Женщина в белом

      А всего неделю спустя наша так удачно начавшаяся жизнь омрачилась самым неприятным образом. Признаюсь, в том, что произошло тогда, была часть моей собственной вины, пусть я и не понимала, к чему могут привести слова мои и действия.       Итак, в тот день после свадьбы нас, как и было запланировано, навестили близкие друзья. Приехал брат с семьей, приехали три мои подруги с мужьями, пришли друзья Финвэ. Все были давно знакомы, и мы замечательно провели вечер: тихо, без громких речей, без танцев, зато по-домашнему уютно и тепло. Покончив с ужином, переместились в гостиную, где жена брата предложила сначала сыграть в фанты, а затем уже все вместе, гости и Финвэ, уговорили меня сесть за клавесин. Я, впрочем, не слишком сопротивлялась. Игра на нем, равно как и пение, и музыка вообще были не только моей страстью, но и входили в число очевидных талантов. Некоторые удивлялись выбору инструмента, и действительно, хоть я и могла играть на рояле, на арфе и даже немного на скрипке, предпочтение отдавала именно клавесину. Мне нравилось его изысканное звучание, нравилась старинная музыка вообще. И потом, он был так безупречно красив, что уже только прикосновение к клавишам и взгляд на расписные панели становились особым удовольствием. Одним словом, клавесин был вещью, место для которой я первым делом выбрала во дворце, и которую отправила в новый дом последней.        А дебют получился успешным. Гости остались довольны, Финвэ тоже, и поэтому так зародилась, а в моем случае возобновилась, маленькая традиция: всю неделю я играла по вечерам в гостиной, сделав перерыв только на один день, когда мы вместе — я, Финвэ и Феанаро — совершали визит на один из городских приемов. Остальные же вечера заканчивались тем, что Финвэ сидел рядом возле камина и слушал, а когда я завершала последнюю композицию, вставал, целовал меня и шел укладывать сына. Мне все это очень нравилось.        Что до Феанаро, то он за минувшие дни едва ли ко мне потеплел. Но и особой враждебности не выказывал. Кажется, между нами установилось хрупкое перемирие: он, видно, получил заверения в том, что его привычный мир не поменяется, и потому терпел мое присутствие, хотя и не пытался скрывать, что оно ему не слишком приятно. Я это понимала и не спешила делать новые шаги и навязывать более тесное общение, боясь лишний раз на него давить.       — Спит, — сказал мне Финвэ, когда очередным поздним вечером вышел из комнаты сына и притворил за собой дверь.        Рожки в коридоре уже не горели, и я с лампой в руках ждала его у входа в нашу спальню.       — Кажется, дело идет. Он почти не грубит мне.       — Я заметил. Спасибо…       Я только улыбнулась и позволила себя обнять, а затем, освободившись, попросила:       — Можно я взгляну на него?       — Конечно. Зачем спрашивать? Только не задерживайся.       Я ответила на многозначительный взгляд еще одной улыбкой и пошла вперед, к комнате Феанаро.       Мальчик действительно спал. Не став тревожить его и пригасив лампу, я опустилась на колени рядом с постелью и наклонилась ближе. Сейчас он не выглядел ни печальным, ни злым, ни капризным. Просто ребенок, утомившийся за день и калачиком свернувшийся под одеялом. Я поправила ему волосы и продолжила всматриваться в лицо.       Он был очень миловидный, но худощавый и слишком бледный. В аккуратных чертах не была и намека на ту очаровательную припухлость, какая обыкновенна для детей его возраста. Пожалуй, ему следовало бы чаще бывать на улице. И побольше есть… Не редкость, когда дети капризничают в еде, но все же здесь стоило проявить больше настойчивости. И стоило взять во дворец еще одну служанку — с ребенком, тогда у мальчика появился бы компаньон для игр. Он почти не общался с другими детьми, а это тоже едва ли шло на пользу. Еще я подумала, что неплохо бы немного сменить обстановку в комнате или сменить саму комнату: сделать ее светлее, наряднее. Принести цветы, другие шторы, обои переклеить. Может быть, повесить подходящий для детской гобелен с какими-нибудь веселыми животными… Все это не сразу, конечно, но подумать следовало. Я наметила себе план и решила обсудить его с Финвэ как-нибудь на досуге.        А пока Феанаро спал, сунув под щеку кулак и крепко обняв тряпичного зайца. Сердце у меня вдруг сжалось от нахлынувшей нежности и я, не утерпев, наклонилась и коснулась его щеки губами:       — Спи спокойно, сыночек.       Утро началось с переполоха.       В спальню постучались ни свет, ни заря, затем еще раз — чаще и тревожнее. Я рывком пробудилась и обнаружила, что Финвэ на ходу натягивает халат и уже подходит к двери. На пороге оказалась Тандариэль — Тандэ — горничная. По голосу я поняла, что случилось что-то вопиющее.       — Господин, там!.. Клянусь, когда мы уходили, все было как всегда… Господин!..       — Погоди, Тандэ, не части́, — мне не было видно лица Финвэ, но по тону я поняла, что он хмурится. Сама я поспешила подняться и тоже разыскала халат. За окном было еще серо — утро толком не наступило.       — Скажи нормально, что случилось?       — Я… Я не знаю! Мы ушли в обычное время. А утром!.. Утром пришли и увидели! — и Тандэ горько разрыдалась.        Финвэ пробормотал что-то неразборчивое и, не став дожидаться объяснений, скрылся в коридоре. Я к тому моменту успела кое-как запахнуться и подбежала к дрожащей девушке.       — Что случилось?! Кто-то пострадал? Вы позвали врача? Неужели Феанаро?! — тут я внутренне содрогнулась от подкатившего ужаса, но Тандэ отрицательно затрясла головой.       — Нет, госпожа… Все целы. Дело не в том, — выдавила она сквозь слезы и снова протяжно завыла, уткнув лицо в ладони. Накрахмаленная наколка сползла на лоб и некрасиво затряслась, когда девушка стала раскачиваться в рыданиях.       — Тогда успокойся сейчас же! Все остальное поправимо. Пойдем, покажешь мне, что случилось. Нет, постой, сначала налью тебе воды…        Но когда мы спустились вниз, я сама не удержалась от возгласа.        Гостиная была словно припорошена снегом. Всюду лежали какие-то крошечные клочки, и только когда я увидела на ковре разорванную пополам папку — давний подарок брата — и присмотрелась к белым кусочкам, то разглядела на них ноты. Рядом с папкой кто-то рассыпал и растоптал цветы. Это были орхидеи, прежде они стояли в вазе на крышке клавесина, но теперь крышку подняли, а сама ваза вверх дном торчала из распахнутого корпуса, застряв между немногими уцелевшими струнами. Клавиши были усыпаны лепестками и залиты водой. Я застыла, не веря своим глазам.       — …Я уходил последним, как всегда, — Финвэ мрачнее тучи стоял рядом с разгромленным инструментом и слушал Мелендила, дворецкого. Тот ссутулился и был бледен, но говорил неизменно ровно. — По обыкновению перекрыл газ, проверил комнаты, запер, что следует, и ушел. Во дворце оставались только вы трое.       — То есть хочешь сказать, это устроил кто-то из нас троих? — еще больше нахмурился Финвэ и взмахом остановил попытавшегося возразить Мелендила. — Милая, ты не поднималась ночью, чтобы разгромить любимый инструмент?        Я, все еще не отошедшая от потрясения, не осознала нарочитой нелепости вопроса и только покачала головой.       — Вот и я тоже. Что же получается? Может, Феанаро?.. О, как кстати!        Я обернулась и увидела в дверях заспанного мальчика. Он стоял в одной ночной рубашке, босой и все с тем же зайцем в руках.       — Родной мой, мы разбудили тебя? — наконец-то опомнилась я и поспешила укутать Феанаро оставленной в кресле шалью. — Ты же продрогнешь…       — Что случилось? — не обращая на меня внимания, глухим со сна голосом спросил мальчик.       — Сынок, не ты случайно устроил этот погром? Клавесин разломал?       Феанаро равнодушно посмотрел по сторонам, задержав взгляд на вазе, и только пожал плечами.       — Сынок? — повторил Финвэ. Складка между бровей у него сделалась четче.       — Нужен мне этот дурацкий клавесин, — буркнул мальчик.       — Феанаро. Посмотри на меня.       Их взгляды встретились, и во всеобщем напряженном молчании они несколько секунд друг на друга смотрели.       — Феанаро, теперь скажи мне, что ты этого не делал.       — Финвэ, — попыталась вмешаться я, видя, что дело принимает странный оборот, — ты же прекрасно знаешь, он спал…       — Погоди. Итак?       — Я этого не делал.       — Точно?       — Ты что, не веришь мне? — если на какую-то долю секунды у меня и мелькнула дурная мысль, то теперь я ее отбросила.       Может быть, клавесин мальчику не нравился. Может, цветы были не по вкусу. Но он, конечно, ничего с ними не делал. Даже не потому, что объективно не мог. Вопрос отца вызвал у него такое ненаигранное удивление, сменившееся самой настоящей обидой, что ни о каком притворстве речи быть не могло. Глаза округлились недоверчиво, а рот приоткрылся: он очевидно растерялся.        Я поспешила покрепче приобнять его и поправила сползающую шаль.       — Нет, что ты! Никто не подумал, будто ты мог это сделать…       — …Это она, да? — он резко отстранился от меня. Обиженное лицо в одно мгновение исказилось гневом. — Она сказала, я виноват?! Я так и знал!       И он с неожиданной для своей комплекции силой отпихнул меня обеими руками и бросился прочь. Не удержав равновесие, я села прямо на паркет. Тандэ ахнула и поспешила на помощь.       — Феанаро! — попытался остановить Финвэ. — Немедленно вернись!       Это, конечно, не подействовало.       — Останешься в свой комнате весь день!       А это, насколько я могла судить, едва ли было наказанием…       Когда быстрые шаги на лестнице стихли, и где-то наверху громко хлопнула дверь, мы все тоже вздрогнули и, наконец, отмерли.       — Уберите здесь все. И накройте завтрак, — бросил Финвэ и ушел. Я поспешила за ним.       Завтрак получился — одно название. Я не могла найти сил, чтобы притронуться к еде, а Финвэ хмурился и все помешивал и помешивал ложечкой давно остывший кофе.       — Я неправильно повел себя. Или лучше сказать: ужасно?       — Ты перенервничал, — я попыталась его успокоить.       — Это не оправдание. Да, жутко испугался: кто, демон побери, мог такое учинить?! Но недостойно было выговаривать Мелендилу. Не говоря о Феанаро…       — Почему тебя вообще посетила эта мысль? Такой погром и ребенок…       — Он слишком похож на мать.       Я кашлянула, помедлив.       — Ну да, такой же тихий и замкнутый… Но причем здесь это?       Финвэ хмыкнул.       — Я имел в виду, такой же упрямый. И не только.       — Упрямый? Как Мириэль? — я недоверчиво улыбнулась. Эти два слова рядом даже звучали странно.        Финвэ тоже улыбнулся, уже шире, но невесело.       — Знаю, знаю… Не ты одна удивляешься. Да, все верно: Мириэль была и милой, и приветливой, и тихой. Но и ужасно упрямой. Со стороны этого было не разглядеть, но если что-то взбредало ей в голову, то поделать ничего было нельзя. У меня никогда не доставало сил хоть в чем-то ее переспорить. Даже в мелочах.        Это для меня было откровением.       — Ни за что бы не подумала. И вы часто спорили?       — Почти никогда. Разве что в начале, до того, как я хорошо ее изучил. А позднее редко… Помню, однажды мы сидели здесь, в гостиной, я что-то читал, она вышивала. И вдруг сказала: «Мне не нравятся эти шторы». Не знаю, почему, она сама их шила… Я посмеялся и отмахнулся, мол, прихоти беременной. Через неделю она свои слова повторила. Я сказал, что раз так, распоряжусь, пусть сменят. А еще через неделю она отложила пяльцы, поднялась с дивана и сдернула эти несчастные шторы вместе с карнизом. Я так опешил, что не успел и с места подняться, а она затолкала их в камин и как ни в чем ни бывало вернулась к шитью. Слова не произнесла… Так что мы почти не спорили.        Видимо, на лице у меня отразилась такая буря эмоций, что Финвэ немного натужно рассмеялся и, потянувшись через стол, взял меня за руку.       — Ну вот, теперь ты подумаешь, она была не в себе. Или того хуже. На самом деле нет. Просто иногда она… Не стеснялась проявлять свои эмоции. И вазой в стену, если с рукоделием вдруг не ладилось, запустить могла. Потому я и подумал… Ты же видела, как он посмотрел? «Дурацкий клавесин!»       — Да, ты удивил меня… Но все равно мальчик не виноват. Он едва проснулся и не понял, что случилось. Тем более, если клавесин или моя игра ему не по нраву.       — Скорее всего. Но кто-то же это сделал!       — Не шуми. Мало ли, какое объяснение может быть. Вазу сквозняком сдуло.       — И изорвало ноты?       — Значит, крыса пробралась или кошка уличная. Все. Я не хочу сейчас думать об этом, меня только перестало трясти. Мелендил уже написал мастеру, тот придет завтра и все настроит. А тебе следует сейчас же помириться с сыном.       — Сейчас он наказан, — покачал головой Финвэ.       — Несправедливо.       — Он тебя толкнул, — напомнил Финвэ, — это неприемлемо.       — Он рассердился на меня, потому что ты дал повод подумать, будто я наябедничала.       — Я понимаю. Прости… Я все испортил, да? — тут лицо у него сделалось совсем несчастным. Я вздохнула и поднялась с места.       — Сходи сейчас. Это странное недоразумение, его надо уладить поскорее. Я пока еще раз оценю ущерб и расспрошу прислугу.