Я не участвую в войне...

Очередная вспышка выела пространство до белизны, на долю мгновения оставив за собой лишь ощущение ледяных плетей, хлыщущих тело с упрямством, достойным её собственного. Она шла против ветра в направлении госпитального корпуса, прикрывая рукой лицо больше инстинктивно, чем по реальной необходимости. Внутри неё бушевала та же буря, что и над городом снаружи, только сконцентрированная в меньшем объёме. Суфар мог быть там, в госпитале, вероятнее всего, он именно там и был, потому что имелись причины оказывать ему медицинскую помощь и потому что посадить его под замок у русских не нашлось оснований, гулять по территории ему мешала погода и его гражданский статус, а место под солнцем — в кабинете руководства, с которым его шакалья морда привык быть на короткой ноге, — занимал Роджерс и до недавних пор она сама. Её тянуло туда, к нему, как магнитом, потому что за столько впустую убитого времени поисков он был единственной ниточкой, грозящей оборваться в любой момент, и ни обещание Роджерсу, ни собственное состояние, ни непогода, ни отсутствие ресурсов не заставили бы её остановиться перед тем, чтобы найти его прямо сейчас. Найти и сделать всё, что она умела, а умела она немало, чтобы заставить его говорить. Останавливало другое обстоятельство, не останавливало даже, припечатывало могильной плитой: если Баки загнали в угол, загоняли его или он сам себя загонял до состояния зверя, забившегося в нору, которую проще простого поджечь, посильная помощь здесь уже не поможет. Полумеры его не спасут, а это значит, что ей понадобятся все силы, максимум возможностей, ей доступных, чтобы быть той, кто ему сейчас нужна. Она вывернет Суфара наизнанку, выжмет из него всё, что в нём есть, а после не откажет себе в удовольствии убить его за то, на что он по незнанию осмелился покуситься. Но лишь после того, как у неё будет всё остальное, и неважно, пригодится оно ей, в конечном итоге, или нет. Доводчик захлопнул за ней дверь приёмного отделения. Дежурная за стойкой вздрогнула от неожиданности, ведь обычно о визитах в эти двери сообщают, тем более, при таком сочетании времени, погоды и… состояния повышенной готовности, на которое должны были перевести объект в связи с обстоятельствами. Конечно, в большей мере это касалось КПП и всех тех, кто так или иначе отвечал за безопасность: от рядовых дежурных, до ответственных за пусковые установки, но весь медицинский персонал тоже был военнообязанным и подчинялся общему распорядку, так что реакция была вполне объяснима, даже более бурная, нежели испуг внезапностью вторжения. — О, господи, Диана, это ты! — дежурную медсестру звали Светлана. Хартманн моментально её опознала и насторожилась искренности реакции, с которой девушка высунулась из-за конторки ей навстречу, прижав к затянутой в зелёную хирургическую куртку груди ладонь — характерный для облегчения жест. — Ты почему не внутренними переходами, там же такое творится? Посмотри на себя, — она шагнула ей навстречу. — Ты до нитки вымокла! Хартманн проигнорировала все эти чересчур эмоциональные квохтанья в свой адрес, по-хозяйски, хотя и без напора и явной спешки, прошла к умывальнику за стойкой, откуда стянула сразу весь рулон бумажных полотенец. Принявшись вытирать руки, лицо и волосы, пусть короткие, но напитавшие достаточно, чтобы теперь неприятно источать влагу за шиворот, она параллельно отметила, что охрану приёмного поста никто не усиливал, лишних людей не посылал и, более того, никто не спешил нести последние новости в людские массы. Или игра в испорченный телефон успела настолько видоизменить правду, что от образа Хартманн как главного зачинщика всех бед осталось настолько мало, что те, кто успел с ней бок о бок поработать, не спешили отождествлять её обличие медика с её второй натурой убийцы. Жаль. Иногда ей было действительно жаль, что большинство людей были склонны видеть только очевидное и смотреть на человека только с выгодного, наиболее выигрышно смотрящегося ракурса. Но только иногда, потому что в большинстве своём их избирательная слепота была её преимуществом. — Часа три назад вам… тушку со скотобойни доставили, — Хартманн сгрузила ворох использованных салфеток в урну для бумаги и, приметив мимоходом в одном из многочисленных разложенных на столе журналов подходящую запись, внимательнее в неё вчиталась. — Килограмм сорок-пятьдесят, метр восемьдесят в длину. В какой палате и кто курирует? — Ну и сравнения у тебя! Даже как для дока, не вылезающего из подобных дыр. — Видела, о ком речь — не удивлялась бы, — вполголоса пробормотала Хартманн, поочередно задирая ноги над урной, с большего счистила с ботинок грязь, салфеткой и руками вытаскивая из протектора самые большие, слизкие комья из глины и песка, нацепила поверх бахилы и вымыла под краном ещё сырые руки. — Так кто куратор? — она спросила, полуобернувшись через плечо, уже направляясь дальше по коридору. — Так сам майор… Он в ОРИТ, туда… — …нельзя в таком виде… — окончание фразы прозвучало на слуху Хартманн неуверенным шепотом, потому что она исчезла из поля чужого зрения за поворотом коридора, а значит, по мнению постовой медсестры, слышать её уже не могла. Коммуникатора для внутренней связи у Дианы не было, также как и карты с тем, кто где находился в данный конкретный момент. Кроме, собственно, интересующего пациента, которому ещё очень долго не светило самостоятельно покинуть палату. Людей на этажах было прилично. Кто-то дежурил по графику, кто-то просто не успел вовремя свалить по окончании смены, а теперь отбивал сверхурочно, на случай, если что-то где-то отрубится, глюкнёт и оставит корпус без электричества. Здание новое, в стрессовых условиях необъезженное, а значит, предусмотрительные русские предпочитали на первый раз перестраховываться. Люди повстречались Хартманн даже на лестницах между этажами. Кивали, глазели на несоответствующий внешний вид, оборачивались, провожая взглядом, но не более того. Прежде чем вломиться в ординаторскую третьего этажа, она даже не стучала, потому что даже если бы там кто-то самозабвенно трахался, что не являлось редкостью и воспринималось вполне нормально, в качестве действенного способа снять стресс, ей было бы плевать. На диване у стены сперва завозился, неосознанно реагируя на вторжение, а потом подскочил как ошпаренный, рефлекторно вытянувшись по струнке Соловьёв — молодой и расторопный врач-реаниматолог, ещё не вышедший из того чудесного периода профессиональной деятельности, когда студенческая скамья давно позади, но ещё остался запал, ещё не всё перегорело. И стереотипов в нём было поменьше, чем у более старшего поколения… В общем, чем-то он успел её зацепить за короткий период знакомства, чтобы не испытывать к нему, по меньшей мере, открытой неприязни или подспудного желания забрать его часть работы и сделать самой, потому что у неё выйдет это быстрее и лучше. — Тьфу ты!.. Зачем же так пугать! — мужчина невнятно себе под нос проругался, проморгался, попятился, снова оседая на диван, и смачно зевнул. С минуту приходил в себя и переваривал произошедшее, чтобы потом медленно снова обернуться к ней, застывшей посреди комнаты и обхватившей себя руками. — Выглядишь так, будто пешком до базы добиралась. Кофе сделать? Чай или… сто грамм для согрева? Он вёл себя вполне обычно. Был расслаблен после резко прерванного сна, шутил, как будто вовсе не был удивлен или насторожен её внезапным появлением. Хартманн расценила это как собственную возможность передохнуть, ведь если бы к ней и приставили сторожевых, они бы уже следовали за ней повсюду. Она выдохнула, расслабилась, насколько ей это позволяла ситуация в целом, и рухнула на ближайший стул. — Спирт у вас подотчетный, забыл? — она заметила как бы между прочим, осматриваясь и подмечая, что изменилось со времени, когда она заходила сюда в последний и… единственный раз. Минуты на три при разборе полетов. Ей не часто требовался отдых, она не была привязана специализацией к конкретному отделению и этажу, поэтому бывала на всех и нигде надолго не задерживалась. На столе прибавилось папок и отдельно лежащих листов, пристёгнутых к картонным планшеткам, в мусорной корзине — скомканных бумаг, а на интерактивной доске — записей. Например, кто-то начал и не дописал формулу расчёта скорости клубочковой фильтрации. — Хотя… — она потянула задумчиво, с легким смущением. — Чай пришёлся бы кстати и… к чаю чего-нибудь тоже. День выдался дрянной. — Могу себе представить, — отпустив ленивый, судя по интонации, комментарий, парень прошаркал в сторону импровизированного кухонного уголка и щёлкнул чайником. Ещё спустя секунд десять возни, хлопнувшую дверцу холодильника и звук открываемого пластика звякнула микроволновка. — Хотя, пожалуй… могу, но не хочу. — И не стоит, — отрешенно отозвалась Хартманн, дотянулась до лэптопа с выходом во внутреннюю сеть и погрузилась в изучение данных. — Вот, держи, — спустя какое-то время парень совершенно невинно её окликнул, но стоило Диане сориентироваться и понять, что он подлез ей чуть ли не под руку, она отшатнулась, одарив его красноречивым взглядом. Он сделал вид, что не заметил, но дистанцию увеличил, кивнув на планшет. — Это как раз одного из новеньких анамнез. Его шеф сам лично курировать взялся, уже набросал примерно схему. Просил меня глянуть, как он выразился, незамыленным взглядом, добавить, если что, убавить… А я как взглянул на первичку, сразу про тебя подумал, потому что это ты у нас спец по настолько безнадежным случаям. Но шеф меня сразу осадил, сказав, что… — он почесал затылок, отведя взгляд. — В общем, ничего он толком не сказал, кроме того, что ни ты, ни парни твои в этих стенах больше не появитесь. — И? — брови Хартманн нетерпеливо поползли вверх, так как она подспудно ожидала продолжения, которого, по-видимому, не предвиделось. — Только это он сказал? — Он вообще немногословен был. Среди пострадавших нарисовался кто-то шибко важный и капризный. Его раза три дёрнули, пока он тяжелого осматривал, и ещё раз пять, пока он составлял отчёт для Командующего… Эй, ты в порядке?.. Хартманн кашлянула, выталкивая наполовину проглоченный, но застрявший в спёртом горле кусок хлеба. Кружка была металлическая, только это и помешало ей лопнуть в её непроизвольно сжавшейся сильнее положенного ладони. — В полном, — Хартманн выпрямилась и открыла вкладку со списком новых элементов, внесенных в базу данных за последние три часа. — Сколько всего пациентов из числа последних прибывших? — она перевела требовательный взгляд с экрана на мужчину. Соловьёв непонимающе нахмурился, но с ответом нашелся быстро. — Да… трое вроде. Вон, — он кивнул на всплывшее окно. — Три файла первички. «Пиздец», «Ещё бы чуть-чуть и пиздец» и «Хули он тут делает?» — парень попробовал улыбнуться, но не получая отклика, стушевался и попробовал забрать планшет, но она не отдала. — Извини, пошутил. Это всё копии, я их пересохранил с общего сервера к себе на планшет, мне данные парня нужны… ну… того, который «Пиздец»… — в повинном жесте он закрыл лицо рукой и выговорил из-под неё. — Неловко вышло, да? — У «Ещё бы чуть-чуть…» не заполнена шапка с личными данными, не указана группа крови и резус. Он безымянный? — для большей наглядности она развернула планшет данными в сторону Соловьёва. — А… это твой американский друг, Питерс, вроде, но сверху снизошёл приказ их не записывать. Так вот, по его словам, его змея укусила. Правда, что за она, фиг кто разобрался. Потому что без антидота он бы уже трижды окочуриться успел, пока до нас доехал, хотя наличие укуса налицо, точнее, на плечо, цветущее всеми цветами радуги. Ввели ему «Антигюрзу», как более универсальную, да и то, скорее, в целях профилактики, потому что эффективное время упущено, ГКС, жидкость внутривенно, следим за общим состоянием. Оно некритично, по общим показателям, загружаться он не собирается, но и от нормы далёк. И вот ещё что странно: три раза пытались ему группу крови определить — и все три раза какая-то лажа выходила. Сам утверждает, что у него всю жизнь была вторая положительная, но по протоколу положено не на слово верить, а проверять. В итоге, Руслан его в шутку «голубком» прозвал и решил больше сыворотки на его «бомбейский феномен» не переводить. Хартманн пробежала глазами небогатую историю болезни и одинокий лист с экстренным ОАК, подтверждающие только что озвученное. Или, по крайней мере, не вступающее с озвученным в очевидные противоречия, что могло бы указать на ложь. — Ему нужно сделать УЗИ брюшной полости, с особым вниманием к состоянию почек, селезёнки и печени. И, если это возможно в условиях вашей лаборатории, провести исследование на определение уровня ЦИК. — Ааа… то есть тебя даже не удивляет, что парень змеиный яд усвоил? Как Рики-Тики-Тави, ёпта! «Солнышко, меня в этом мире не удивит уже никто и ничто», — подумала Хартманн, запивая чаем остатки бутерброда. Она свернула файл «Еще бы чуть-чуть…» и открыла третий в списке. — Не в курсе, майор всё ещё его развлекает? — Да меня вот… рубануло слегка, — перед прямым вопросом Соловьёв стушевался. — А потом ты сюда ураганом влетела, так что, честно, не в курсе. И вообще не понимаю, что там за принцесса Шехерезада такая, что, с его остатками седатика в моче, разбитым носом и порванным пиджаком с ним ведущий хирург нянькается. Но это так, — Соловьёв махнул рукой, — дело пятое, у нас тут имеется проблема посерьёзнее… — он потянулся вновь попытаться забрать из рук Хартманн лэптоп, когда в начале коридора раздались звуки приближающихся шагов, сопровождающиеся внушительным мужским басом, отдающим распоряжения, и лепет медсестры. Спустя примерно полминуты ведущий хирург ворвался в ординаторскую и… застыл на месте, как на стену напоровшись, обнаружив праздно сидящую посреди помещения Хартманн. В отличие от большинства второстепенного персонала «испорченный телефон» явно обошёл стороной главу медицинской службы. Зато господин Суфар, определенно, не скупился на описания случившегося с ним, вдоволь поездил по ушам. А майор, по совместительству опытный военный медик, всегда очень сдержано, в противовес удивлению и восхищению других, относящийся к Хартманн и её многопрофильному мастерству, явно не понаслышке знал, насколько тонка и несущественна бывает грань между искусным врачом и столь же искусным, хотя тут больше подходило определение «изощренным» убийцей. На усталом лице скользнуло узнавание и следом снизошла целая лавина эмоций, за секунду сменивших друг друга. Он отступил на полшага назад к двери, рука машинально взметнулась к интеркому в ухе, губы дрогнули в немом призыве… На что Хартманн лишь учтиво кивнула ему в знак приветствия и слегка качнула в его сторону кружкой с выпитым чаем. — К сожалению, доброго времени суток я вам пожелать не могу, майор, но если вы потерпите моё присутствие ещё хотя бы некоторое время, то мы сможем обсудить состояние самого тяжелого вашего пациента за чашкой чая. Разумеется, я имею в виду не господина Суфара. От её цепкого взгляда не укрылось, что времяпровождение с сирийцем не стало для майора приятным, и что-то во всем его внешнем виде подсказывало Хартманн — не только из-за того, что тот рассказал. Если бы то, что он рассказал (во всех красочных и непременно приукрашенных подробностях), майор воспринял бы за чистую монету, он бы уже давно сделал то, что интуитивно собирался, и сюда бы уже со всех ног бежал отряд бойцов, а на неё он бы наставил ствол, веля не двигаться или ещё что-нибудь в этом духе. Тот факт, что у него всё же был при себе ствол, не слишком удачно припрятанный в наплечной кобуре под форменной курткой и наброшенным сверху халатом, говорил о том, что в рассказанное он поверил. Значит, предвидел, что она придёт, и сейчас не очень-то благодарен за это Суфару вне зависимости от того, жертва он или преступник. — Ваш… друг не далее, чем сегодня утром дал мне слово, что больше ни вы сами, ни ваши люди здесь не появитесь, — прозвучало скорее как простая констатация факта, но всё же скрытая укоризна присутствовала. Не в голосе даже — во взгляде. И нет, он не расслабился и не стал чувствовать себя менее напряженно рядом с ней, но руку от уха убрал, снова задев внутренней стороной предплечья скрытое оружие. И снова Хартманн сделала вид, что ничего не заметила. — Если вас это утешит, он был полон решимости своё слово сдержать. Как, впрочем, и всегда. Но обстоятельства, увы, — она досадливо поджала губы, — оказались против нас. И выбор встал между тем, чтобы милосердно пустить пленному пулю в лоб и сдержать данное вам слово, или нарушить его, но… дать парню шанс. Который, к слову говоря, вы очень скоро обнулите, если продолжите вести его по, — Хартманн кивнула на светящийся экран лэптопа, — этой схеме. — Боюсь, по какой бы схеме его не вели, его шансы, в любом случае, близки к нулю, — майор подошёл к чайнику, пощупал его, заглянул внутрь, ругнулся в полголоса. — Я сделаю, Фёдор Михайлович, — Соловьёв подскочил сайгаком, снял (сорвал) чайник с платформы и пошёл (пулей полетел) к раковине набирать воду, — всё сделаю, только занимайтесь пациентом, бога ради. — И вы-то уж точно об этом знали, — продолжил мужчина, обернувшись лицом к Хартманн, облокотившись на столешницу и скрестив на груди руки, — и знаете. По результатам томографии, голова у него физически в порядке: ни ЧМТ, ни сотрясения, позвоночнику тоже повезло — переломов нет, спинной мозг цел. На этом положительные моменты его состояния исчерпывают себя совсем и совершенно. У него множественные закрытые травмы внутренних органов. Почти сразу, как он к нам поступил, пришлось делать экстренную лапаротомию в связи с кровотечением в брюшную полость, попутно удалить селезёнку, — мужчина снял очки и устало коснулся переносицы, низко опустив голову и — Хартманн предугадывала скрытое от посторонних глаз движение — сильно зажмурив на пару мгновений глаза. — Смещена правая почка, без отрыва, но с разрывом паренхимы и подкапсульной гематомой. Был надорван мочеточник, но это мы поправили. Печень, мягко скажем, отбита в котлету, и это при одном только визуальном осмотре, что внутри — не хочу даже представлять. Сделать с этим мы объективно ничего не смогли, поэтому зашили, как было. Переломы и трещины ребер, трещина в правом луче, вывихнутый правый голеностоп. По первичной серии анализов… Впрочем, зачем я тут распинаюсь? — вернув очки на место, он поднял на неё взгляд, — вы ведь уже давно сами обо всём прочли. Так что… давайте, блесните в очередной раз, удивите меня! Планом чудесного исцеления обречённого. Это были провокация и сарказм одновременно. Явные, жёсткие, злые. Расторопный анестезиолог подсунул под руку майору дымящуюся кружку. Затем забрал пустую у Хартманн, кинул в неё новую щепоть заварки и до краёв щедро залил кипятком. Диане в этот момент он напоминал рефери на ринге, виртуозно мечущегося от одного бойца к другому и справляющегося о нуждах обоих, лишь бы те не прерывали зрелища. Отхлебнув крепкой, обжигающе горячей жидкости, Хартманн, не выпуская кружки из правой руки, неторопливо прошла к интерактивной доске и свободной левой размашисто и крупно дописала формулу расчёта СКФ, подставив в неё все необходимые примерные переменные. Полученную при расчёте цифру она обвела в кружок, постучав кончиком маркера по плоскости доски. — Кроме механического повреждения, у него обнаружится ещё и токсическое, когда получите все результаты лаборатории. Его почки продержатся ещё пару дней, максимум неделю. И думать об этом надо сейчас, а не через неделю. В качестве кровезаменителей вводить только физрастворы, никакой крови с белковой фракцией или её компонентов, — она сделала соответствующую пометку на доске, подписав цифрой «один». — В смесях для парентерального питания или в том, чем его будут кормить, если он очнётся, нужно снизить содержание белка до минимально необходимого, — пометка под цифрой «два». — Также необходимо исключить применение антибиотиков и любых других препаратов с выраженной гепато- и нефротоксичностью. Дозы всех вводимых препаратов с почечным клиренсом, рассчитывать индивидуально, отталкиваясь, — Хартманн вновь постучала по заключённой в кружок цифре, — от этого значения. Майор ещё после первого озвученного пункта держал поднятый вверх указательный палец в надежде на возможность вставить слово. — Вы сказали… «если он очнётся». То есть, вы ждёте, чтобы он ещё и очнулся? Кто он, по-вашему? Грёбаный ящер, способный отрастить себе новую печень, только если его хорошо покормить? Вы уж простите, если крепкое словцо вам слух обрезало, но давайте будем реалистами. И вот, — он указал в её сторону кружкой, и горячий чай опасно всколыхнулся, брызнув в воздух мелкими янтарными каплями, — это. Это ни разу не схема лечения, а всего лишь нюансы, которые стоит учитывать. Само собой разумеющиеся нюансы. — И вы уверены, что непременно учтёте их все и ничего не упустите? Или, что гораздо более вероятно, упустите сознательно в пользу коррекции другой патологии, которая внезапно вылезет на первый план? К примеру, пойдёт воспалительный процесс и подскочит температура, требуя подключения антибиотиков? При угрозе сепсиса? Что вы собираетесь делать с болевым синдромом? Судя по листу назначений, вы ждёте развития шока. — Он в отключке! — Но мозг не повреждён. Дыхательный центр не угнетён, он дышит сам и даже не подключён к аппаратам. Пока, — она с намёком подмигнула Соловьёву. — А это значит, что он не в коматозе. Болевой синдром, истощение, лёгкая степень гипоксии на фоне перелома рёбер и ушиба грудной клетки — это то, что прямо сейчас отделяет его от прихода в сознание. Комплексная защитная реакция ослабленного организма. Но она не вечна, особенно, если вы уже дали ему назальный кислород. А когда он неизбежно придёт в себя, у вас будет катастрофически мало времени, чтобы избежать развития цветущей картины болевого шока. — Ему прописан морфин, — майор парировал всё ещё раздражённо, но уже не так уверено. На всякий случай он проверил список назначений в планшете. — А вы учли то обстоятельство, что он опиоидный наркоман, и у его рецепторов пониженная чувствительность ко всем опиатам? Молчание и чуть приоткрытый рот стали ей ответом. — Даже если захотите удостовериться, советую не делать пробу с Налоксоном, иначе спровоцируете ломку, которую он вряд ли переживёт. Со своей стороны я могу лишь примерно предположить, насколько продолжительное время его держали на игле, но стандартной терапевтической дозы ему не хватит, тем более, дозы, рассчитанной с поправкой на сниженную скорость почечной экскреции. И того, болевой шок, майор. Пока вы дождётесь результатов анализов, чтобы убедиться в том, что я прогнозирую, вы добьёте его раньше, чем откажут почки или возьмёт своё токсический гепатит. Мужчина отставил от себя кружку так, что ещё какое-то время она продолжала прыгать и бренчать по столу. Провёл ладонью по лицу, немо изобразив губами букву «о», потянулся за лэптопом и принялся спешно что-то в нём править, барабаня пальцами по сенсорной панели, остановился, полуобернулся через плечо… — Вы же понимаете, что и почки, и печень рано или поздно всё равно откажут. Мы можем делать всё, чтобы не ускорять процесс, но мы его не остановим… Хартманн молча пила чай, рассматривая напряжённую спину хирурга и раздумывая над тем, каким мог быть её ответ… Если он готов был взять на себя ответственность, а она была уверена, что он не готов, он мог бы убить пациента из милосердия. Выражаясь гуманно, прекратить страдания нынешние и грядущие, учитывая, что даже при наилучшем исходе парню уготована участь инвалида. Хартманн подобным выбором себя не утруждала, сколько себя помнила. Положа руку на сердце, она сама в лёгкую могла доделать за Суфара грязную работу, даже не идя ради этого на сделку с совестью, но… она не была ни гуманной, ни милосердной, и этот пленник был ей нужен живым.  — Вы должны сохранять ему жизнь так долго, как только сможете, — она посмотрела на обернувшегося к ней мужчину, взглядом прося не продолжать словесные баталии. — Остальное вас волновать не должно. — Для чего? — майор, очевидно, намёка не понял. — Кому-то прочите его бычье сердце? — А вы умеете быть проницательным, — губы Хартманн сами собой растянулись в едкой ухмылке. — С Суфаром ваша проницательность сработала также исправно? Мужчина лишь покивал головой, но не в ответ на вопрос, а этаким машинальным жестом, которым подтверждают заочно сделанные выводы. — Витя, выйди, прогуляйся. Проветри голову. — Май… — Лейтенант Соловьёв, немедленно покиньте помещение, это приказ. — Есть, — гаркнул басом Соловьёв, и от его буквально мгновение назад расслабленной позы не осталось и следа. Даже вырвиглазной расцветки шапочка с мультяшными кактусами и верблюдами не спасла гражданский образ, моментально испарившийся в армейской выучке. Десяти секунд не прошло, как за ним мягко, без единого звука закрылась дверь. Хартманн проводила Соловьёва равнодушным взглядом. — Боитесь в грязь лицом ударить перед младшим по званию, майор? — У вас либо очень… я бы даже сказал — без меры влиятельные покровители, мисс Хартманн-Стивенсон и… как вас там ещё, или у вас не всё в порядке с головой, если вы действительно собираетесь осуществить задуманное… в этих стенах. — Решили все же стать адвокатом дьяволу? — Хартманн пренебрежительно дернула уголком губы, по-хозяйски прошла к холодильнику в дальнем углу и, изучая его содержимое, исчезла в нём головой, но разговора при этом не прекращая: — Не забудьте в очередь встать, майор, а то перед вами полковник Лазаренко уже занимал. Верхнюю полку холодильника полностью занимали плоские пакеты с сухпайками, уложенными в три ровные стопки, по четыре пакета в каждой. На средней полке стояла алюминиевая тарелка с одиноким бутербродом, на котором криво лежал сиротский кусок колбасы; два прикрытых крышками контейнера, в одном из которых оказалась смахивающая на овсянку клейкая жижа; и плашмя лежала бутылка из тёмного стекла. Дверца была забита золотыми шайбами с порционным сливочным маслом и узнаваемыми даже без надписи пузатыми жестянками с энергетиком. Вынув две из них, Хартманн захлопнула холодильник и обернулась к притихшему наблюдателю. Он всё также просто стоял и просто смотрел, и у неё совершенно не было желания лезть к нему в голову, пытаясь понять ход его мыслей. — Скорее всего, вы никогда не узнаете, майор Громов, за что я убью его. Как не узнаете и полного перечня его грехов, за которые он действительно заслуживает смерти. Если вам так будет проще, считайте это его расплатой за то, что он сделал, — она кивнула на давно потухший лэптоп, — с ним. А доказательства того, что это был он, я вам предоставлю, уж так и быть. — Считайте, что вам дозволено вершить чужие судьбы? Она потянула за металлический ярлычок, с характерным тихим шипением выходящих газов вскрывая банку энергетика. — Да, — Хартманн ответила почти без колебания, встретившись с задавшим вопрос глазами. — К счастью или… к сожалению, да. И я могла бы раскрыть для вас ответ на этот вопрос во всех подробностях, с доводами и аргументами, но наши с вами взгляды на то, что мы можем и чего… не можем, сильно различаются, — она припала губами к банке, отхлебывая приторно сладкую, колючую на язык газировку. Разговор более чем очевидно зашёл в тупик, его пора было заканчивать. Не то, чтобы он отнимал у неё силы, но совершенно точно мешал их восполнять. Она умела игнорировать нежелательное присутствие, умела слушать чужую музыку и танцевать под собственную мелодию, но сейчас она ощутила резкую и острую необходимость забиться в укромный угол, и чтобы никто не пытался её оттуда достать, как это произошло прошлой ночью. Залпом приговорив остатки энергетика, Диана поморщилась от обилия газов и утёрла губы тыльной стороной ладони. Нетронутую вторую банку она вернула на стол. — Прошу прощения, майор, но я вас оставлю. Моё присутствие вас, очевидно, стесняет, а вам стоило бы перехватить чего-нибудь съестного и покемарить хотя бы часа два. Ей нужно было больше пространства, свежий воздух и кто-то, кто будет не слишком стремиться похвастать перед ней своей проницательностью. На посту медицинской сестры кто-то опрометчиво и очень удачно забыл гарнитуру, которую Хартманн подцепила, пройдя в обычном темпе вдоль стола. — Не благодари, — без предупреждения раздалось в интеркоме голосом Соловьёва. — Загляни в курилку, пропустим по сигаретке. При одном только упоминании о сигаретах у Хартманн к горлу подступила тошнота, мерзко отдающая газировкой. От внезапности и качественной новизны ощущения она даже прикрыла ладонью рот, через силу сглатывая ком. Но в проветренной курилке, несмотря на ливень снаружи, оказалось настежь открыта фрамуга, никто не курил. Силуэт в темно-синей хирургической робе и чепце в кактусы стоял спиной, предплечьем одной руки опираясь на стекло. — Скорее всего, я об этом пожалею и даже с позором вылечу за это со службы. Если повезет не пойти по этапу через Трибунал, подам заявку во «Врачи без границ», поеду в Африку и буду там лечить дизу да холеру у аборигенов. Но если хоть одного живодёра в этом мире настигнет карма, это будет того стоить, — мужчина медленно обернулся, и лишь тогда в тусклом освещении, попадающем в закуток с лестничной площадки, она смогла заметить в другой его руке пояс разгрузки, изъятый у неё ещё по прибытии. Далеко не самая незаменимая вещь, но было в ней то, что ей бы хотелось получить обратно. За ней она и потянулась, чтобы проверить наличие, но вместо одной ампулы, которую лично изъяла у Суфара в кабинете, обнаружила две. Вторая была меньше по размеру и промаркирована кириллическим сокращением «СП». Номер, обычно идущий через дефис, отсутствовал. — Имеешь что-то против живодёров? — Ты в той формуле указала возраст — тридцать два. Навскидку, я понял, но плюс-минус выходит, что он мой ровесник. Только выбрали мы с ним два разных пути служить Родине. Я присутствовал при осмотре. Ему вырвали ногти, повыбивали все зубы, переломали ребра. Не ровен час, у него начнут отказывать жизненно-важные органы. И если он загрузится в скором будущем, и я его не откачаю, я хочу быть уверен, что тому, кто это сделал, не помогут ни связи, ни деньги, ни его возлюбленный Аллах. — Почему ты веришь, пока единственный, похоже, что я не пытаюсь его подставить? — Ты спасаешь так, будто каждый пациент — твой первый. А убить стремишься, будто он всего лишь один из тысячи убитых прежде. Виновен или нет — ты придёшь за ним в любом случае. На это утверждение Хартманн лишь беззвучно усмехнулась. Соловьёв же, не проронив больше ни слова и ни разу не обернувшись, быстро ушёл, не увидев посланной ему вслед улыбки. Свой вожделенный пятый угол Диана нашла в одной из комнат отдыха для персонала. Они располагались на цокольном этаже и были отделаны скуднее всего. Маленькая площадь, бетонные серые стены, бетонный пол… От тюремных камер гауптвахты их отличало наличие двухъярусной кровати, отгороженного санузла, отсутствие видеонаблюдения и обычная, не запирающаяся ни изнутри, ни снаружи дверь, вместо решетки с электронным замком. В тесной душевой не нашлось места зеркалу, и от этого простого и логичного факта впервые за сутки Хартманн, ступившая под тугие, обжигающе холодные струи, испытала облегчение пополам с неким извращенным подобием удовлетворения. Она не хотела смотреть на своё на себя в отражении, не желала видеть своё тело, боясь заметить происходящие изменения. Вода шумела, заглушая звуки, подчиняясь гравитации, скользила вниз по чувствительной коже, смывая пот, грязь, чужую кровь, унося в черный водоворот канализации пережитые события. Все, кроме одного… Слуховая память воскрешала обрывки диалогов раз за разом, прокручивая их в мозгу, как заевшую в проигрывателе кассету. «Пока окончательно не выбыл из игры…» Эти слова имели место быть, только если предпосылки к тому, чтобы он выбыл, уже были. «Имеет способность быть в нескольких местах одновременно». Значит, они знали. Суфар знал и… знает, по меньшей мере, одно его местонахождение. Вода продолжала литься. Она оперлась о стену, откинув голову назад и запустив пальцы себе в волосы, одновременно и короткие, и слишком длинные, если знать, за сколько они такими отрасли. Дрожащие ноги подкосились, и она проехала голой спиной по бетону вниз, поджала ноги к животу и утопила лицо в коленях. Сколько боли Баки причинил себе сам, пытаясь убежать от реальности, которую хотел, но не смог обрести, в ту реальность, которую никогда не хотел, но которой всё неизбежно заканчивалось? Сколько боли он вытерпит от других, позволив другим причинять её себе в надежде… забыться? Ведь когда боли достаточно, когда её слишком много, она топит в себе все остальные чувства. Настороженность и вечную боевую готовность, необходимость обороняться и бежать со всех ног. Боль глушит реальность. Она отвлекает защитные механизмы от рутинного поддержания гомеостаза и устранения вероятных ментальных проблем в пользу устранения физических увечий. Боль делает беззащитным разум… Она открывает глаза и видит под собой ясное небо, сконцентрированное в глазах. Ей всегда импонировала эта причудливая, хотя и не уникальная тасовка генов, подарившая темноволосому от природы мужчине глаза блондина — светло-голубые, чистые, без примеси полутонов. Где-то рядом умиротворяюще шумел океан. Она лежала на песке, головой у него на бедре, и наблюдала, как влажные тёмные волосы трепал бриз. Между густых бровей снова залегла, кажется, вечная уже складка, лишь усиленная бьющим в глаза солнцем… — Что не так, Баки? Он лишь отмахивается, небрежно заправляя растрепанные волосы за ухо, и в этот момент она цепляет взглядом отблеск серебра, удерживает его ладонь, медленно переплетая свои пальцы с его на фоне чистого неба. — Баки. — Обещай, что не сделаешь этого снова. Она непонимающе смотрит в ответ. — Обещай не бежать от меня, едва тебе покажется, что меня это спасет. Умоляю тебя, обещай! Глаза цвета неба в одно мгновение заволакивает гроза. Волны с грохотом налетают на берег, разбиваясь миллионами брызг. — Я не хочу так, Эсма! Я не хочу без… — продолжение тонет в шуме прибоя. Вода из душа больше не лилась — лимит закончился. Поддон был всё ещё сырым, но спирали в водосливе не было, и капли не стекали по стенкам, подсохли. Скрюченное эмбрионом тело затекло и задубело, а текстура бетона отпечаталась на лопатках. Часы показывали 3:12, когда она поднялась в общую раздевалку этажом выше. На склад идти было гораздо дальше, поэтому она вскрыла один из личных шкафчиков канцелярской скрепкой и облачилась в чужую форму — хиркостюм цвета разбавленной зелёнки. На крючке под и сероватым от стирки халатом нашёлся стетоскоп, на верхней полке запечатанный набор перчаток. Хозяйка шкафчика, очевидно, была особой педантичной и любящей загодя всё подготовить к новой смене. Мазнув взглядом по чужому бэйджу, Хартманн равнодушно закинула его обратно в шкафчик. Судя по звукам снаружи, вернее, их отсутствию, гроза утихла, а это значит, отсчёт пошёл, и она планировала провести отведенное ей время с максимальной пользой. Радовало то, что её никто не трогал, ни о чём не расспрашивал и не пытался с ней заговорить. Её замечали и либо просто кивали, либо предпочитали раствориться в ближайшем коридоре. На часах была глухая ночь, все те, кто имели возможность подремать, благополучно этим и занимались, и им не было дела до слоняющейся по этажу фигуры в халате. В листах назначений на посту отделения ОРИТ Хартманн без труда отыскала нужный, исписанный сильнее других и пробежалась по написанному взглядом. Обход будет не раньше восьми утра, тогда же медсестры возьмутся за перевязки и прочие процедуры, а ночью, если только состояние резко не ухудшится, никто никого трогать не будет. Тем более, никто не будет сидеть у койки бессознательного больного и ждать с моря погоды. Отделение реанимации, к сожалению, не подразумевало одиночных палат, но Хартманн не смущало присутствие других коматозников, хотя она и предпочла бы, по ряду причин, включающих интересы самого пациента, изоляцию. Свет был приглушен, но не погашен, мониторы справа от каждой занятой койки фиксировали показатели, выводя их на экран цифрами и линиями, ритмично попискивающими в такт скачкам. Его койка была последней в ряду, кровать рядом пустовала, и Хартманн прислонилась к её высоким бортам, отслеживая взглядом данные на мониторе. Она машинально протянула руку к нижней панели, убавив звук до ноля. — Ты хорошо натренировался дурить тех, кто снаружи, чтобы думали, что ты в загрузке, и не трогали, — она заметила шёпотом и бесшумно подступила к самой кровати, коснувшись безвольно лежащей вдоль тела руки, с обмотанными бинтами пальцами. — Допустим, я знаю, как вытянуть тебя из блаженного небытия. Но это мы отложим. Увы, не до утра, потому что к утру сюда налетит стервятников, жаждущих поклевать мне печень, а за тебя примутся здешние эскулапы. Но я позволю тебе прятаться ещё немного, силы тебе пригодятся. Осторожно приподняв трубки назальной канюли, Хартманн одним слитным движением сдернула простынь, прикрывающую изувеченное тело. — А пока посмотрим, что с тобой натворили и что из этого укрылось от внимания Громова и его колоритной компании. Она говорила на русском, старалась на русском думать, зная, что если собьётся на английский или любой другой язык, при возвращении к русскому возобновится нежелательный акцент. Временно, но тем не менее. А ей нужна была чистая речь.