. — Кем бы мы ни были в ваших глазах, вы прекрасно знаете, что не располагаете ресурсами, способными нас удержать. Вы знали об этом ещё до того, как нацепили на нас браслеты из фольги и заперли, заведомо допуская, что замки ненадёжны. Так к чему сейчас вы продолжаете ставить под удар своих людей, требуя от них того, чему они не обучены? Воцарившуюся напряженную тишину разорвала трель звонка на стационарное устройство связи, прикрепленное к стене позади стола. Стив спиной ощутил предел ставшего физически осязаемым напряжения, ведь у всех тех, кого он оставил позади, кроме попранной чести, была лишь неопределенность. Каждый из этих солдат, даже не отождествляя его с Капитаном (в кои-то веки Стив отделался от статуса своей личности) представлял примерные последствия убийства иностранного подданного, кем бы тот в итоге ни оказался. Но он сбежал из-под стражи и, начиная со свободного перемещения по территории, уже нарушил ворох запретов и прямых приказов остановиться. Так что они свободно могли открыть огонь на поражение, имели на это полное право, по-русски примерно формулирующееся как «убит при попытке к бегству», и власть приказа никого из них не держала. По лестнице взбежал связист, очевидно, опоздавший с сообщением, параллельно ведя диалог на русском через гарнитуру в ухе, ещё кто-то (шаг был женский) в обычном темпе поднимался пролетом ниже, не подозревая застать на входе в кабинет начальства колоритную толпу экипированных бойцов. Стив не сводил взгляда с полковника, молча внемлющего голосу в радиотрубке, и понимал, по содержанию не предназначенного, но тем не менее, доступного его ушам монолога, что руки им этот звонок не развяжет и желаемой свободы не обеспечит, но, по крайней мере, он потянет время. Хартманн сверлила Роджерса вопросительным взглядом, также как и он, прислушиваясь к мужскому голосу на линии. Вопрос, который она не могла себе позволить озвучить вслух, прямым текстом был прописан у неё на лице, и в ответ Стив едва заметно отрицательно качнул головой. Нет, со Смирновым он связаться не успел, потому как планировал это сделать прямо из этого кабинета. Звонил не Смирнов, звонил бывший здесь с утра с визитом генерал Юрин, по совместительству — заместитель главнокомандующего ВКС РФ. Стоять и играть в гляделки, тормозить подчиненных с важными донесениями и устраивать очередь в кабинет начальства Стив заведомо не собирался, поэтому он медленно поднял руки до уровня плеч, обозначая стоящим за спиной свои намерения, переглянулся с полковником, который напряженно отслеживал его действия, и медленно, вымеряя шаг, прошёл в помещение, пропуская солдат, мгновенно сыпанувших внутрь из освободившегося прохода. Под пристальным взглядом Хартманн, продолжающей молчаливо вопрошать, какого чёрта он сюда явился, под прицелом наставленного на него оружия, Роджерс прошёл к ближайшему окну и, не спрашивая ничьего позволения, открыл его настежь. Тут же пахнуло ветром, сыростью и озоном… Вдалеке луч прожектора лениво облизывал территорию базы. Закончив разговор, Лазаренко медленно, словно подвисая от сложности происходящих в его голове мыслительных процессов, повесил трубку. Он явно не спешил посвятить присутствующих в суть услышанного, какое-то время просто молчал, потом поскреб бритый висок, бесцельно огляделся, будто лишь сейчас сообразив, что на него все смотрят и чего-то от него ждут, и медленно, без явного желания, замахал рукой в жесте гонения. — Свободны, — он обратился к бойцам, и в тот же момент его взгляд прояснился, голос окреп. — Я сказал: все свободны! До меня уже дозвонились через вашу голову, капитан, — он обратился взглядом персонально к человеку с гарнитурой в правом ухе. — Меня ни с кем не соединять. Егору… Лейтенанту Рыжикову передайте, чтобы никого ко мне не пускал. Покиньте кабинет! А вы двое… — мужчина посмотрел на Стива, так и оставшегося стоять у окна. — Соблаговолите объясниться, — моментально изменившись в лице, по движению губ он хотел чертыхнуться на собственную глупость, но проглотил непечатное слово несказанным, повторив для Стива на английском: — От вышестоящего начальства поступил приказ не предпринимать никаких действий в отношении сложившейся ситуации и ожидать дальнейших распоряжений. Поскольку ожидать в камере вы, очевидно, не намерены, я весь внимание вашей версии событий, лейтенант… Грант. Полковник ловко опустил подробности об ожидании внеочередного визита генерала Юрина, от которого и поступят те самые дальнейшие распоряжения, и как можно более скором — насколько это позволят погодные условия — визите на базу сирийских дипломатов, намеренных отстаивать права своего гражданина. Ничто из этого не укрылось ни от Роджерса, ни от Хартманн, одинаково прослушавших телефонную речь Юрина от первого до последнего слова, хотя Лазаренко всё ещё благополучно верил в пресловутую фрагментацию информации, также как и в незнание Стивом русского языка. Роджерс дождался всеобщего исполнения приказа покинуть кабинет, терпеливо выждал, пока за закрытой дверью окончательно утихнет шум и только после этого отошёл от окна, оставив его приоткрытым. — Мы уже отправили запрос американцам для подтверждения вашей личности, однако, даже с учётом лучших технологий, ответ не придёт моментально, — Лазаренко вновь заговорил по-английски. — Не хочу разочаровывать, но ваш запрос будет отклонён как невалидный, — прокомментировал известие Стив, взирая на полковника с высоты двух метров роста тем самым своим спокойным, уверенным взглядом, после которого желание спорить могло пропасть даже у Хартманн. — Спасибо, — полковник же ответил ему одной из тех своих дурацких полуулыбок, которая должна была знаменовать успех. — Что сами подтвердили фальшивость своей личности. Только запрос был не на лейтенанта Роджера Гранта. Мужчина интригующе умолк, предвкушая реакцию, на что Стив лишь медленно подошёл ближе к стойке с графинами и, кивнув на них, вежливо поинтересовался: — Могу я налить себе воды? Лазаренко медленно кивнул одновременно и растерянно, и раздраженно, после чего Роджерс наполнил единственный чистый стакан и… отдал его Хартманн, которой осталось лишь улыбнуться одними глазами, мысленно утопив лицо в ладонях. «Капитан Наседка». — Я не стану уточнять, осведомлены ли вы о последних событиях в мире за пределами сирийской арены, потому что уверен, что да, осведомлены. Вас положение руководителя к этому обязывает. Повторюсь: американская сторона ничего вам не ответит, потому что опровержения смерти Капитана Америка, в скобках обычно приписывают Стивен Г. Роджерс, сделано не было. Официально я по-прежнему мёртв. Официально, впрочем, как и не официально меня сюда никто не направлял, более того, никто не знает, где я и чем занят на данный момент. Продолжая сохранять пассивную позицию стороннего наблюдателя, Хартманн осушила стакан и вернула его Роджерсу, который наполнил его на этот раз уже для себя. Воцарилась напряженная тишина, нарушаемая лишь звуками беснующей стихии снаружи. Наружная решётка и конструкция стеклопакета мешали ветру выбить окно, но скрип попыток возобновлялся с каждым новым порывом, и это было лишь вопросом времени, когда у хозяина кабинета окончательно сдадут нервы, поэтому Стив, негласно решив, что проветрилось более-менее достаточно, вернулся и прикрыл окно. Лазаренко, молча за всем этим наблюдающий и благоразумно не предпринимающий абсолютно никаких попыток пресечь самоуправство и крайнюю степень наглости, опустился в кресло, повинуясь привычке, ставшей сродни инстинкту, нашёл глазами портсигар, но быстро отвернулся, с усилием проведя ладонями по лицу. Ну не было, не было у него для подобных случаев ни готовой инструкции, ни собственного, жизненным и военным опытом навеянного алгоритма действий. Этот человек, кем бы он не был (дай бог, чтобы не тем, о ком он старался лишний раз не вспоминать, хотя треклятый перстень, изъятый у женщины, а теперь лежащий перед ним на столе, каждый раз цеплял взгляд, как заговоренный), только что открыто признал, что находится здесь незаконно, с намерениями, которые он не собирается оглашать, и способностями, позволяющими ему вот так легко, без страха и оглядки на закон орудовать на территории военного объекта, да ещё и пинками открывать любые двери. При всём при этом, единственное, чем разродились наверху — это шаблонной фразой «ожидайте дальнейших указаний». Они в своём уме? Они вообще хотя бы примерно понимают, что не сегодня-завтра этот объект начнут по частям раздирать, требуя объяснений, требуя выдать им главу администрации, виновницу преступлений, по списку вплоть до особо тяжких, свершенных в центре города средь бела дня? Это если двое, сидящие перед ним, как жрецы перед жертвенным бараном на алтаре, не начнут прямо сейчас. Раздирать на части изнутри. Безжалостные обстоятельства всё сильнее склоняли сорока восьми летнего полковника Вооруженных сил, положившего на службу двуглавому орлу с мечом и лавровым венцом больше тридцати лет своей жизни, к худшему поступку, которого только можно ожидать от офицера его статуса и должности, поступку, грозящему закончить его карьеру в самом ближайшем будущем. Низко опустив голову и закрыв глаза, Лазаренко сжал во вспотевшем кулаке под столом чертово змеиное кольцо, сполна, впрочем, объясняющее описанную посланной на место группой жестокость и… специфичные способы убийства. До последнего силясь сохранить за собой хотя бы честь, если отечество и долг он уже благополучно похерил, полковник поднял взгляд на присутствующих, всё это время ожидающих его реакции с терпением мраморных статуй. — Поскольку ситуация… мягко говоря, экстраординарная, — он с трудом удержал за зубами другое подходящее определение, — я… вынужден просить вас о… — да даже слова такого не было в его словарном запасе, чтобы политкорректно выразить свою беспомощность перед происходящим. — О сотрудничестве. Если вам известна возможность добиться ваших целей, какими бы они ни были, мирным путём, я и… любой на этой базе поможет вам в её реализации, — унизительно подрагивающей рукой мужчина вернул на столешницу полиэтиленовый пакет с кольцом. Стив едва удержал полноценный стон разочарования, в итоге прорвавшийся невнятным фырканьем сквозь плотно сцепленные зубы. Машинальным жестом он запустил руку в растрепанные ветром, успевшие подсохнуть волосы и зачесал их назад, отвернувшись и принявшись кругами мерить небольшой кабинет, где не имелось третьего стула. — Это моё, — заявила Хартманн, как будто это всё объясняло, всех оправдывало и успокаивало, и медленно, любезно предоставляя шанс знатно трухнувшему полковнику не соприкасаться с ней, протянула руку по плоскости столешницы. — Спасибо, что вернули, — накрыв пакет ладонью и также по плоскости стола протащив его в свою сторону, она дрогнула губами в подобии на благодарную улыбку. Стива, наблюдающего сцену, одновременно и злило, и обезоруживало такое её поведение. Он еще не привык к подобным её моментальным и мимолетным перевоплощениям в непредсказуемую стерву, лишь подпитывающую чужие ошибочные догадки об их личностях и намерениях. Она только что любезно стянула на себя внимание, заявив, что это кольцо не Красного Черепа, за что Стив остался ей по умолчанию благодарен, но все остальные её «профессиональные штучки» были явно лишними сейчас, хотя она сама явно либо не отдавала себе в этом отчёта, либо считала иначе. — Диана… — Роджерс окликнул одними губами, а когда она обернулась, отвёл взгляд, обратившись к Лазаренко. — Полковник. Могли бы мы с вами… продолжить наедине? — смотрел он на хозяина кабинета и говорил с ним, отдавая формальную дань субординации, но интонацией невербально обращался к ней, давая понять, что спрашивает в первую очередь у неё. — Поскольку мы уже выяснили, что ограничивать нашу свободу — мера сомнительной эффективности, я бы попросил, под свою личную ответственность, — вот тут он поймал взгляд Дианы и кивнул ей, — чтобы мисс Хартманн позволили вернуться к её обязанностям в госпитале и лично оценить состояние спасённого солдата. Стив осознанно в этот момент шёл ва-банк, предлагая этот, с его точки зрения компромиссный вариант. Будь на это только его воля, он бы просил для неё место в казарме, немедленный доступ к еде, воде, предметам гигиены и прочему необходимому, но он прекрасно знал, что ценой подобной дерзости с его стороны была бы отнятая в самое ближайшее же время жизнь Суфара и всех тех, кому хватило бы смелости встать на его защиту. Поэтому Стив решил рискнуть и понадеяться, что профессиональный азарт и всё то, что обычно заставляет её забыться и уйти с головой в медицину, сработает сейчас и отвлечёт её хотя бы ненадолго. Подло. Учитывая обстоятельства. И в любой иной ситуации он бы никогда не отправил её прямиком на свидание с прошлым и всеми связанными с ним мучительными дежавю — к изувеченному пытками военнопленному. Но обстоятельства не оставляли ему выбора, и сейчас он просто… выбирал меньшее зло. — С госпитального сервера мне уже пришёл отчет о первичном осмотре, — Лазаренко включил лежащий до этого экраном в стол небольшой планшет, в несколько кликов что-то в нём нашёл, после чего снова положил на стол, экраном вверх. — Вы можете ознакомиться. Внизу спросите любого, вас проводят. Диана придвинула планшетку к себе ближе, мгновенно погрузившись в чтение медицинского отчета. Опомнилась лишь спустя секунд десять. — О, не утруждайте мальчиков, они сегодня и так перевпечатлялись, — как ни в чём не бывало бросила она на русском, уже вставая из-за стола, но всё ещё ни на секунду не отрываясь от светящегося экрана. — Я сориентируюсь, — мазнув ладонью по сенсору, чтобы перелистнуть на другую страницу — за долю секунды Стив весьма примерно успел распознать изображение томограммы — она почти мгновенно листнула назад, к тексту описания, после чего вернула устройство владельцу. — Как я и говорила, полковник, в ваших… в наших, — этот тонкий намёк она адресовала Роджерсу в качестве мести за его изощренный план закрыть её в госпитале, — интересах, чтобы он выжил. А это сомнительно, судя по состоянию. Силясь уловить её практически бесшумный, тонущий в барабанящем звуке дождя спуск по лестнице, Стив самому себе коротко кивнул и, не дожидаясь предложения, занял освободившееся место, чтобы наконец-то оказаться на одном уровне с собеседником. Не потому, что иной расклад его тяготил, а потому что никто никогда, за исключением всего нескольких личностей, не ощущал себя спокойно и раскрепощенно, когда Стив стоял. Проверено опытом. — Зря… — Лазаренко тяжело выдохнул, глядя на Роджерса устало, отчасти даже вымучено, но прямо. Глаза в глаза. — Зря вы упомянули о печально известных событиях в мире, эээ… Капитан Роджерс, я искренне надеюсь? Именно это сомнение Стив уловил ещё прежде, когда мужчина нервно сминал в руках полиэтиленовый пакет. Именно с ним меньше всего желал столкнуться, именно его больше всего опасался. Не быть узнанным как Капитан, вовсе нет, в конце концов, от этого прозвища он не отрекался. Он боялся, что в нём узнают того, кем он никогда не был. Роджерс выразительно кивнул в подтверждение, подперев пальцами скулу и жадно всматриваясь в лицо собеседника, чтобы не пропустить ни одной эмоции, ни одной промелькнувшей в чужом разуме догадки. — К сожалению для себя, даже в этом вашем предположении я искреннего успокоения не улавливаю, — Стив поморщился от того, что сам же собирался озвучить: — Какая на этот раз подробность моей громкой репутации говорит за то, что я настолько выжил из ума, чтобы в очередной раз стравливать наши страны? Надо заметить, и без моего участия не способные к мирному сосуществованию. Вы уж не сочтите за труд меня просветить, а то я, правда, не в курсе. На лице Лазаренко мелькнула очевидная, живая растерянность. — Россия ответственна за то, во что превратился Нью-Йорк накануне Нового года. Россия ответственна за то, что… — мужчина запнулся, выбирая более безопасную формулировку, — что произошло лично с вами. Да, это была группировка, осуществляющая свою деятельность вне законов и ведома правительства, но кто в наше время вникает в подобные тонкости… — Я вникаю, — весомо, холодно и безальтернативно перебил Стив, не дожидаясь окончания речи. — В произошедшем виновата ГИДРА и лично Иоганн Шмидт. Я скажу коротко, в надежде, что к этому вопросу мы больше не вернемся, — Роджерс неосознанно для самого себя подался вперед в кресле. — Ни вам, ни одному человеку на этой базе, какой бы национальности, гражданства, веры и политических взглядов он не был, ни одной душе, живой или мертвой, кроме тех, кто на самом деле несет за это ответственность, я не ставлю произошедшее в вину. Какими бы ни были цели моего здесь пребывания — поверьте, глубоко личные и никак не затрагивающие ни интересы Штатов, ни интересы любой другой страны — они никак не связаны с недавними событиями. Я здесь не как Капитан Америка, не как Капитан Гидра или… как там ещё меня теперь называют?.. И уж точно я здесь не с целью мести, полковник. Точка. Какое-то время оба пристально смотрели друг на друга, и Роджерс мог лишь догадываться, какие из его речи могли быть сделаны выводы и сделаны ли они были вообще. Облегчение мелькнуло в ответном взгляде, но Стив не поручился бы, что оно объективно применимо ко всей ситуации в целом, а не только к происходящему в этом момент в этом кабинете. В очередной раз Лазаренко удовлетворил свою неуёмную тягу к никотину, потянувшись за очередной сигаретой и, между делом, протянув портсигар Стиву. В голове у того за долю секунды промелькнула дилемма: не породит ли его несоответствие идеализированному (в том числе и отсутствием любых вредных привычек) образу Капитана очередную порцию сомнений на его счёт. В конце концов, Стив с неожиданной внутренней злостью неизвестного происхождения решил, что чертовски устал оглядываться на созданный кем-то идеал, сверяться и потакать чужим фантазиям. Он дотянулся до металлического предмета, кивком одновременно и принимая предложение, и благодаря, вынул сигарету и подкурил от следом же любезно протянутой зажигалки. — С голубых экранов я толкаю своим согражданам патриотичные речи о здоровом образе жизни и вреде курения. Вполне искренние, впрочем. Между нами говоря, светлая память доктору Эрскину, с меня не станется, — Роджерс сделал короткую затяжку и медленно выпустил дым. — А вот вам, полковник, поменьше бы налегать, тем более, в присутствии женщин, — он слегка качнул сигаретой в направлении сидящего напротив. Поддерживать диалог, в любом случае, приходилось, а потому Стив не отказал себе в удовольствии завуалированно упрекнуть. — В наше время даже в военном лагере считалось дурным тоном дымить напропалую при даме. Особенно, если она некурящая. — Капитан Ходячая Мораль. Так вас прозвали на родине? А с вашей дамы, между прочим, не сталось семерых угробить, — Лазаренко включил планшет и вывел на экран заполненную форму — отчёт видимо, Стив не задавался целью вникнуть. — Это доклад группы, прибывшей на место по вашим следам. Всё, что они успели застать, прежде чем им пришлось срочно сворачиваться, чтобы не столкнуться лоб в лоб с сирийцами. Четверо убиты выстрелом в голову, один задушен, по всей видимости, голыми руками, у одного, цитирую «по визуальным признакам причину смерти установить не удалось», и еще один, — мужчина повел головой в характерном жесте недоверия и, должно быть, заново перечитал написанное, словно оно могло обрести иной смысл, — уверял, что был отравлен леденцом с рицином. Рицином! — Лазаренко оттолкнул от себя планшет и вскочил с кресла. — Кто в наше время использует рицин? Да ещё и… в форме леденца, — вопрос, по-видимому, был риторическим, ответа не требовал. — И это только из тех, кого успели обнаружить. А ещё придушенная секретарь Суфара, благо не насмерть, перевернутые верх дном кабинет и приёмная. И… вот этот, — он абстрактно указал рукой в никуда, — имярек в критическом состоянии. По паузе и взгляду, очевидно, Лазаренко ждал комментария своей пламенной речи. — В отчёте указано, что все убитые были вооружены? — Стив сложил пальцы домиком, глядя на столешницу и светящийся прямоугольник планшета невидящим взглядом. Его взор был сейчас далеко, где-то в злосчастных пустых коридорах здания, где на полу валялись отстрелянные гильзы и лежали тела. — Неудивительно для одного-двух, максимум трёх личных телохранителей публичной персоны, но не для семерых. И зачем им в офисном здании АК-74? Зачем гражданскому лицу сейф с оружием в личном кабинете и подвальные помещения с камерами для содержания заключенных? Вы отрицаете то, чем это может быть, потому что информация эта поступила от тех, от кого вы меньше всего желали бы её получить, полковник. В свою очередь, меньше всего я хотел становиться тем самым гонцом, принесшим дурную весть, потому что я… по ряду обоснованных причин не вмешиваюсь в локальные конфликты, затрагивающие интересы конкретных держав, — Стив непроизвольно стиснул челюсти, признавая свою беспомощность перед тем, что обернулось всё в итоге снова против его принципов. — Но так уж вышло, полковник. Мы здесь. И мы в эпицентре беды, масштабы которой вам ещё недоступны… — Роджерс покачал головой, прося не перебивать уточнениями вроде «вы что, считаете нас недалекими…» и прочим подобным. — Вы не обязаны знать всё, не обязаны просчитывать все вероятные исходы, не обязаны верить… мне или… Хартманн, но если вас хотя бы самую малость настораживает произошедшее — не потому что перед вами сижу я — а потому… хотя бы потому, среди менее очевидных вещей, что русский дипломат находится в критическом состоянии в реанимации, задумайтесь над тем, какие тайны из него выбивали и какие последствия это может иметь? — Да из доказательств того, что он русский, только… голубь и домыслы на грани с фантастикой, из которых ничего, — полковник повысил голос. — Ничего даже близко не тянет на прямые доказательства! — Это не го… — Сирин, — рявкнул мужчина. — Спасибо, мне уже сообщили эту крайне важную деталь! Или этот человек заведомо не хотел анализировать информацию, или не мог, в силу отсутствия нужного опыта, или страх в пополам с предрассудками его ослепил и отупил, хотя Роджерс искренне пытался убедить его в том, что не намерен устраивать кровавое побоище, скандируя: «Heil Hydra!» или того хуже: «За Нью-Йорк!» В любом случае, правду ему никто не скажет, да и сам он никогда не станет выяснять подобное вслух. — Допустим, прямо сейчас у вас доказательств нет. Но, допустим, что пленник действительно русский, дипломат, шпион под прикрытием и так далее по уже описанному сценарию. О том, что он знал, что из него выбили, а по его состоянию предположу, что выбить успели немало, и как сильно разглашение этой информации ударит по российско-сирийским отношениям, по безопасности РФ, её авторитету на мировой арене, её разведывательному аппарату и ещё многому-многому другому, включая расстановку сил в текущем, — Стив огляделся, намекая на происходящее здесь и сейчас, — конфликте, может знать только он сам. А ещё, разумеется, его истязатели, которым, безусловно, был известен хотя бы перечень задаваемых вопросов. В числе которых сам господин Суфар, к слову, отставной разведчик. Но даже когда и… если удастся получить официальное разрешение на его допрос, он может соврать, умолчать, сфабриковать информацию, преуменьшив и её значимость, и свою вину. А единственный, кому известна вся неприглядная правда, находится сейчас на волосок от смерти в паре сотен метров от нас с вами. Нет гарантий, что он выживет, а если и выживет, то окажется в состоянии свидетельствовать, но если он умрет, СВР вам спасибо не скажет. — Стало быть, вы теперь об интересах России печетесь? — а дальше в полголоса скороговоркой на русском: — Оперативно же звёздно-полосатый переобулся, видать, хорошо мозги промыли… Стив ничего не ответил и, ему хотелось верить, ничем не выдал своего понимания русской части фразы, лишь покивал собственным зудящим изнутри о череп мыслям, подначивающим не молчать. — Как я уже говорил, полковник, интересы у меня с недавних пор исключительно личные. Однако я по-прежнему отказываю себе в их удовлетворении, оказываясь вовлеченным в конфликты, могущие иметь потенциально мировой резонанс. Кроме того, если, конечно, это имеет для вас какое-то значение, я обязан русскому правительству своим спасением, — не только своим и не только спасением, но эти подробности Стив разглашать не собирался. — И если так вышло, что мне столь скоро выпал шанс вернуть долг, — он посмотрел на полковника очень внимательно, — не мешайте мне. Не в силах помочь, просто закройте глаза на происходящее, будьте благоразумны. — Это угроза? Хотел бы он сказать: «Нет!», о, Боги, как же он этого хотел. «Зависит от вас? От того, как сильно будете пытаться помешать? От того, как скоро закончится гроза, и сюда доберутся представители сирийской стороны? От резервов терпения Дианы и того, насколько эффективной сублимацией её безумию окажется пленный?» — Скорее, предупреждение. Потому что позднее на предупреждения, объяснения и убеждения времени не будет. Не в моих интересах вам подобное сейчас говорить, ведь я и так здесь персона нон грата без права нахождения на территории, и ничего, кроме угрозы в моих словах вам убеждения расслышать не позволят, — Роджерс слегка наклонился вперед, центрируя на себе внимание собеседника. — Вы не представляете, кому собираетесь противостоять. Честно говоря, я сам это с трудом представляю, потому что отчаяние этой женщины, которое вы называете безумием, и в этом вы, к сожалению, не сильно далеки от истины, может зайти гораздо… гораздо дальше того, что произошло в резиденции Суфара. Не провоцируйте её, как это сделал Суфар и его люди, и, умоляю, не вставайте у неё на пути, — Стив намерено выдержал паузу, чтобы быть уверенным, что поток информации воспримется максимально полно и правильно. — Потому что сдержать её сил может не хватить даже у меня, даже если я захочу, — он неутешительно покачал головой, и мысли его в этот момент унеслись далеко-далеко, куда-то, где снег облепил острые горные вершины, где свистал ветер и гудел мчащийся над ущельем товарный состав. — А я не хочу. Как не хочу и вступать с вами в открытое противостояние. Так скажите же мне, есть у нас шанс на сотрудничество, или?.. Мужчина долго и устало на него посмотрел, отдать должное, стойко выдержав битву взглядов, но, в конце концов, всё же отвел взгляд первым. — Вы зачем-то пытаетесь быть искренним, это заметно, а раз так, ответьте мне честно, на чьей вы стороне? — он откинулся в кресле и мазнул по Стиву взглядом, не прямым в этот раз, очевидно, боясь прочесть неутешительный ответ в глазах. — Кому вы лояльны? — Это сложно… — слова вырвались прежде, чем Стив смог оценить их звучание. Полковник прыснул коротким смехом, раздраженным и отчасти злым. — Отношение подростков — это сложно, объясняться с непрошибаемыми в своей вере исламистами — сложно. А мы с вами, хочется верить, закоренелые вояки, которым не в новинку подобный вопрос. Не увиливайте, — он сделал паузу, покатал продолжение на языке, выбирая подходящее, — капитан. Меньше всего на свете Стив любил именно увиливать. Чаще всего он рубил правду-матку, хотя случались… случались досадные исключения, которые не приводили ни к чему хорошему. А сейчас и вовсе настал момент, когда проблему не решат ни ложь, ни правда, потому что и в том, и в другом слишком много «но». — Я понимаю, что право на один звонок не совместимо с законами военного времени, но я все же попрошу вас дать мне эту возможность. С вашего дозволения и этого аппарата, — Роджерс с намеком посмотрел на настенное устройство правее плеча полковника, — или нет, я всё равно это делаю. Но если сделаю здесь и сейчас — у вас останутся номер и… содержание разговора, по крайней мере, с моей стороны. — Вы никогда не замечали, что почти каждый ваш вопрос — это ультиматум? Вы предоставляете иллюзию выбора, заочно его не оставляя. — Со своей стороны я подразумевал честность намерений, полковник, а не ультиматум. Мне жаль, что вы услышали иное. Своим промедлением и неторопливыми действиями Лазаренко явно тянул время, в этом Роджерс мог его понять и, отчасти даже посочувствовать, ибо он, как истинный руководитель, буквально вызвался на роль мальчишки для битья. Ведь пока потенциальная угроза безопасности подконтрольного ему объекта находится в его кабинете, его подчиненные будут в безопасности. Условно говоря, но в этом был его краткосрочный план — не самый лучший, где-то на одном уровне с планом самого Стива отправить Диану госпиталь, но иногда плохой план был единственным из возможных. Роджерс не осуждал Лазаренко, практически ни в чём, кроме разве что категорического недоверия к его советам, да и то, спросить с него за это он не мог, прекрасно помня о своем статусе. — Полковник, я понимаю, что вы тянете время, поверьте, я делаю то же самое, но, увы, оно не резиновое, и вечно держать меня в этом кабинете вы не сможете. Лазаренко ругнулся одними губами и снял трубку с аппарата. На том конце ему ответили почти мгновенно, и он дал быстрые, короткие инструкции на русском: запомнить номер, по возможности, вычислить, куда и кому будет совершен звонок, записать разговор. Стандартные меры, хоть и совершенно в данном случае бессмысленные. Полковник кивком дал добро, и передал Стиву трубку, с торчащей кверху небольшой антенной. Роджерс кивнул в знак благодарности и по памяти набрал уникальную комбинацию цифр, зная, что в ней не содержится ни кода страны, ни кода региона. Это был номер-призрак, сгенерированный по запросу владельца и заведомо лишенный привязки к любым операторам. Платой за подобную анонимность были вероятные перебои в работе любого из спутников в цепочке, через которую пройдет сигнал, существенное искажение голоса во время оцифровки сигнала и то, что Стиву теперь придется очень постараться, чтобы этот, заведомо нарушающий изначальную договоренность звонок нашёл отклик по ту сторону канала связи. Это значит, что его фраза должна быть короткой, дабы сохранить смысл, в то же время максимально ёмкой по содержанию и… каким-то образом персонально узнаваемой. Когда серия длинных гудков, наконец, прервалась, у Роджерса не было уверенности, что это не сбой, не задержка сигнала или любая другая из сотни менее ожидаемых проблем, потому что в ответ не прозвучало дежурного: «Я слушаю!» или хотя бы «Алло!». Лишь нарушаемая механическим треском тишина, и Стив не мог себе позволить вечно висеть на линии в попытке угадать, слушает ли его кто-то или нет. — В предыдущие… плюс-минус полгода вы никого из своих людей в Сирии… случайно не теряли? — Стив отдавал себе отчёт, насколько безграмотно и глупо прозвучал его вопрос, сколько лишних, не несущих абсолютно никакого смысла слов он содержал, но вместе с тем, именно такой вопрос был персонально узнаваем и… ёмок настолько в обозначении глубины проблемы, насколько могло быть одно предложение. Тишина и треск помех, пляшущих на чувствительных барабанных перепонках. Роджерс, всё это время неотрывно следящий за действиями и реакцией полковника, прочёл на его лице огромный вопросительный знак и… гаснущую надежду в глазах. Видимо, он и впрямь рассчитывал услышать что-то более стоящее, а вышло так, выражаясь на манер местных, что за горстку пыли он продал верблюда. — Случайно нет, — ответил искаженный механическими нотками, а поэтому совершенно лишенный интонаций голос в тот момент, когда Стив практически перестал ждать ответа. И хоть они никогда не оговаривали никаких парольных фраз и кодовых слов, это именно оно и было — подтверждение, что пароль распознан и принят. — Держи телефон заряженным. Тишина, трек помех, два коротких гудка сквозь треск и… просто тишина. Роджерс отнял от уха трубку и посмотрел на Лазаренко, раздумывая, полегчает ли тому, если он скажет, что сам только что продал верблюда за бесценок. В конце концов, Стив в привычной для себя манере решил идти до конца и извлечь из этой аудиенции максимум пользы. — Понимаю, что эта тема будет некстати, но я все равно её освещу, так что не вижу смысла откладывать, — Роджерс не спеша вернулся к креслу. — Вы успели отправить американцам запрос на меня. Запроса на группу военных медиков вы случайно не отправляли? Вот насчет них американская сторона с вами бы связалась, почти наверняка.