На иных лугах

Самым сложным было подойти к зеркалу и заглянуть в него: вся издергалась и сама на себя не похожа. Проще было заварить себе горячий чай и не облиться, когда руки сводит судорогой. Ей бы подошли фиалки — простые, лёгкие, изящные, только кто бы об этом рассказал. Она иногда писала стихи. Тоже простенькие, лёгкие, но говорить о них не любила. Потому что говоришь — одно, пишешь — другое, а думаешь вообще третье. И воспалённые ночным бдением глаза только подтверждали этот факт: она никогда никому не говорила о том, что для неё это неприятие значило. Даже погрузившись в отчаяние, она не позволяла себе истерик: вселенская скорбь, уныние, местами — как осадки — стихи со слезами. И немного чужой яркости, чтобы не погаснуть окончательно. Перед отражением букетик фиалок — для Неё, между прочим, собирала. Ещё тогда, когда казалось, что что-то имеет место и время быть. Стихи, слова, фотографии, «Моя Госпожа» — ни к чему не привела исступленная верность. Так стоило ли тратиться на неё? Стоило. Ручки истекают чернилами, как прошлое — воспоминаниями. Руки все в пятнах и ярких разводах: добро пожаловать в истерию, мой дорогой Друг. А ты вспомни: всё, что дарила ей по глупой влюбленности, она на ноль умножила. Спать надо было больше — как можно так перепутать знаки и поделить свои же слова на ноль? И теперь у одной в сердце не камень даже — пустыня и редкие вялые кустики чертополоха. Ноль. А у другой все миры поместились в пропавшую душонку: бесконечность. И, по хорошему, так в математике нельзя; только это-то жизнь, а не расчёт. Вот и сияет яркое солнце в обрамлении слов, так и не брошенных вслед. Может, Она тоже прячет от зеркала воспалённый взгляд? «С добрым утром», — в сторону.