Женщина в белом

      Если бы за пару лет до нашей свадьбы кто-нибудь сказал, что она состоится, я бы сочла это злой и подлой шуткой.       Мы были знакомы давно, очень давно. Еще при нашей первой встрече Финвэ очаровал меня и манерами своими, и всем обликом, потому вскоре сделалось очевидно, что я бесповоротно влюблена в него. Но прошло немного времени, и однажды он так искренне и от души признался, что рад считать нас с братом близкими друзьями, что мне не осталось иного, кроме как смириться и надолго запереть невзаимное чувство глубоко в сердце.       С ним я и жила. Приязнь и интерес, который иногда возникал в мой адрес у других мужчин, быстро оборачивался той же дружбой, хотя приятельницы мои не уставали делать намеки на то, что я чересчур разборчива в поклонниках. Им, конечно, было невдомек, а тайные мечтания мои были известны одному только брату: с ним у меня отродясь не было и не могло быть никаких секретов.       Так все и шло. Вскоре мы оказались в Амане, потом в год от года растущем Тирионе. Финвэ женился. Его супругу я тоже знала с тех же давних пор, хотя мы никогда не были близки. Мириэль казалась мне тихой и отчасти замкнутой, пусть и неизменно приветливой и милой. Она была умна, очень искусна в рукоделье, и я считала ее красивой той немного странной холодной и хрупкой красотой, какая навевает мысли о ледяных узорах и вызывает невольное желание оградить и сохранить. Думаю, не в последнюю очередь это и привлекало в ней Финвэ.       Буду откровенна, едва услышав об их намечающейся свадьбе, я испугалась. Подумала, что теперь любовь моя сменится иными, постыдными чувствами, и одиночество, уготованное мне злой судьбой, будет навсегда отравлено ими. Но милостью провидения этого не произошло. Не знаю почему, не знаю, что укрепило меня, но думаю, что, глядя на счастье Финвэ, на Мириэль, на то, как хороши они оба, и как трогательно он оберегает ее от любой заботы, я смогла отринуть те мрачные мысли и преодолела себя. К тому же, в скором времени мы с братом перебрались в Валимар, и я не стала противиться этим переменам, а напротив, решила, что так будет к лучшему.       То, что произошло впоследствии, всем хорошо известно, и я не буду пересказывать детали тех печальных событий. Скажу лишь, что сердце мое стало тогда разрываться с удвоенной силой. Мы с братом старались чаще навещать Финвэ, боясь оставлять его наедине с его горем: он осунулся, почти не ел, не говорил и был окутан таким плотным покровом отчаяния, что тот казался осязаемым. Мне так хотелось хоть чем-то его утешить, но я не знала способа и к тому же боялась обнаружить свои теперь дважды неуместные чувства. Но мы стали чаще проводить время вместе, и однажды брат даже уговорил Финвэ погостить в Валимаре с тем, чтобы смена обстановки хоть немного отвлекла его и развеяла тоску. Так или иначе, но время лечило. Раны, даже такие глубокие, затягивались. И утешение пришло.       Нет, я не сразу нашла силы принять его вспыхнувшую вдруг ответную любовь. Слишком много всего за этим стояло, слишком неправильным казалось, слишком очевидно было, что я займу чужое место. Знаю, об этом же шептались и в Тирионе, и в Валимаре, а может, еще где, и продолжают шептаться и поныне. И потому прежде, чем между нами состоялся откровенный разговор, и Финвэ протянул мне крошечную бархатную коробочку, мы еще изрядно помучились со своими чувствами и желаниями. Но и теперь, когда испытания, казалось, остались позади и нас наконец-то связали брачные обеты, и началась новая жизнь, она вовсе не обещала быть легкой…       Признаюсь, сперва я думала, что без труда справлюсь и с этой задачей. Она не представлялась мне какой-то особенной, невыполнимой; скорее наоборот, очень подходящей для меня, моего нрава и моих умений. Может быть, это некстати проснулась гордыня. Но вероятнее то, что меня окрылило ощущение нечаянного счастья, и я не понимала, что этот бой заведомо мною проигран.       Маленький сын Финвэ потерял мать, будучи совсем крохой, и не помнил ее. Конечно, он страдал. И конечно, я полагала, что сумею подружиться с ним, своей любовью и заботой облегчу его страдания и смогу восполнить то, чего он так несправедливо лишился. Тем более, это было бы мне только в радость: не имея тогда своих детей, я находила истинное удовольствие в общении с чужими и могла без труда поладить с каждым. Ничто не заставляло меня думать о грядущей фатальной неудаче.       Формально знакомство мое с Феанаро произошло в первые же дни его жизни, но ближе я узнала его только после смерти Мириэль. Это был невысокий худенький мальчик, черноволосый, как и его отец, с глазами серыми, но казавшимися темнее из-за лежащих вокруг теней. Он был молчалив, задумчив и обыкновенно проводил время наедине со своими игрушками; в облике его угадывались черты обоих родителей, но казалось, он больше напоминает мать. Я полагала, что и характером он пойдет в нее же.       Вместе с тем, как стали развиваться наши отношения с Финвэ, я стала больше общаться и с его сыном. Не скажу, что мы успели подружиться, но он относился ко мне приветливо и, смею думать, с некоторой симпатией. Это было хорошее начало.       — Здравствуй, птенчик, — привычно обратилась я к нему, когда мы с Финвэ возвратились однажды с прогулки в окрестностях Тириона. О нашем обручении было объявлено как раз накануне, и я планировала еще несколько дней оставаться в городе прежде, чем возвратиться в Валимар, где меня должны были сразу поглотить приятные хлопоты свадебных приготовлений. Их мы и обсуждали.       — Я не птенчик, — после затянувшейся паузы ответил тогда Феанаро и ушел, одарив меня таким темным и недетским взглядом, что я невольно застыла на месте. Обнаружилось, что если он и унаследовал характер матери, тот был не совсем таким, как я его себе представляла.       С этого момента и начались трудности. Финвэ, конечно, видел эту возникшую вдруг и растущую день ото дня враждебность и был очень ею расстроен. Но что он мог поделать? Разве что говорить и увещевать, а это не приносило плодов. Феанаро теперь всячески меня избегал, отмалчивался и все больше замыкался в себе. Последнее особенно нас беспокоило, и я понимала, что обязана во что бы то ни стало преодолеть его неприязнь и суметь снова расположить к себе. В противном случае то, что должно было стать началом новой счастливой жизни, могло обернуться новым горем.