Очерки за кружкой чифира

      Прошла неделя моего пребывания в «Матросской тишине».       Такое чувство, что мое дело не двигается ни на сантиметр, как будто адвокат, прокурор, судья, да и вся наша судебная система, забыла обо мне, а держат по приколу. Больше всего меня убивает не отвратительная баланда (еда из СИЗОвской столовой), на мое счастье мне хватало той еды что присылали родные и близкие в передачах. И не постоянное напряжение и ожидание подвоха со стороны товарищей по несчастью, там все такие — напряженные, ну, кроме конечно тех, кому не привыкать: «блатари» всякие, рецидивисты, и так далее. Даже шмон и различные притеснения со стороны оперов, следователей, вертухаев и прочих сотрудников администрации, противный чифир — это меньшее зло, чем я себе представлял.       Убивает меня скука, томительное ожидание, и самое главное — неизвестность и осознание, что свобода — вот она, рядом, за решетной решки, внутренней площадью, заборами с вышками охраны, всего то сто пятьдесят или двести метров, но я и трех метров-то к этой свободе сделать не могу. Эх, близок локоть, да не укусишь. Однажды я поймал себя на мысли, что втихую подпеваю очередному шансон-исполнителю, когда включается магнитофон в одной из камер, и как оказалось, что все это привело к тому, что я неосознанно выучил почти весь репертуар группы «Бутырка» и знал все песни Мишки Круга не хуже его самого. Довольно сомнительное достижение…       А пока я ждал дня Х, разнообразие в моей жизни в месте не столь отдаленном, придавали скудные по количеству развлечения: прогулки по двору, чтение различных книг — от кодексов и федеральных законов до еще советских газет, произведений известных и не очень авторов двадцатого века, как зарубежных, так и отечественных. Старался почаще заниматься спортом, где-где, а здесь и времени, и возможности в избытке. Удивительно и даже забавно то, что на свободе я пытался «накачаться к лету», подкачаться и даже какое-то время ходил в тренажерный зал, но лень и другие дела взяли верх над моим стремлением к спорту, и я забил, но в глубине души мечтал, что возьму себя в руки и буду заниматься по несколько часов в день. Теперь-то это одно из немногих моих развлечений и деваться мне теперь некуда, мечты сбываются! Также я стараюсь спать как можно больше, все равно не растолстею и не обленюсь — хоть баланда получается скверной на вкус и скудной по своему составу продуктов, но она очень низко калорийная — дистрофией не заболеешь, но и сыт особо не будешь. Советую всем тем, кто хочет похудеть «по хардкору».       Пару раз ходил на допросы в кумовскую часть, позавчера меня также посетил адвокат. Сказал, что пытался попросить поменять содержание под арестом на домашний арест под подпиской о не выезде, но ему отказали во всех ходатайствах, что он присылал. Как хорошо, что я послушал смотрящего, и не стал искать себе оплачиваемого адвоката и попросил бесплатного — того, которому платит государство и должны предоставить вам, если вы не в силах оплатить частного.       Познакомился почти со всеми своими сокамерниками. Оказались вполне адекватными людьми, для арестантов конечно, каждый со своей историей, со своей проблемой и виденьем мира хоть и попали они сюда по почти идентичным причинам и обстоятельствам.       Но особенно сильно я ждал прогулки и вечера. Когда гуляешь по прогулочному дворику, иногда ветер приносит обрывки звуков со свободы или даже запахи: шум листвы и травы (неподалеку лес), гул машин, даже голоса детей, запах еды со всяких чебуречных, что аж живот крутит от голода, и если раньше я ел в таких местах лишь по необходимости, то теперь питался бы там регулярно, лишь бы не чувствовать запаха той же баланды. Стою прямо посередине с закрытыми глазами и ловлю всем своим слухом каждый звук до тех пор пока прапор-вертухай из дежурной смены не толкнет, крича отборным матом, что пора обратно в камеру, или такой же первоход как я окликнет с просьбой прикурить. Опытные сидельцы меня не трогали, ибо прекрасно понимали причину моего, как может показаться, странного поведения. Никогда и не думал как может оказаться настолько важной, чтоб попросту не сойти с ума, такая мелочь, как любование небом или звездами. Как поздно я открыл для себя такую красоту! Это все было утром и днем, но вечер стал для меня особенным временем.       Можно ли назвать закоренелого рецидивиста своим другом? В иной ситуации я ответил бы «нет», да и любой другой человек тоже. Но Профессор стал для меня не просто другом… Лучшим другом, учителем. Страшно подумать, что бы со мной сделала вся эта давящая атмосфера уныния и злобы, не имеющая ничего общего с человечностью. За нашими вечерами время проходило незаметно, я слушал с жадным вниманием и внимал каждому его слову, иногда вступал в дискуссию и высказывал свое мнение. Дружба — это союз равных, и несмотря на то, что по местной иерархии он был намного выше как опытом, так и рангом, но сидя за одним столом, попивая чифир или купец, иногда кофе, заедая его конфетами, эта толстая и, казалось, нерушимая граница стиралась сама собой. Если не приглядываться, то это похоже было на обычную беседу отца и сына сидящих за вечерним чаем на кухне. Все минусы арестантской жизни отходили на второй план. — Малой, купчик готов? — с легким кряхтением Профессор уселся на свое привычное место за общим столом.       Присев за стол и подав крепкий чай, я приготовился слушать. Смотрящий, отхлебнув напиток, не заставил себя долго ждать: — Помнишь, неделю назад я рассказывал о вертухаях? Слушай, я тут решил из своей молодости пару личных примеров рассказать, очень уж типичны они для многих тюрем. Так вот, повидал я всякие остроги, но роднит их одно — уж очень странные люди там работают, находка для любого психолога. Среди них встречаются нормальные, но нормальность их относительна да и маловато таких. Каждый вертухай имеет свою кличку, как и мы, арестанты. Если он нормальный, то зэки зовут его по отчеству. Чудикам или чмошникам могут прилепить похабную «погремуху». Часто погоняло сотрудников отражает их внешность или черту характера. Жирного называют свиньей, здорового и тупого — бульдозер. На последнем я остановлюсь отдельно. — Служил один прапорщик в большом СИЗО корпусным, я тогда по второй судимости туда залетел. Был он деревенский рыжий детина, чуть выше среднего роста и широкий в кости, не сказать, что он был вредный, но он был со своими понятиями о жизни и законах, уважал только тех, кто до ареста занимался спортом. Не любил дебоширов и хамов — он их просто бил. Но особо ненавидел «баландеров» — осужденных со сроком до 5 лет, оставшихся в хоз.дворе следственного изолятора; такие устраивались в хоз.банду, так как сильно боялись зоны: если попадет один такой туда, то его там встретят не ласково. Менты не сразу разрешают раздавать пищу — до этого «баландеры» чистят помойку, моют полы, убирают территорию — этим в зонах обычно петухи занимаются, — и за малейший косяк хоз.быка вертухай пишет рапорт и несчастного отправляют досиживать в колонию, которую баландер так страшится. Вот поэтому для него вертухай сродни царю. Если остальная дежурная смена держала хоз.обслугу в строгости, то Бульдозер бил их за дело и просто так, ну или по пьяни. Нам такая постанова была на руку, раздатчики пищи частенько хамили обитателям хат, обмеряли в еде, а потом за чай или сигареты продавали нам то, что сами же недодали. Пробовали мы одного такого кипятком ошпарить: вскипятили воды, и когда он в очередной раз открыл «кормушку» двери, мы плеснули на него кипяток, но попали лишь на кисти рук. Хотели было радоваться наказанию козла, но этот гад стал нам кашу лить прямо на пол, хата была маленькая и часть каши попала еще и на личные вещи, полдня убирали. Братва жаждала сатисфакции! Отломили мы кусок деревянной рамы окна, привязали гвоздь шнурком — что-то наподобие дротика и стали ждать наглеца. И когда он во время обеда открыл «кормушку», мы со всей силой ткнули его в руку, послышался противный визг на всю галеру, после того как он перестал орать, он попробовал закидать нас через окошечко двери горячим супом, но мы вовремя закрыли кормушку шахматной доской. Того, что мы остались без обеда почти никто не заметил. Этим же вечером на ужин раздавали селедку, не тухлую и костлявую, а сочную и жирную, что редко бывает, нам тот же ложкомойник дал один кусок на троих, хотя мы слышали, что остальным хатам на одно рыло по куску раздавали. Пришло время тяжелой артиллерии… В те сутки дежурил Бульдозер, как обычно он был не в настроении, да еще и не слабо принял на грудь. Дремал он в закутке на втором этаже. Когда кто-то из хоз.быков появился на корпусе, таща бочки, он проснулся и крикнул басом: «Слушайте сюда, бандерлоги! Кто еще раз меня разбудит, изнасилую в зад!». Затем он слегка избил главного хоз.быка по кличке Телевизор, прозванного так за большие очки с квадратными линзами. У нас тут же появился план расправы: я принялся барабанить в дверь и орать: «Командир, подойди сюда! Бульдозер, ты что оглох что-ли?!» Прапору было лень подниматься на четвертый этаж, но служба она и в Африке служба, вдруг кого убивают или мужеложствуют. Злой до жути, он подвалил к нашей хате и открыл кормушку, камеру заполонил тяжелейший перегар и в туже секунду он рявкнул: «Какого полового органа надо?!». Наш смотрящий начал издалека: «Сережа, за что боролись? (Старые сотрудники были сплошь коммунисты, и потому вертухай незамедлительно крикнул: „За революцию!“) Смотри, эта падла (указал на „баландера“) попирает социалистическую справедливость! Мало того, что щемит нас на пайки, так еще сегодня селедки недодал, сказал, что она закончилась, типа „её всю Бульдозер на закусь сожрал“». Видел бы ты, Малой, как лицо прапора, когда в мозгу у него перемкнуло! Мало того, что разбудили и заставили подниматься наверх, так еще и низкое существо смеет подставлять его. Парализованный страхом раздатчик баланды не смог убежать, да и куда он денется с «подводной лодки»-то! Несчастный пытался пискнуть, что это ложь, но был сбит с ног и затоптан ботинком сорок шестого размера. В самый разгар экзекуции мы остановили Бульдозера: «Ладно Сережа, с него хватит, спасибо тебе большое! Ты один законы соблюдаешь». Нам не «баландера» было жалко, а вертухая — убьет ненароком и уволят его. А нам такой вертухай нужен — им манипулировать легко. Хоз.бык остался жив, хоть и покалечен изрядно, но с тех пор никогда не обвешивал нас на пищу и не хамил, а был всегда вежлив и предупредителен, особенно в смену Бульдозера.       На последних словах Профессор подмигнул мне и улыбнулся, я понял суть его слов и разразился в истеричном смехе, аж полхаты проснулось. Затем смотрящий продолжил: — Сменщик Бульдозера являл собой другой тип — это был пожилой мужик по кличке Животновод. Этой погремухой он очень гордился и если подследственные пытались называть его на иной лад: «Фермер, подойди сюда», обижался: «Какой я вам фермер? Я Животновод»! Он был добрый малый, подлянок нам никогда не устраивал и искренне жалел нас, и в благодарность в его смену даже последние скандалисты не шумели и не балагурили, на корпусе была идеальная тишина. Заступив на смену ночью или в спокойные выходные (когда арестантов не дергают на этапы, суды и допросы), коридорный садился на подоконник четвертого этажа и засыпал, о чем стремился известить всех арестантов на корпусе в сто двадцать камер громким храпом. Подремав, он просыпался и громко и беззлобно, и даже насмешливо кричал: «Ну что, змеи ипподромные, притихли?». Кто-нибудь из подследственных отвечал: «Животновод, подойди сюда!». Обычно его просили передать из хаты в хату чай, сигареты, записки. Хоть это было запрещено, но коридорный передавал «подгон», и это тоже была одна из причин почему его уважали, и в его смену не позволяли себе лишних вольностей. Потом он заваривал чифир и шел чифирить с каким-нибудь знакомым зэком: подгребал к любой хате, открывал кормушку, звал знакомого рецидивиста беседовал с ним, и затем отпив сам, давал отпить и ему. Так и гоняли чифирбак друг с другом. Затем они еще очень долго точили лясы. Вот еще что: зачастую в СИЗО не хватает работников мужчин и нередко туда устраиваются работники женщины. Вот это вообще отдельная история! Кстати об историях, завтра вечером я расскажу тебе о сменщице Животновода, та еще бестия, в хорошем смысле.       Я посмотрел на часы, было уже почти три ночи. Правильно говорят, что время летит незаметно, если нашел занятие по душе.       Подняв голову я не обнаружил Профессора на его месте: пока узнавал который час, он уже успел убрать кружку, выбросить фантики от конфет и улечься на свою койку — угловую, на первом ярусе, подальше от параши и двери — место смотрящего. Он еще долго ворочался говоря вполголоса: «Эх, какая была женщина! Эх теща, теща, где же ты сейчас голубушка»? Я был очень удивлен, заинтригован так, что думал не усну этой ночью. Порой кажется мне, что не известно чего я жду больше: суда и приговора или наших вечерних посиделок за кружками чифира. Но сон очень важен в условиях ограничения свободы, да и вообще по жизни. Я тоже взобрался на свой шконарь и камера окончательно погрузилась в сон.