Эра Мориарти

«Записки Доктора W», «Смерть институтки», продолжение Так и получилось, что впервые всех четверых подозреваемых я увидел на дагерротипах из личных дел. Все студентки уже спали, когда мы с Холмсом поднялись в гостевой блок, отведенный Анастасией Николаевной под оперативный штаб. Как уточнила ректор, блок был стандартным, все студентки проживали в таких же. Три дортуара на пять koek каждый и общий холл, достаточно просторный, чтобы в нем при желании могли разместиться пятнадцать девушек одновременно и не мешая друг дружке. Вся мебель была выполнена в новомодном конструкторном стиле — из трех столиков, к примеру, легко составлялся один общий или же шведская стенка, диванчики разбирались на отдельные пуфики и складывались друг в дружку, чтобы при необходимости освободить больше пространства для активных занятий и игр, большая черная grifelnaja доска могла служить как для временных записей и рисунков, так и в качестве выставочного стенда. Сейчас мебель была раздвинута к стенам, за исключением общего стола, на котором в беспорядке лежала груда бумаг (как я позже узнал — личные дела студенток), к доске же магнитными зажимами были прикреплены четыре крупных дагерра. «Вилорна, Сталлина, Фаникапла и Идея Ленина» — было написано под ними. Имена показались мне красивыми, но необычными, и я тут же устыдился, что, наверное, слишком мало знаком с идиоматикой русских имен. — Нет, конечно! — со смешком развеяла мое недоумение Анастасия Николаевна. — Просто девушки очень романтичны. А всем нашим отличницам на третьем году обучения разрешается выбрать новое имя. Ну вот они и развлекаются кто во что горазд. Очень любят аббревиатуры и анаграммы. Я еще раз перечел имена — уже с этой точки зрения. Спрятал понимающую улыбку в усы. Фаникапла, правда, вызвала определенные трудности, но, подумав, я сообразил, что имелась в виду третья жена экс-президента. Та самая, история знакомства с которой началась со стрельбы. Да, похоже, что майор Пронин вовсе не преувеличивал и проблема с обожательницами у российской правительственной элиты стояла действительно остро. И одна из этих четырех девушек была убийцей. — Ночью войти из общего холла в спальню незамеченным невозможно, свет в холле горит круглосуточно, — пояснил Холмс в ответ на мой вопрос, почему он подозревает только соседок убитой. — Да и потом, представьте, Ватсон — зайти из светлого холла в темную комнату с пятью спящими девушками, ударить одну из них по голове, оттащить в душ и насильно напоить снотворным, а потом еще и уйти незамеченной — и при этом не разбудить ни одну из ее соседок? Нет, убил кто-то из этих девиц — а остальные знают и покрывают убийцу. — Это наверняка Фаникапла! — безапелляционно заявила мисс Хадсон. — Она самая агрессивная, не зря же взяла такое имя. К тому же Алиса говорит, что они с убитой ругались больше прочих, потому что им нравился один преподаватель и они обе хотели попасть на практику именно к нему, а он принципиально не берет двух однокурсниц одновременно! Говорит, что это создает нездоровую атмосферу, но Алиса считает, что он просто слишком стар и, как Болливар, не тянет двоих. — Алиса Розенбаум — ее новый кумир, — сообщил мне Холмс шепотом настолько громким, что его наверняка было слышно и в коридоре. — Не удивлюсь, если с сегодняшнего дня мисс Хадсон потребует называть ее Алисой. Мисс Хадсон ничего не ответила на столь откровенный выпад, хотя не могла не слышать, только поджала губы. Анастасия Николаевна деликатно перевела разговор на другую тему: — И что вы собираетесь предпринять? Конечно, они виноваты все четверо, хотя бы в укрывательстве, но вряд ли все четверо убивали. И потому одинаковое наказание было бы несправедливым. Может быть, стоит подождать майора Пронина? Он владеет техникой допроса высшей категории, а наши девочки не матерые преступницы и вряд ли сумеют оказать сопротивление. Я заметил, что при упоминании имени майора Холмс скривился, и подумал, что вряд ли деятельная натура (и тщеславие, если уж быть до конца откровенным!) позволит моему другу согласиться с подобным предложением. Так и вышло. Но прежде чем ответить, Холмс подошел к двери и выглянул в общий коридор. Несколько секунд прислушивался, потом аккуратно притворил тяжелую створку и вернулся к столу. Голос его был тих: — Думаю, мы не станем ждать майора. У меня есть одна довольно экстравагантная идея. Она может сработать, если мы всё сделаем правильно и будем внимательны… *** — …позволяют сделать вывод, что снотворное в смертельной дозировке было принято потерпевшей добровольно и без принуждения. Однако же учитывая, что нет никаких доказательств сознательного желания потерпевшей лишить себя жизни, и принимая в расчет отсутствие у нее опыта обращения с реланиумом, квалифицированная медицинская комиссия пришла к обоснованному заключению, что имел место несчастный случай. Желая как следует отдохнуть перед важным зачетом, потерпевшая взяла снотворное из общей аптечки у вахты, где оно лежит вместе с прочими медикаментами в свободном доступе для всех желающих. Это подтверждается наличием на пузырьке отпечатков пальцев лишь самой потерпевшей. Но, не имея опыта обращения с этим довольно коварным лекарством, случайно приняла смертельную дозу. После чего уже в состоянии помраченного сознания пошла в душ, где и окончательно лишилась чувств, при падении ударившись головой, что и привело при первичном осмотре обнаруженного тела к неверному предположению о насильственном характере смерти… Пока Анастасия Николаевна зачитывала вердикт, сочиненный нами совместно этой ночью — из уважения к нам читала она на английском, который понимали все присутствующие, — я не спускал глаз с подозреваемых. Удивление, возмущение, гнев, скорбь — что из них и у кого было наигранным? Я бы не взялся утверждать, по мне так все четверо казались вполне искренними. Надеюсь, Холмс с его прозорливостью увидел больше, ибо сам я не сумел разглядеть ничего. В этом и состояла его гениальная задумка — выдать заведомо ложное заключение и посмотреть на реакцию каждой из подозреваемых. По мнению моего знаменитого друга, убийца находилась в страшном напряжении все прошлые сутки и не могла не выдать своего облегчения, узнав, что ее преступление останется нераскрытым и безнаказанным. Ночью эта идея, помнится, казалась вполне здравой и вызвала с нашей стороны живейшее одобрение. Но сейчас я сколько ни всматривался — никак не мог обнаружить различий в реакциях четырех подозреваемых и поведении остальных десяти девушек. Они все выражали недоумение, недоверие и гнев, пусть и в разных пропорциях и с разной интенсивностью — и все выглядели при этом достаточно искренними. И больше я ничего не мог разглядеть — хоть поперек себя тресни, выражаясь словами нашего друга-майора. — Боюсь, Холмс, что наша идея оказалась не столь плодотворной, как нам бы того хотелось. Остается надеяться на методы tovarischa майора, — заметил я тихо. — Вы так полагаете? — Холмс бросил на меня быстрый взгляд и усмехнулся краешком губ. — Однако цыплят считают не в мае. И с этой загадочной фразой он покинул аудиторию «базовой теории тантрики», где сегодня у третьекурсниц по графику была первая пара, перед началом которой Анастасия Николаевна и зачитала наше провокационное заключение. Я собирался последовать его примеру, но не преуспел в этом, будучи у самых дверей остановлен мисс Хадсон и представлен ее новой подруге Алисе. Оказалось, что зачет по теоретической и прикладной тантрике, что бы эти слова ни обозначали, Алиса успешно сдала еще в прошлом семестре, и следующие полтора часа мы втроем гуляли по аллеям институтского сквера. Любовались осенним многоцветьем, фонтанчиками и — сквозь ажурную решетку — величественно распахнутыми крыльями Kazanskogo собора. Не знаю, как девушки, а я получил от прогулки истинное удовольствие. Вопреки моим опасениям и словам Холмса, Алиса оказалась довольно приятной юной особой — если не считать ее радикальных взглядов, конечно, но определенная резкость в суждениях и склонность эпатировать «замшелое старичье» всегда были привилегией молодежи, тут уж ничего не поделаешь. Если я не ошибаюсь, то первым подобные претензии к современным юнцам в письменном виде запечатлел один шумерский аристократ за три тысячи лет до Рождества Христова, и с тех пор во взаимоотношении поколений мало что изменилось. — Вас пугает теория разумного эгоизма? — Алису огорчила холодность, с которой я ответил на восторженные и довольно сумбурные попытки мисс Хадсон объяснить мне суть этой новомодной доктрины, столь восхитившей обеих девушек. — Но почему? Что в ней плохого? Связи, выстроенные на основе взаимной выгоды, намного прочнее тех, что основаны на страстях или так называемом альтруизме, который на самом деле не что иное, как атавизм, рудиментарный рефлекс, необходимый для выживания человечества как вида на ранних этапах развития, но сейчас лишь мешающий двигаться дальше, словно обезьяний хвост! По-английски она говорила бегло, но не совсем правильно, отчего становилась похожа на балованного ребенка, которому взрослые прощают любую шалость. Впрочем, ребенка доброго и шалящего не слишком сильно. — Вот давайте возьмем хотя бы нас с вами! — Она обезоруживающе улыбнулась мне, и я не смог удержаться от ответной улыбки. — Мы с вами могли бы стать отличной парой. Правда-правда! У вас есть знания и опыт, положение в социуме и полезные знакомства. У меня — симпатичная внешность, умение вести себя в обществе, энергия и напор, а также амбициозность и целеустремленность. Мы можем быть полезны друг другу! Что плохого в том, что я говорю об этом честно и откровенно? Конечно же, наша полезность друг для друга несравнима — вы обладаете куда большим потенциалом, тут даже и спорить глупо! — Ее обворожительная улыбка смягчила возмутительность слов, и я снова не смог удержаться и не улыбнуться в ответ. — Так ведь именно поэтому я и приложила бы куда больше усилий, чтобы стать вам как можно более приятным партнером! Это же логично. Я бы старалась понравиться, а для этого начала бы оказывать мелкие услуги — сбегать за газетой, принести чай, ну или что-нибудь еще такое же вроде как и несложное, но приятное. Понимаете, да? Я ведь делала бы то же самое, что и все прочие — но при этом из чистого разумного эгоизма, не прикрываясь фиговым листиком устаревшей морали. Любому человеку приятно и полезно, когда окружающие к нему хорошо относятся — и поэтому эгоист разумный всегда старается понравиться и оказаться полезным как можно большему количеству людей. И что же в этом плохого, скажите пожалуйста? Разве вы будете меня осуждать за то, что я творю добрые дела не из рефлекторного альтруизма, а просто потому, что в мире, где все счастливы, мне и самой приятнее жить? Говорила она вроде как довольно возмутительные вещи, но была так очаровательна в своей щенячьей непосредственности, так обворожительно юна, что я, конечно же, никак не мог ее осуждать. Пожалуй, я был бы не прочь и далее наслаждаться ее обществом, но тут через сквер повалила толпа веселых первокурсниц, Алиса спохватилась, что первая пара кончилась, а после нее идет практическое занятие по фистингу, которое ей пропускать никак нельзя, и убежала, мило извинившись. — Хотела бы я быть такой же эмансипированной и свободной, — вздохнула мисс Хадсон, к слову сказать, промолчавшая все время прогулки, что было ей вовсе несвойственно. — Она такая современная, такая умная, такая… потрясающая! Я ее порой совсем не понимаю. И я впервые был целиком и полностью согласен с нашей секретаршей. *** В тот день произошли еще несколько разговоров, о которых мне кажется необходимым упомянуть, ибо все они оказались впоследствии очень важными. Первый был телефонным и состоялся сразу после обеда, по времени больше напоминавшего второй завтрак, но в России, похоже, принято обедать так рано. Звонил майор Пронин. Телефон был расположен в коридоре первого этажа кафедры релаксации, мимо меня все время сновали студентки и преподаватели, и потому я не мог говорить откровенно, отделываясь общими фразами. Кажется, майор понял мое затруднение правильно, поэтому перестал расспрашивать о ходе нашего расследования и сообщил, что его собственное дело несколько осложнилось и прилететь он сможет только завтра. Пожелав нам всех благ, он завершил разговор. Участниками второй беседы были сэр Шерлок и ваш покорный слуга, и я бы счел за лучшее вообще не вспоминать про тот разговор, если бы он не был столь важен для понимания подоплеки случившегося позже. Я нашел Холмса в штабном холле гостевого блока, передал слова майора и поспешил завести речь о том, что мне самому казалось куда более важным. — Боюсь, Холмс, что мы с вами оплошали, и я сейчас говорю не о мертвой девушке, а о живой. Я имею в виду мисс Хадсон. Как это ни прискорбно признать, но мы, похоже, снова ошиблись. — Что вы имеете в виду, мой друг? — Холмс картинно заломил бровь, и у меня возникло подозрение, что он все отлично понимает. Но разговор завел я, я и должен был объясниться. — Боюсь, наглядный пример не сработал. Вернее, сработал, но в обратную сторону. Она не шокирована, она в восхищении. Как с теми шпалоукладчицами в метро. Помните? Конечно, он помнил! Эти кряжистые неряшливые пародии на женщин, с грубыми прокуренными голосами, в огромных сапожищах и бесформенных ядовито-желтых хламидах, сплошь заляпанных грязью! Мы увидели их в первый день пребывания в Москве, во время экскурсии по строящимся туннелям метрополитена. Я поначалу даже не понял, что эти страшные существа — женщины. А когда понял, то ужаснулся. А мисс Хадсон восхитилась. И заявила, что хочет немедленно к ним присоединиться. Что это ее сестринский долг и настоящее дело, достойное настоящей женщины. Все мои попытки ее отговорить оказались безуспешны. — Не переживайте, Ватсон! — посмеиваясь, заметил Холмс, когда наша восторженная суфражистка ушла вместе с бригадиршей, чтобы получить рабочий комбинезон и инструмент. — Собственный опыт — лучший учитель. Пусть попробует. Поработает с полной нагрузкой часок-другой — и сама поймет, что господь создал женщину вовсе не для таскания балок в полцентнера весом каждая. Это был редкий случай, когда мой друг ошибся. Причем дважды. Мисс Хадсон выдержала почти полный рабочий день. Правда, потом двое суток отлеживалась, да и до сих пор иногда морщилась при резких движениях. Но собственный и довольно чувствительный опыт отнюдь не умерил ее восхищения теми страшными подземными монстрами женского пола — она по-прежнему говорила о них с восторженным придыханием, называла настоящими женщинами и горько сетовала на то, что сама оказалась слаба и недостойна подобного звания. Так что да, первый наглядный пример не сработал. Сейчас же я имел в виду наш разговор в поезде, когда мисс Хадсон осваивала прелести вагонного душа и не могла нас услышать. Тогда на высказанные мною робкие сомнения в целесообразности ее присутствия в Петрограде Холмс философски пожал плечами и сказал: — Пусть посмотрит вблизи на то, к чему так стремится. Может быть, ей это пойдет на пользу. Жаль, что общество «Doloj styd!» более не устраивает публичных обнажений на площадях, но, как выражался здешний полководец Суворов, за неимением гербовой… Майор Пронин, помнится, хмыкнул и добавил что-то о краткосрочности блина для собаки. Я не понял этой фразы, очевидно, какая-то сугубо славянская идиоматика, теряющая смысл при переводе. — Холмс, я не шучу. Она купила кое-что из тех предметов… ну, вы понимаете, о чем я. И собирается украсить ими стену своей каюты на «Бейкерстрите». А может быть, даже стену в гостиной — над камином. Говорит, что пока не решила, где они будут лучше смотреться. А еще эта Алиса… она, конечно, не чета тем страшным женщинам, да и вообще девушка весьма приятная, но ее идеи просто возмутительны… — Какие именно? — довольно невежливо перебил меня Холмс. — Ну… — я несколько растерялся. — Про устарелость морали и разумный эгоизм. Хотя, надо признать, какое-то рациональное зерно в этом… Но Холмс снова не дал мне договорить. — А я полагал, что вас куда более возмутит теория деления людей на два сорта. И особенно та ее часть, в которой говорится о том, что именно семья, родственные связи и моральные устои превращают человека первого сорта, человека успешного и социально активного, во второсортного неудачника, тормозя его социальный и карьерный рост. Что вас так удивило в моих словах? Неужели она не говорила об этом при вас? Интересно… Похоже, я ее недооценил. Умная девочка, говорит лишь о том, что собеседник хотя бы частично готов принять. Ну или почти готов… Когда мой друг вот так посмеивался — я никогда не мог быть уверен, серьезен ли он или же опять надо мной подтрунивает, а потому счел за лучшее не отвечать. Третий разговор начала мисс Хадсон, когда мы направлялись на ужин в общую столовую — а надо сказать, что в России коллективизм распространяется и на процесс поглощения пищи. Индивидуальные трапезы — нечто исключительное, для больных или занятых срочной работой, от которой нельзя оторваться. Все преподаватели и профессора, и даже сама ректор, питались хоть и за отдельным столом, но в том же самом помещении и теми же самыми блюдами, что и простые студентки. И надо отметить, в этом было нечто либертианское. — Алиса поедет с нами в Лондон! — заявила мисс Хадсон со свойственной ей бесцеремонностью. А потом вдруг совершенно неожиданно добавила почти умоляюще: — Пожалуйста! Вы же не будете против? А с tovarisсhem ректором я уже договорилась, она не возражает! Анастасия Николаевна подтвердила, что действительно не возражает против ухода Алисы из института, добавив, что из нее все равно не получилось бы хорошей сексуалки, потому что она «не чувствует локти» (и я надолго задумался, как в этом деле могут участвовать локти — но так и не смог предположить ничего более или менее достоверного; наверное, я просто не способен на такие акробатические изыски). Холмс же самоустранился короткой фразой: — Ну, если доктор не возражает… Возражать после такого стало, конечно же, совершенно невозможно. Пришлось соглашаться. От избытка чувств мисс Хадсон чмокнула меня в щеку и убежала к столу третьего курса — обрадовать Алису. Оттуда сразу же донеслись восторженные взвизги и радостная невнятная болтовня — впрочем, утихшая довольно быстро. Мисс Хадсон так и осталась у стола третьекурсниц, мы поужинали без нее. Четвертый услышанный мною разговор (вернее, подслушанный, ибо он не предназначался для моих ушей) разговором по сути не был, а был диспутом — своеобразной интеллектуальной игрой, как оказалось, широко распространенной в России, особенно среди молодежи. Девушки из соседнего жилого блока затеяли его сразу после ужина. По причине жаркой погоды окна были открыты и я отлично слышал их жаркий спор, наслаждаясь сигарой и видом двух гуляющих в институтском скверике прелестных девушек. Конечно, девушек там прогуливалось больше, но мой взгляд неизменно возвращался к нашей секретарше и ее новой подруге, и только деликатность и боязнь оказаться навязчивым мешала к ним присоединиться. Девушки же в соседнем помещении вели спор ни больше ни меньше чем о борьбе приоритетов при спасении жизни, выясняя, кого нужно защищать в первую очередь — своих или чужих? Мой русский недостаточно хорош для понимания нюансов, и поначалу мне даже показалось, что и саму суть спора я уловил неверно — ну действительно, о чем же тут спорить? Но подошедший Холмс, чья склонность к языкам всегда меня поражала, послушав некоторое время, уверил, что я все понял правильно. Девушки действительно спорили о приоритетности защиты. Минут десять он даже переводил мне вполголоса наиболее интересные доводы спорщиц, но потом перестал, как-то резко поскучнев, какое-то время слушал молча, все больше мрачнея, после чего удалился к себе, даже не пожелав мне спокойной ночи. Возможно, причиной его плохого настроения была тривиальная зависть — ведь с таким упоением спорить о подобной ерунде могут только очень юные создания, а далеко не все относятся к юношеской горячности со свойственным мне умилением. Девушки же тем временем после долгих дебатов пришли к парадоксальному выводу о том, что чужих порою защищать куда важнее, чем своих. Я понимал с пятого не десятое, но, кажется, основной резон заключался в том, что свои-де и сами все отлично понимают, и потому защититься тоже могут и сами. А чужие ни о чем не подозревают, и потому беззащитны. А все люди все равно братья и сестры, не важно, свои или чужие, так о чем вообще спорить? Столь оригинальное завершение долгой и местами довольно бурной дискуссии вызвало у меня улыбку. Тут как раз вернулась с прогулки мисс Хадсон, и я отошел от окна пожелать ей спокойной ночи. Но она вдруг заговорила со мной — и это был последний разговор того насыщенного событиями дня, который я полагаю необходимым привести на страницах своих Записок. — Доктор, вы врач, вы должны понять! — сказала она, сверкая глазами и улыбкой. — Это ведь правильно! Ну, что все люди разные. Не потому, что один аристократ, а другой рабочий, вовсе нет! Просто один хочет чего-то добиться, а другого и так все устраивает, понимаете? Ему достаточно маленького мещанского счастья. Он маленький и второсортный не по рождению, нет! Он сам выбрал себе такой путь. Мог бы быть победителем, но не захотел ничем для этого жертвовать. А побед без жертв не бывает. Правда ведь? Я такая счастливая, я всё-всё поняла! Это ведь так здорово, что человек сам и только сам выбирает, кем ему быть и каким ему быть! Спасибо, доктор! И спокойной ночи. Она действительно выглядела счастливой. А я понял, что Холмс и не думал надо мной подшучивать. И от этого почему-то стало тревожно.