На иных лугах

Маленькие солнышки — яркий жёлтый на поразительно чистом белом с непривычки режет глаза. Как же он отвык от света. Словно ослеп — разве не был незряч всё это время? — а теперь надо учиться видеть заново. Хочется, как прежде, на ощупь продвигаться, припадая к земле. Но чья-то рука едва ощутимо тянет за собой, и чей-то звонкий смех помогает безошибочно понять направление. Улыбка тоже слепит. Не хуже ромашек искрится, фокусируя весь свет в себе и отражая в глаза. «Невыносимая яркость бытия» — только всё намного ярче, чем можно было себе представить, ютясь в подвалах. Неужели не страшно браться за обглоданную руку, смотреть в мутные отупевшие глаза, вести за собой того, кто уже перестал быть человеком? Смеёшься снова, тянешь дальше, сквозь траву — по колено! — сквозь луговые соцветия, всё дальше и дальше от дома. Венок из ромашек прочно запутался в тёмных волосах — не распутать. И не стоит. Ему всего один день остался: каждый меченый знает, когда метка его добьёт. И от этого чуть легче на душе. И от этого можно забыть о том, что он мёртв изнутри, выгорел, загнил. Пусть ведёт вдаль, чудная. Пусть целует, ластится и принимает робкие улыбки в подарок, смеясь. Ориентир один остался — венок из маленьких солнышек. Пусть. Завтра он этого уже не увидит и не вспомнит.