На иных лугах

«В жаркое лето под поступью вянут цветы — тебе нужно это, а мне нужен ты.» Джем — Мне нужен ты

— Сложно. И больше сказать нечего. Им — нелюдям, всегда видящим жизнь с изнанки. Остаётся ли тогда ещё хоть какой-нибудь шанс на спасение? — Но не невозможно. Видимо, в воспалённых глазах зияет дырой постыдная мольба. Раз уж сами меняют условия в чужую пользу. Отвратительно, конечно, но чёрт с ней, с этой гордостью. Перебьюсь. — Деньги? Качает головой, а взгляд смеющийся. Разве хоть что-то смешное есть в том, что я здесь на коленях по собственной воле? — Дороже бери. Дороже, говоришь? Что ж тогда заливаете, мол, ничего другого не надо? Что вообще может быть дороже-то… — От денег, кстати, не отказываемся. Просто одних денег мало будет — нам только за Дорогу. Остальное — Ему. Теперь уже смеётся в голос, не стесняясь скаля пасть. Мерзость. Прав был Совет: перебить этих тварей мало. «Но к кому бы ты тогда пошёл?» До боли знакомым голосом в голове. Только бы не потерять память, как потерял тело. Только бы не забыть. Кстати, опять упрёк. Неужели я за свою жертвенность не заслужил хоть мимолётной ласки? Не к кому было бы. Даже в памяти — всегда прав, скотина. Что же тогда не выжил? — Что кроме денег? Дрожь пробирает от его смеха. Лай, скулёж, свист, скрежет — не смех. Где же так тебе горло покорёжили, миленький? — Себя. Вот и весь секрет: где-то в своих Дорогах они прячут Мастера. А кому ещё в этой канители нужны люди, готовые добровольно отдать себя? Трепетно укрывают своими жуткими шкурами от холода и пристальных взглядов Командоров. Вот и весь секрет их жизни, и вся тайна их смерти. Банально, чёрт возьми. До невозможного просто; а наши-то гадали хрен знает сколько времени, как их вытравить. Можно, конечно, доложить верхам сам факт. Там, конечно, порадуются. Приставят к награде, выдадут деньги и звание, а этих перережут. Но хватит ли этой подачки, чтобы забить на утрату… — И всё? — Всё. Вот так вот. Плачу сейчас золотом, потом — собой, и всё будет так, как прежде. Они же на это намекают, да? Будем надеяться, что на этот раз без сюрпризов. В любом случае, виноват сам буду. — Сколько? — Пятидесяти золотых хватит. Маловато как-то даже. Несолидно. Хотя, конечно, дело может быть просто в том, что я плачу исключительно за… Дорогу, да? Ну и Бездна с ними. Звон монет быстро убеждает косомордого в том, что мелочиться не собираюсь. И оскал гаснет, когда это человекоподобное перебрасывает кошель кому-то из своих прихвостней, даже не считая. Невообразимое доверие, кажется: деньги не считать! А вдруг там двух медяков не хватает? Из груди рвётся всхлип: не то истерический смех, не то слёзы. — А я бы советовал сейчас развернуться, уйти, и сдать нас всех с потрохами. Какой восхитительный совет. И абсолютно серьёзный взгляд тёмных пустых глаз без белка в мои глаза. По спине мурашки табунами. Кажется, даже по душе. Страшно. Но надо идти до конца. Ведь так? «Надо уходить вовремя. Опоздаешь — останешься кормом.» Память, да за что ж ты всё хранишь, подбирая ответы на немые вопросы? Первые уроки, первые слова, сказанные друг другу. Понимаешь же, что теперь точно не отступлю? Всегда шёл наперекор, и от своих привычек не отрекусь. Тем более, когда это нужно тебе. — Я уже заплатил. Причём, кажется, не за слова. Хмыкает, разворачиваясь и отдавая немой приказ: шаг в шаг. А я что — ничего. Иду как полагается, не отстаю. Хотя темень вокруг — хоть глаз выколи, липкая. А, может, это вокруг хлюпает. Гнилью несёт. Но сказано — шаг в шаг, вот я и иду след в след, стараясь не думать о том, в какое дерьмо — что впереди, что под ногами — вляпался. Сам. Как всегда, прав ты, милый мой: пороть меня надо было, чтобы не творил ерунды. Прав ты был, осыпая меня матами и упрёками. Но что случилось, то случилось. «Сделанного не вернуть. Прошлое нам не для того дано.» Второй урок. А клинок в руках впервые; мне тогда нельзя было ещё, а ты позволил, поддерживая мозолистыми руками. Тело за тело, душа-то твоя и так где-то здесь, готовит мне страшную кару. А впереди отблески фонарей. Неужели пришли? Мне казалось, вечность продвигаться будем сквозь канализации. — Оставь, Гэйх, — голос властный и спокойный. Если ты такой всеведущий, то почему так спокойно смотришь на то, что в твои лапы член Совета сам приполз?! Проводник порычал, зыркнул на меня пару раз, но ушёл. Отлично. Будем надеяться на остатки кодекса: может, для меня ещё не всё потеряно. Да, я боюсь, Эдгар. Да, чёрт возьми, я готов сдаться, но знаю, что уже поздно. Никуда не побегу, можешь быть спокоен — честь дороже. — Входи. Язва толчками течёт через горло, словно загустевшая кровь. Молчать становится невозможно. Спасибо, и так снаружи бы не остался. Тут теплее будет, да и почище, если честно. — А где же цветы на могилку безвременно усопшей Джульетты, а? Смех? Что, простите? Поднимаю взгляд, а там он. Живой, и улыбается, паскуда. И правда смеётся. Как всегда хитро щурит глаза. Вот только из кожи… Ирисы, мать его. И, кажется, настоящие. Цветут прямо сквозь плоть, змеятся по рукам, впиваются в волосы… Они же так не растут! Я же видел много раз! Видел. Смерть, твою, кстати, тоже видел. И тоже хрен его знает сколько раз. Сам тащил обгоревшее тело сквозь батарею. Руки все спалил. А там — командир. И приказ твоими же словами «прошлое нам не для того дано, а люди ценнее». Я же сам видел, как обуглились кости! Почему ты ещё жив? Почему я об этом не знал?! — Как Командор, — тяжело вздыхает и морщится. Зачем тогда припёрся к нам, раз уж мы так тебе не нравимся? — Как Командор я был обязан внушить тебе неизменные истины. Прошлое не вернуть, Мастера — скоты, нет ничего ценнее невинных жизней. Но как Мастер я вполне могу себе позволить небольшой каприз и не подыхать во имя сомнительного долга. Вот как? То есть я в твои планы больше не вхожу? — Ты же и сам понимаешь, что я мёртв был уже давно. Просто сейчас — прилюдно. Вот и приходится играть на публику, — а хитринка из взгляда никуда не делась. Опять испытываешь, не правда ли? — Правда, — смеёшься. Бездна, да за что. Это мы теперь по разные стороны баррикад? — Нет. Убирайся из моей головы. — Как скажешь, как скажешь. Но Мастеров давно уже не интересует война. Совет. Какая разница? И действительно. Становится легче. Настолько, что протягиваю руку и касаюсь цветов. Действительно, мать его, настоящие. — Да, чай буду, — чёрт, голос как с перепоя звучит. Не всё же тебе отвечать на вопросы, которые не звучали. — И про сахар не забудь, скотина. «И больше никогда так не пугай, хорошо?» — Хорошо. Сколько ложек, напомни? Три. Знаешь же. И ты ответил, кстати, совсем не на тот вопрос.