Чокнутый электрик

Чтобы уж совсем не превратиться в робота, развлекался тем, что пел в полголоса самые разные песенки. Подбирал такие, которые бы меня развлекали. Само собой пел их на русском. Вон, дети маленькие лопочут на каком-то своем наречии, мой неизвестный язык отнесли туда же, потому что ничего похожего в этом мире не было. Это-то и спасло дурного меня от препарирования. Никому оказался не нужен новый язык. А мои познания об электричестве списали на предрасположенность к стихии молнии. Снова тоскливо, снова я в своем саду, а песни на ум приходят только грустные. — Человек и кошка дни с трудом считают, Вместо неба синего серый потолок. Человек и кошка по ночам летают, Только сон невещий крыльев не дает. Заслышав за спиной шорох, не умолкаю. Шаги легкие, это или Фу или Торуне, не облезут, дождутся, пока закончу. Я уже отучил их меня прерывать. — Доктор едет, едет сквозь снежную равнину. Порошок целебный людям он везет. Человек и кошка порошок тот примут, И печаль отступит, и тоска пройдет. Эхо затихает, рыжий Фу тихо спрашивает закончил ли я выть. — Арена грязная, тобой протереть? — Нет, дурак, у нас тут пополнение! Да, это целое событие, учитывая что последним новичком был я, а это было много лет назад. — Идешь? — Пф, конечно. Не скажу, что с Фу и Торуне мы друзья, но просто тут не так много детей (нас всего трое), чтобы Фу не попытался втянуть меня в свою компанию. Да и мне самому иногда бывает одиноко. В самом большом помещении катакомб, напоминающих гигантскую трубу собрался наш не слишком большой коллективчик. Широкий бетонный мост с металлическими перилами перекинутый над пропастью был тут чем-то вроде актового зала. Потому что в комнатушках, прилепленных по стенкам шахты, особо не развернешься. Рядом с Шимурой стоял подросток, повязка со знаком Деревни сдвинута на глаз, а нижняя половина лица закрыта матерчатой полумаской, какую носят под звериными мордами для удобства. Кроме увечья я отметил всклокоченные белые волосы, стоящие так же высоко, как ирокез у классического панка. — Мы теперь благотворительная организация, — вздохнул я. — Это почему? — прошептал Торуне, переведя на меня окуляры. — Ну как, сирых и убогих подбираем. Я сиротка, этот новенький — калека. — Киное, этот «убогий» — Хатаке Какаши! Закашлявшись, задушил в зародыше шуточки про то, как звучит имя новенького по-русски. Взглянув на Хатаке снова, стал перебирать информацию, которую слышал о нем или его клане и заключил: — Сирый и убогий — полный комплект. Мне не интересно. Убогий — потому что калека одноглазый, сирый — так сирота он, у него отец на себя руки наложил, а других родственников не осталось. Это же каким надо быть мудаком и эгоистом, чтобы самоубиться при живом сыне? «Пока, шкет, я устал, я мухожук!» — заебись, премию «Отец года» получает Хатаке Сакумо, посмертно! — Он гений! — напыщенно заявил Фу. — Кто? Отец его или он сам? — А причем тут его отец?! Какаши закончил Академию в… Дослушивать не стал. Под «гениальностью» тут понимали быстрый прогресс освоении ремесла киллера, а не ум. Вот Сенджу Тобирама был настоящий гений, как это понимаю я, а его старший брат просто очень сильный шиноби, но мне доказывают, что гении они оба. Я же считаю, что Хаширама умом не блистал. Да, изобрел мокутон, молодец, но это не то. Первые дни с новеньким я не сталкивался, пока нас не столкнули на тренировочной площадке. Привычные схемы не действовали, потому что у этого типа тоже была предрасположенность к стихиям Земли и Молнии, а еще шаринган, который помогал Хатаке зеркалить используемые мной техники. До рукопашного боя я старался не доводить, так как комплекция пока не позволяла всерьез рассчитывать на серьезный урон даже при усилении тела чакрой, а налегал на ниндзюцу. Получив несколько ощутимых царапин и два проигранных боя, я взялся за поединок всерьез. — Элемент дерева: великий лес, — техники я, почти, научился кастовать без слов, но иногда все же названия вырывались сами собой. По инерции повторив печати и получив пшик, Хатаке пришлось разрывать дистанцию. Пока противник ошарашено наблюдал за кольями, растущими из моей руки, древесный клон спеленал Какаши измененными руками, похожими на корни. — Game over, — изображаю поклон и отзываю клона, но не развеиваю. — Я могу идти? Данзо кивает, а я вижу приподнятый уголок рта, обозначающий улыбку. Вот только сегодня одобрение Меченного что-то не греет. Проигрывать обидно, это раздражает тем, что в следующий раз я, возможно, продую три из трех. Понадеявшись на силу техник и скорость, не учел, что у новичка могут быть особые навыки. Расслабился, забыл, что это только тут я уникум, который всем выписывает леща. Хотя спустить меня с небес на землю стоило еще раньше. Последний раз мной подметали арену в двух из трех раундов, когда я разговаривал короткими фразами, иногда вставляя русские слова. Долго, очень долго переучивался. Успокаивать нервы я ушел в сад. Клон уже на арене лишился оболочки делающей его похожим на человека, а не на ростовую скульптуру из дерева, а ближе к пещере начал отпускать ветки. Из древесных клонов я, обычно, делал новые деревья, не пропадать же добру. Места в пещерах еще было много, но я решил сегодня сделать плакучую иву с лицом, как в мультике про Покахонтас. А потом попросить себе енота-полоскуна или лисицу, но сначала мышей, которых точно должны забраковать. А если разрешат мышей, то следом сову. Слишком тут тихо, даже с насекомыми, которых натащил Торуне. Здесь не было мух, комаров, но было много другой гадости, которая вредила деревьям, но это только затем, чтобы было что есть божьим коровкам и кузнечикам, которые ели тлю и белокрылок. Жуки-носороги жевали специально состаренные до трухлявости пни, бабочки павлиний глаз уничтожали крапиву. А еще тут ползали улитки и слизни, на которых, никогда бы не догадался, охотились светлячки. Тут жила большая певчая цикада, которая отличается особой молчаливостью. А может уже не жила, а может сдохла она. Торуне рассказывал, чем она питается, но я запамятовал. А! Вспомнил! Это для цикады мне пришлось выращивать виноградник, чтоб она деревья не жрала! Наверное, она от тоски самоубилась. В общем, живность тут себя чувствовала хорошо, за исключением цикады, но чего-то теплого и шерстяного сильно не хватало. Особенно сейчас, когда я чувствую себя днищем. Услышав легкие шаги, я не обернулся, пусть уходят, не хочу ни с кем разговаривать. — Батька Махно смотрит в окно, На дворе темным-темно. Звезды светят и луна, А в округе тишина… — Йо, а что это ты поешь? — послышалось сзади, когда я вдохнул, чтоб продолжить. Громко щелкнув зубами, сложил печать, чтоб из земли повылезали каменные пики. — Съебалсяотсюданахуй! — Я же говорил, Какаши-кун, — встрял Фу, — он злой. Познакомишься с ним позже, когда он выть свою бессмыслицу перестанет. Фу, Какаши — это звучит как реплика вляпавшегося в собачье дерьмо на газоне!