Ночная гостья

Это произошло 31 декабря. Я открыла глаза, но никого рядом со мной не оказалось, я вышла в коридор, пошла на кухню, но и там никого не нашла. Я вбежала в комнату и стала рыться в ящиках – они были пусты. Исчезли цветы, рисунки, её вечный хлам, который умилял меня – везде, где прежде располагались её вещи, теперь ничего не было. Оставалась только вмятина на простыне возле меня – совсем недавно она была здесь. Я пробовала позвонить, но телефон был отключён. Я ощущала себя опустошённой. Словно это я и есть та самая квартира, из которой всё вынесли. Где она? Где она, чёрт возьми? У меня будто вырвали душу. Взяли и вырвали грязными острыми когтями. Эта комната, такая родная и близкая в одно мгновение стала чужой и враждебной. Я-то думала, что весь этот уют создаётся за счёт милых безделушек и мебели, но в действительности всё дело было в человеке. С Р. даже комната с оштукатуренными стенами была бы пределом мечты. И я поняла это только сейчас. Главным компонентом этого счастья была, конечно, она. Не идеальная, не такая уж добрая и отзывчивая, но родная и близкая до боли. В полной растерянности я вышла на улицу и медленно побрела в школу – моей единственной надеждой было то, что Р. уже там, что она объяснит мне произошедшее, и я успокоюсь. Я встречала людей, машины – всё в один миг стало чужим. Удивительно, ведь я даже не заметила насколько привязалась к ней, как жизнь уже не кажется такой, как прежде, когда она далеко. Подобные слова раньше казались мне чушью, но не теперь, когда я всё прочувствовала на себе. Это такое чувство, будто у тебя нет ноги или руки, чего-то катастрофически не хватает. Но в школе меня ждал новый сюрприз. Нет, она пришла. И даже пришла вовремя, без опозданий. Но как…какая она была. Я посмотрела на неё и испытала внезапный приступ страха – она была такая же, как в нашу первую встречу. Её одежда, взгляд. Длинное чёрное платье с корсетом и прозрачной тканью в области шеи и плеч. Короткие рукава, но на запястьях повязаны чёрные атласные и кружевные ленты, надёжно скрывающие шрамы. Тяжёлая обувь, лак – всё снова чёрное. Вот она Р., моя ночная гостья, представшая передо мной во всей своей мрачной красоте. Чёрная ткань на фоне белоснежной кожи. Траур на юном, трепещущим жизнью теле. Я хотела бы запечатлеть каждый сантиметр её тела. Ногти, руки, родинки, шрамы, её волосы, лопатки и ключицы. Она такая худая, лёгкая, её так мало в этом мире. На маленьком лице ярко выделяются глаза – самое любимое в ней. Я ни у кого не видела таких глаз. Такого же окраса – сколько угодно, но вот такого же выражения – никогда. В них, кажется, есть всё, кроме радости и хоть чего-нибудь хорошего. Там есть тошнота от осмысления всего происходящего и окружающего, тоска, грусть и отчаяние. Они затягивают. В них страшно смотреть, но и отвести взгляд становится невозможным. Порой в них проскальзывает безумие, и я ощущаю, насколько тонка грань между разумом и полным его развалом. В эти минуты я понимаю, какая она сильная, какие титанические усилия требуются ей, чтобы продолжать существовать. И, увы, именно существовать, а не жить, потому что, по сути, она не живёт. Она сидела за своей партой и смотрела в окно, сжимая в руках чёрный маркер. Когда я вошла она лишь украдкой взглянула на меня и тут же снова переключилась на зимний пейзаж за тонким стеклом, показывая мне, что не желает со мной общаться. А на улице была метель. Р. любила её. Я хотела подойти к ней на перемене, но не смогла её найти: ни в библиотеке, ни в коридорах её не было. Она не пришла на следующий урок. Теперь ещё и школа стала пустой. Всё не то, всё не так. Я была обеспокоена сверх меры: где она живёт, если съехала с комнаты? Почему делает вид, что не знает меня? Неужели её видимое выздоровление оказалось ничем иным, как блефом? Мне-то казалось, что ей стало лучше, она начинает жить и чувствовать, но за этим последовал упадок, такой неожиданный, что я была ошарашена и не в состоянии здраво мыслить о причинах этого. Последние уроки были для меня пыткой: такие нудные и томительные. Мне хотелось вскочить со своего места, скинуть все учебники, перевернуть парту и рвануть отсюда со всех ног. И никогда-никогда больше не возвращаться. Наверное, когда-нибудь я так и поступлю, если мне удастся уговорить Р. уехать отсюда со мной. Далеко, в другой город или даже другую страну. У моих родителей хватит средств на нас обеих, поэтому бояться нечего. Я бы могла изменить её жизнь, я старалась изо всех сил, но навряд ли у меня получалось хоть что-то. *** Когда мне исполнилось десять – родители отдали меня в музыкальную школу. Они купили огромное пианино и заставляли меня часами просиживать за ним, усердно уча заданное в школе. В доме с утра до ночи было слышно, как я играю, порой фальшивя. Со временем я полюбила играть на нём, как и осознала всю прелесть классической музыки. Это было восхитительно. Быть не творцом, но исполнителем гениальных произведений, извлекать чудесные звуки и пробуждать в сердцах те или иные чувства. Когда играешь на каком-нибудь любимом инструменте, даже становится легче. Нужно только подобрать близкое тебе произведение, и, тогда, играя его, постепенно отходишь от всех своих проблем и погружаешься в мир музыки. Я играла «Лунную Сонату». Снова и снова. От начала до конца. Это должно было спасти меня от навалившейся пустоты, но не спасло. Я остервенело жала на клавиши, пытаясь выжать из старого пианино всё, что возможно. Окно было настежь распахнуто, в комнату задувал холодный ветер, раздувая тюлевые занавески. Где-то вдалеке долго и протяжно выли собаки. Я не могла найти себе места. Меня удерживало лишь ожидание – я была уверена, что скоро ситуация прояснится, но вместе с тем на душе было скверно от страхов и фобий. Так или иначе, но сложно находиться одному, когда привык двадцать четыре часа в сутки проводить с одним человеком. Когда вы делаете вместе буквально всё. Начиная с утра, когда вы просыпаетесь вместе и идёте умываться, заканчивая тем, как вы вместе засыпаете. А между утром и ночью огромный промежуток в день и вечер, в который вы тоже вместе. Читая или слушая музыку, но рядом, в нескольких сантиметрах друг от друга. Ты привыкаешь к человеку, к его привычкам и характеру. Как он пахнет, как ест, вся его мимика, ужимки. Господи, как мучительно вспоминать всё это, когда от вас, единого целого, остаются только две расколотые половины. Вдруг мой телефон пикнул, извещая о новой смс от Р., следующего содержания: «Приходи ко мне, на старую квартиру ровно в полночь». Значит, вот куда она переехала. Что ж, это было ожидаемо, хотя я не думала, что она не предупредит меня и не заберёт с собой. Интересно, какие у неё были причины на такой поступок? Будет возможность с ней поговорить и всё обсудить – уже хорошо, ибо человека всегда пугает неизвестность. Я подняла руку и посмотрела на часы – полдвенадцатого, осталось полчаса, собраться и дойти. Никогда в жизни спешка не приносила ничего хорошего, но только не сегодня. Одежда летела из шкафов на кровать, ящики стола с резким звуком выдвигались, да так и оставались в таком положении, я чувствовала, что нужно спешить. Уже схватив ключи, я обнаружила, что моя верхняя одежда постирана и мне совершенно не в чем добраться до её дома, но даже это не могло меня остановить. Родители спали, я закрыла дверь на ключ и побежала. Ветер пронизывал меня насквозь. Под тонкой рубашкой сердце трепетало и бешено колотилось, адреналин разливался по телу, согревая меня. Тук-тук-тук. Ещё бежать и бежать, это кажется бесконечным. Горят фонари, мягко опускается снег. Тук-тук. Времени на то, чтобы пожалеть себя или хотя бы поёжиться от холода нет, я бегу всё быстрее и быстрее. Грудь разрывается от боли, но нужно спешить. Свет фонарей, горящие фары машин и одинокий свет в окнах кирпичных домов – всё смешивается и превращается в какой-то ком света. Это чувство потери реальности, как сон. Будто это всё не со мной, я лишь наблюдатель, соглядатай. Тук-тук-тук-тук. Развевающиеся волосы хлестают меня по лицу, горло обжигает ледяной воздух, но я вдыхаю его всё сильнее и сильнее. Вот уже вдалеке маячит её многоэтажка, но я слишком устала и замёрзла, чтобы радоваться этому. Это просто цель. Как в играх, когда ты бежишь до пункта назначения, только герои игр ничего не чувствуют, в отличие от реальной жизни. Я подбегаю к кодовой двери и непослушными пальцами набираю номер её квартиры, дверь открывается. *** Р. смотрит на меня. Я стою на пороге, с меня ручьями стекает растаявший снег, она в ужасе округляет глаза: - Где твоя одежда? - Её постирали. - Бери полотенце, вытирайся и проходи в комнату. Я раздеваюсь и растираю обмороженные красные конечности, она подаёт мне тёплую толстовку и джинсы, закутывает в плед. В комнате полная разруха. На стеклянном столе стоят бутылки виски и рома, в беспорядке валяются сигареты, причём там же, рядом с ними, лежат окурки и пепел. Гремит тяжёлая музыка из колонок. Одежда раскидана по комнате, а шторки сорваны вместе с карнизом. Хрустальные статуэтки безжалостно разбиты вдребезги. Сама Р. в коротком платье и чулках, она приземляется на кожаный диван и берёт в руки уже открытую бутылку виски, пьёт прямо из горла, а затем протягивает мне: - Пей, согреешься. Я беру и делаю несколько глотков. Она закуривает, я вместе с ней. - Как это понимать? - Что именно? – спрашивает она. - Всё это. Что за погром? Что с тобой произошло? Откуда здесь вся эта дрянь? – я обвожу взглядом стол с алкоголем и сигаретами – Переезд празднуешь, чёрт возьми? - Не слишком ли много вопросов ты задаёшь? А впрочем, ладно. Я позвала тебя сюда именно затем, чтобы дать ответы на все вопросы. – она откидывает голову назад и выпускает через ноздри дым. - Неужели, наконец, я буду в курсе всего случившегося с тобой? - Да. Так нужно. – она пьёт ещё. Я пытаюсь жестом остановить её: - Тебе, по-моему, уже достаточно. - Нет, мне в самый раз. Сегодня всё должно быть именно так. Я расскажу тебе мою историю. Не с начала, разумеется, и не до самого конца. Вряд ли ты поймёшь, вряд ли воспримешь это точно так, как воспринимаю это я, но я хочу, чтобы ты знала. – она закидывает ноги на стол, и я думаю до чего же она роскошна в этих чёрных чулках. - Да, я бы тоже хотела это знать. - Единственное, я не знаю с чего начать. Если с рождения – это слишком долго, с самих событий – ты не поймешь, почему я так на них реагировала, если не знаешь о юности. – она тушит сигарету о стекло и вытаскивает из пачки новую. - Твоё детство тоже было богато на события? - Конечно. Всё не задалось с самого начала. Мама ходила по врачам, ложилась на обследования и все наперебой твердили, что родится мальчик, а появилась я, своим первым резким криком извещая присутствующих о своём твёрдом намерении ворваться в эту жизнь. – Р. растягивает губы в улыбке, только сейчас я замечаю, что на них тёмно-бордовая помада – А потом к маме в палату приносили меня на кормление и рассказывали, что я лежу, молча оглядывая окрестности в то время, как другие дети исходят истошным криком. - Твоя мама напротив должна была радоваться этому факту – я подмигиваю и стараюсь настроить её на более весёлый лад. - Не знаю, ей было, наверное, всё равно. Но я всегда отличалась от других – это факт. И это мешало мне жить. - Это твоя индивидуальность и уникальность. - Это бред. На самом деле, лучше быть невообразимо глупой, чем видеть всё, как есть и всё понимать. Лучше сливаться с остальными и ничем не выделяться. - Я думала ты наоборот с уважением относишься к индивидуумам, отличным от серой массы. Р. делает затяжку, оставляя на сигарете тёмный след от своих губ: - Да. С бесконечным уважением и бесконечной жалостью. Это прекрасно в плане искусства, но не пригодно для жизни. Сама посуди. Ты не знаешь ни о горестях, ни о разочарованиях, ты имеешь подругу, такую, каких можно найти за пять минут, но ты думаешь, что она самая лучшая и ты счастлив. Ты туп, глуп и являешься примером зомбирования масс телевидением, правительством и всем, кому не лень, но ты просто этого не осознаёшь. Тебе просто хорошо. И кто ответит что лучше? - Если бы не было выдающихся и выделяющихся людей у нас бы не было ни этого телевидения, ничего, понимаешь? – я блуждаю по комнате в поисках стакана, чтобы не пить из горла и натыкаюсь на папку со всеми теми рисунками. Она небрежно перевязана верёвкой и брошена посреди комнаты. - Но кто сказал, что я хочу быть в их числе? Я ненавижу этот поток мыслей в моей голове, который невозможно остановить. Я бы хотела избавиться от него хотя бы на минуту, побыть в тишине, не слыша своего мерзкого внутреннего голоса. - Продолжай. Р. встаёт и, прикуривая сигарету, начинает ходить из угла в угол. Ленты давно сняты, я вижу её шрамы – она их больше не прячет от меня – в этом нет смысла. Наконец, она перестаёт описывать круги по комнате и вновь садится на диван, подгибая под себя ноги. Она начинает рассказывать.