Ночная гостья

Прошло уже несколько недель нашего совместного сожительства. Весна уже вовсю овладевала ещё сонной природой – снег таял, на дорогах образовалась сплошная слякоть и грязь. Но дни становились длиннее, и темнеть стало гораздо позже, солнце согревало землю, и теперь было приятно выйти на прогулку и подышать свежим воздухом, в котором можно было уловить сотни различных приятных запахов. Птицы вернулись с юга, и теперь по утрам нас будил не будильник, а их задорное щебетанье. Можно было снять ненавистные пуховики и облачится в более легкую одежду. Природа, люди, каждое живое существо радовалось весне, кроме, разумеется, Р. Для неё это было лишь одно из времён года – ничего плохого и ничего хорошего. Однако вместе с таянием льдов, таяла и её холодная стена обледеневших эмоций. Иногда в разговорах она позволяла себе одну или две фразы о прошлом и сразу виновато замолкала, словно случайно рассказала важный секрет разведчику вражеского стана. Я не пыталась давить на неё и не заостряла внимание на этих моментах, делая вид, что ничего не поняла. То, что она начинала делиться со мной чем-то личным, было прогрессом. Правда я не знала было ли так потому, что она привыкла и привязалась ко мне или это было оттого, что человек просто не может держать столько боли в себе. Я склонялась ко второму варианту. Каждому человеку свойственно давать слабину – и это опасно лишь в случае, когда вокруг находятся люди, только и поджидающие когда же ты свалишься без сил. Со мной же она могла чувствовать себя спокойно, я не использую знания о её жизни во зло, я не оставлю её до последнего – пока она сама не скажет «уходи». Но и тогда я буду приглядывать за ней, терпеливо ожидая благосклонности Ночной гостьи. Дни мы проводили неплохо – после школы гуляли по лесу или поднимались на крышу. Порой разговаривали, а порой молчали, будто нам было нечего сказать, потому что всё уже сказано. Р. по-прежнему хранила свою холодность, хоть и чуть подтаявшую с наступлением тёплых дней весны. Её взгляд был всё так же грустен, а лицо ровным счётом не выражало никаких эмоций. Она практически ничего не ела, хотя я каждый вечер настойчиво пыталась её заставить, но все мои попытки заканчивались полным провалом, зато недостаток пищи она возмещала разными напитками – газировкой, энергетиками – её почти всегда можно было заметить с маленькой жестяной баночкой в руке. Она много спала и мало занималась чем-нибудь, что ей нравится. И, честно говоря, я не была уверена, что ей хоть что-то приносило удовольствие. Музыку она слушала охотно и даже рассказывала о любимых группах и памятных песнях, но при этом упоминала, что это уже не так хорошо, как раньше. По её словам читать она любила всегда, но раньше, вникая в книгу, отключалась и полностью погружалась в вымышленные миры, а сейчас чтение давало лишь короткий миг отрыва от реальности. И так было со всеми её увлечениями. Уставшая и тихая она напоминала мне перегоревшую лампочку. По вечерам мы обычно включали телевизор и под монотонную речь диктора делали уроки или просто лежали и смотрели новости и разные документальные передачи. Никаких сериалов, ток-шоу, и, боже упаси, фильмов. Вернее я была бы совсем не против посмотреть с ней что-нибудь, но ничего из предложенного мной не вызвало у неё интерес. Фильмами она увлекалась чуть больше года назад и пересмотрела уже всё, что только можно из интересующих её областей, а теперь её буквально от них тошнило. Новости и передачи – другое дело. Они ей нравились. Она не переставала ухмыляться и цинично подшучивать над любым бедолагой, с которым произошло несчастье, или ехидным голосом комментировала политические происшествия и новшества науки. Чаще всего я молчаливо наблюдала за ней в эти моменты и каждый раз замечала, что под её цинизмом скрывается не злоба, а скорее горечь, но сочувствие она не умела выражать. В этот раз она сидела на диванчике и, поджав под себя ноги, делала русский язык, изредка поглядывая на экран телевизора. Я же лежала на кровати и смотрела, в основном, на неё, но порой так же отвлекалась на передачу. Тогда ещё показывали громкое дело об убийстве священника, когда преступник вбежал в храм и застрелил священнослужителя. После показывали семьи священников, живущих в малонаселённых пунктах, демонстрирующих двуствольное оружие и рассказывающие о своей нелёгкой жизни. - Не глупо ли собачиться из-за веры? – подала голос Р., приподняв голову с волосами, завязанными в хвост. - А когда люди не совершали глупых поступков? – ответила я вопросом на вопрос. - Я говорю о том, что из-за религиозных противоречий люди устраивали войны и убивали друг друга, хотя вера, по сути, дело вкуса. Почему же не начать убивать из-за того, что мне нравится рок, а остальным регги? - Регги ещё ничего, но вот за пару жанров в музыке, действительно, следовало бы расстреливать. – пробурчала я. - Не помешало бы – усмехнулась она – Но ненавидеть юных любителей того, что и музыкой-то назвать нельзя – одно, а убивать людей просто потому что не согласен с ними – совсем другое. - Я тебя понимаю, но навряд ли это можно исправить. Твердолобые болваны всегда будут существовать. Кинь баночку колы, пожалуйста. Она отложила в сторону учебники и, откинув плед, подошла к холодильнику и распахнула дверцу. - Кола закончилась, могу предложить только севен-ап. - Давай. Р. достала газировку и бросила мне, а я одной рукой её поймала. - Зря ты не ходишь на физкультуру – у тебя большой потенциал. - Возможно, но я слишком скромна, чтобы это признать. – улыбнулась я. Она вернулась на своё место и вновь закуталась в плед, но учебники уже не стала брать, а подперев голову кулаком, уставилась в экран телевизора. - Зачем люди всегда пытаются доказать, что они правы? Я почувствовала, что этот вопрос явно не был связан с религией, или убийством того священника: - Я думаю, для того, чтобы не чувствовать себя ничтожеством. Люди всегда боятся неясности – они должны чувствовать, что у них всё под контролем, они всё знают и они в любом споре правы. Тогда они ощущают себя хозяевами своей никчёмной жизни. – осторожно ответила я. Она повернулась и теперь смотрела прямо мне в глаза: - Неужели нельзя пожертвовать чувством собственного превосходства ради чего-то, что дороже? - Если на это хватает ума. - А если он есть? Есть, но всё равно ничего не меняется. - Тогда посоветовала бы этому человеку умерить свои амбиции и разобраться что для него важнее, а в чём, собственно, дело? Почему тебя это интересует? Она отвела взгляд. - Я пойду покурю. - Стой, может, позже? - Нет, я пойду. - Р! – окликнула я. - Не сейчас, - она вышла и удалилась в направлении кухни. Я понимала, что ей, наверное, лучше было побыть одной, но какая-то расплывчатая бесформенная мысль, маячившая в моей голове, заставила меня мгновенно вскочить с кровати и броситься за ней. И только когда я шла по тёмному коридору я поняла – она не курила. Никогда раньше и сейчас тоже. Нервно толкнув дверь ногой, я влетела в небольшое пространство кухни с закопченным потолком. Р. стояла на коленях на грязном полу. Я подбежала и постаралась поднять её, приподняв за руки. - Что с тобой? - Ничего, уходи. - Пожалуйста, перестань. Вставай, ты простудишься. - Мне всё равно! – в её голосе послышались истеричные нотки. - Так, всё, хватит. – я сделала ещё одну безуспешную попытку заставить её подняться и, наконец, сдавшись, опустилась на пол рядом с ней. – Умоляю, поднимайся. Она свернулась в комок и отстранилась от меня: - Нет! Я не хочу! Почему все просто не оставят меня в покое?? - Прости, если я что-то сказала не так, но прошу тебя. Лучше ляг на кровать. На её лице появилась жуткая гримаса боли, она зажмурилась и бессильно опустилась на моих руках, когда я вновь попробовала сдвинуть её с места. Её рот урывками глотал воздух, как будто у неё был приступ астмы. Из горла послышался не то хрип, не то стон, полный такого отчаяния, что мне захотелось схватить её и вместе укрыться от мира под одеялом, как в детстве. Р. беззвучно плакала, задыхаясь и впиваясь ногтями в мои руки, удерживающие её. - Как больно, как чертовски до сих пор больно – с трудом прохрипела она. - Тише, тише – я принялась укачивать её как младенца – Всё хорошо. Она пыталась вырваться из моих цепких объятий, подносила руки к лицу, словно защищаясь ими, открывала рот, как рыба, выброшенная на берег жестоким течением. Но ни одна слеза не вытекла из её глаз. Это был припадок, истерика. Какая-то часть её эмоций, погребённых под деланным равнодушием смела на своём пути все преграды и вырвалась наружу так внезапно, как вырывается раскалённая лава. Ей было плохо - я это знала, но не представляла, как ей можно помочь. - Нееет, не трогай меня, не прикасайся – кричала она и изо всех сил колотила меня тоненькими руками, сжатыми в кулаки. Я всем телом прижала её к полу и крепко, хоть и не слишком сильно, чтобы не причинить ей боль, зажала руки и, близко наклонившись к её лицу, медленно, делая большие паузы, произнесла: - Послушай, возможно, я не так близка тебе и ничего для тебя не значу, но я единственное, что есть у тебя на данный момент. И если тебе плохо – я всегда буду готова помочь, даже если моя помощь кажется лишней. Мне больно смотреть на тебя в таком состоянии. Р. перестала бить меня и удивлённо, будто оправилась от глубокого шока и не понимала где находится, заморгала глазами, а я продолжила: - Ты живёшь в настоящем времени. Я знаю, что такое призраки прошлого, но всё уже прошло! Прошло! Она закрыла глаза и послушно встала, позволяя увести себя в комнату. Я уложила её на кровать и легла рядом, чтобы она чувствовала мою близость. Припадок миновал, но лёжа настолько близко к ней, я отчётливо слышала её гулко бьющееся сердце и прерывистое дыхание, которое постепенно стало приходить в норму. - Спокойной ночи. – сказала она и повернулась на другой бок. - Спокойной ночи.