Skalds and Shadows

Кто изваял тебя из золота и света? Пусть будет он вовек благословен!.. Ну как, по нраву ли тебе катрен? Он сможет стать основой для сонета. Закрыв глаза, я в душный вечер лета Тобой дышу, и сладостен сей плен. Но, ничего не требуя взамен, Ты, верно, ждёшь прибытия терцета? Устами более умелого поэта Краса твоя достойна быть воспета. Но, коль милы тебе мои уста... Твоя улыбка – выстрел арбалета, И сталь доспеха – не прочней вельвета, Когда мужчин сражает красота.

Она смеётся: то ли над твоими потугами рифмовать на альтмерском, то ли всё же над немудрёной шуткой. Она смеётся, и смех у неё — высокий и звонкий, искрящийся, как золотые дрейки в лучах полуденного солнца. Она действительно словно бы вся отлита из золота — и волосами, и кожей, и жидкой желтью миндалевидных глаз. Эсторэль даже пахнет золотом, — у золота свой, особенный запах! — как розовая вода и миндальное масло, как дорогое вино и бальзам из лаванды. Ты давно уже позабыл этот запах, равно как и другие приметы сдержанной, некичливой роскоши, правившей в доме твоего деда. Ты принимал как должное то, что теперь представляется редкой, изысканной драгоценностью: дорогое оружие, не читанные книги, скрипящую чистоту... Советница ярла привыкла командовать. Каждый её поцелуй – как клеймо, как утверждение своего права. Каждая просьба – плеть-семихвостка, что в случае непослушанья грозит в лоскуты изорвать тебе спину. И ты играешь по этим правилам, потому что устал от правды... и потому, что игра неожиданно тебя захватила. Когда Эсторэль впервые привела тебя в свой дом, — когда притянула к себе, когда впилась губами в твои сухие и узкие губы, — она не постеснялась высказать неудовольствие. – Нет, так не пойдёт, – пробормотала она, брезгливо наморщив нос. – От этого запаха просто необходимо избавиться! За время странствий ты притерпелся, привык и к вездесущей кислой капусте, и к нечистотам из окон, и к едкому конскому поту, и к вони собственного несвежего тела. Но Эсторэль с подобным мириться была не намерена. Твои благородные предки сгорели бы со стыда, увидев, что альтмерская девица «доводит тебя до кондиции», словно дешёвую проститутку. Но ты... тебе это даже льстило, разве не так? Её внимание, вплотную подступившее к одержимости? – Это лавандовая соль, а эта – с запахом персика... – перечисляла она, выставляя перед тобой легионы флаконов, баночек и пузырьков, – а вот ауридонская вишня, яблоневый цвет... мускатный шалфей... медовый бальзам для волос... лепестки фиалок... – А это что? – и ты указал на блюдце с какими-то красными ягодами. – А это уже для меня, милый, – сказала она с улыбкой, неотличимой от выстрела арбалета. – «Хлеба и зрелищ», если уж с остальным придётся повременить. Её наблюдательной вышкой сделалось кресло напротив ванны, и блюдце преданно составляло стражу компанию. И всё то время, пока ты отмокал в огненно-жаркой воде, и соскребал с себя грязь и промывал свои непривычно короткие волосы, Эсторэль смотрела на тебя, не отрываясь. Её поцелуи — вяжущие, с кислинкой... В чужих устах ваша история могла бы предстать до тошноты слащавой: любовники с противоположных концов Тамриэля, чьи одиночества пересеклись в суровом и негостеприимном Скайриме. «Солитьюд» – каков каламбур? Но правда в том, что Эсторэль, окружённая недами всех мастей, возжелала морровиндской экзотики, тогда как тебе захотелось «чего-то поближе к дому». Она в тебе видит лишь грозди причудливых черт и забавный акцент; ты в ней видишь лишь правильные уши и хорошую ванну, разве не так? Но когда Эсторэль клеймит тебя поцелуями, когда касается нежно, когда смеётся своим заливисто-золотым смехом... в такие мгновенья ты забываешь о том, что это всего лишь игра.