Just trust me

      Не понимаю, зачем мальчуган согласился, чтобы я его сопровождала, ибо, несмотря на малый возраст, уверена, он прекрасно справился бы и сам. Но я даже не знаю, кого благодарить за то, что он появился, ведь сложно представить, что я делала бы, если бы пришлось остаться с остальными. Кажется, уже все поняли: комбинация я плюс отсутствие присмотра равно мини-хаос. Да я и сама считаю это не самой хорошей идеей, потому что уверена:гладко все точно бы не прошло. По крайней мере, до этого мой внутренний магнит работал исправно. Глупо надеяться, что его поля вдруг взяли и размагнитились. Насколько я помню из физики, само собой такое никогда не происходит. Вот бы их кто-нибудь перестроил с неприятностей на удачу. Хотя, может это и случилось? Ведь сейчас я не грызу ногти, судорожно пытаясь придумать, как не быть балластом, а чувствую себя очень даже полезной. Почти полезной. – Ты чего? Нам сюда, – мальчуган опровергает выбранное мной направление и правильно делает. Он определенно справился бы сам, если бы не потрясение, от которого Уильям, – именно Уильям, когда назвала его Уилли, мальчик поморщился, ясно давая понять, что такое сокращение собственного имени ему не по душе, – ещё не до конца отошёл, хотя изо всех сил старается делать вид, что все в полном порядке. И, должна признать, держится он довольно неплохо, лишь изредка вздрагивая и оборачиваясь на противный смех прохожих, интонацией напоминающий улюлюканья хорька. Но такое случается всего пару раз. Утром люди не особо-то веселые, в основном нам встречаются угрюмые лица. Надеюсь, до вечера мальчик сможет полностью прийти в норму, и ночные кошмары обойдут его стороной. Джарви и вправду не самое приятное создание, хотя внешне, когда держит рот закрытым, кажется очень даже милым.       Отвлекаю Уильяма разговорами, старательно подбирая не связанные с сегодняшними событиями темы, хотя меня так и подмывает спросить, что он один, в такую рань делал так далеко от дома. Приходится кусать язык, довольствуясь лишь догадками. Их у меня, правда, тоже не много. Вернее, вообще нет. Так что, себя саму от мыслей я отвлекаю этими же разговорами.       Подходим к метро. Если честно, к подземкам испытываю не лучшие чувства. Всегда не ленилась выходить раньше, чем нужно: лучше потрачу кучу времени стоя в пробке, но под открытым небом, чем пробуду тридцать минут в метро. Но сейчас выбирать особо не приходится. Можно считать, это тот редкий случай, когда другого выхода нет. Последний раз до этого я была под землёй, когда пришлось посетить обязательную экскурсию с классом. Далёкие школьные времена.       Не особо горю желанием осматриваться, считая, что туннель, он и через сто лет будет туннелем, а платформа – платформой. Подумаешь, эскалаторы «прилепят» и развесят разную рекламу на стены, покрытые сверкающей плиткой. Ничего интересного. Большее внимание уделяю стенду, пытаясь изучить маршрут. В моем времени их двадцать пять, в тысяча девятьсот двадцать шестом – всего два. До Бронкса и до Бруклина. Слегка наклоняю голову на бок, пытаясь проследить траекторию движения. Нужно отвести Уильяма домой, а потом вернуться к банку, который в настоящем пытался «ограбить» нюхль, а в будущем в нем будет работать моя мать. Договоренность встретиться там.       По подсчётам Ньюта, времени пока я разъезжаю по городу как раз должно хватить, чтобы отыскать фвупера. Интересно, учитывал ли он мою неуклюжесть как погрешность? Какие данные вообще были взяты для этих расчетов? А что будет делать Ковальски? Трансгрессировать вместе с Куинни? Конечно. Почему бы и нет? Он то уже вполне нормально переносит перемещение в пространстве. Закусываю губу. Я определенно завидую. – Нам надо вот сюда, – Уильям тыкает на название станции. «Сити-Холл». – Отлично, пошли, – я немного воодушевляюсь, ибо знаю эту станцию. Более того, я знаю, как она выглядит именно сейчас, в настоящем. Спасибо той самой школьной экскурсии.       Пока выходим на платформу, напрягаю память, пытаясь вспомнить, что там рассказывал экскурсовод. «Сити-Холл» – была первой станцией города, которая приняла пассажиров. Все подземное передвижение по Нью-Йорку началось с нее. Сейчас «Сити-Холл» не действует и используется только для разворота поезда, следующего по шестому маршруту. Особо любознательным пассажирам разрешается не выходить на конечной остановке и посмотреть на закрытую станцию через окошко поезда. Именно это мы и делали, пока экскурсовод закидывал нас кучей памятных для метрополитена дат. К сожалению, больше вспомнить мне ничего не удается.       Подъезжает поезд, и мы заходим внутрь. Уильям без перерыва болтает о науке, не забывая на особенно важных моментах поправлять очки указательным пальцем. Я пытаюсь понять, о чём именно он так увлеченно рассказывает, но уже через несколько слов начинаю чувствовать себя тупой, не имея ни малейшего представления, как поддерживать разговор. Кажется, мне даже с Пикеттом было проще общаться. –... Вот. А всего месяц назад, пятого ноября, открыли новую комету, – Уильям запинается, слегка морща носик. – Не могу вспомнить, как ее назвали. Испанской фамилией, в честь открывателя, – добавляет он, поднимая глаза на меня. Пауза. При движении вагон пошатывается из стороны в сторону, выбивая ритм какой-то, известной только ему, мелодии. Стою, отрешенно смотря на мальчика, и только когда он вопросительно вздергивает брови, понимаю, что ребенок ждет от меня ответа: – Оу, – спохватываюсь, не зная, чего сейчас во мне больше: растерянности, удивления или чувства стыда. – Я не знаю, как назвали эту комету, – Уильям хмыкает, направляя задумчивый взгляд куда-то в сторону, от чего легче мне не становится. Не нравится мне этот хмык. Сразу веет университетом, в котором я часто слышала такие вот разочарованные звуки в свой адрес, а все потому что адвокат – вообще не моя профессия. И какого черта я послушала маму, предав мечту стать психологом? Не перестаю убеждаться, что с умением «читать» людей жить бы мне стало бесспорно легче. – Комас Солло, – мальчик победно щелкает пальцами. Кошусь на него, перебирая всех известных мне учёных. Мелькало ли где-нибудь на страницах учебников имя Уильяма Смитта? Либо этот ребенок вундеркинд; либо, люди, выступающие против гаджетов и новых технологий, – правы, и пока техника развивается, мы нещадно тупеем. В моем времени семилетние дети знают хотя бы созвездия? Лично я, по-моему, знала только то, что космос бесконечен. А звёзды воспринимались, опять же, как нечто таинственное и волшебное. Если один из небесных светлячков падает – надо обязательно загадать желание. Смешно. Но я делаю это до сих пор. Что ещё смешнее – я до сих пор в это верю. Если бы Уильям прочитал мои мысли, то, уверена, раскритиковал бы меня в пух и прах. – Следующая наша, – я еле удерживаюсь, чтобы не сказать: «Да, пап», – потому что как раз так себя сейчас ощущаю. Это даже забавно.       Больше Уильям не блистает своими знаниями, о чем-то задумавшись. Я тоже погружаюсь в свои мысли, чувствуя вернувшееся напряжение, не предвещающее ничего хорошего. В ушах снова появляется шум мощных крыльев птицы-грома, перекрывающий стук колес и приносящий с собой уже знакомую тревогу.       Закрываю глаза, надеясь уловить обрывки воспоминаний. С такими днями, не перестающими удивлять чередой самых невероятных и неожиданных событий, и с ненормированным сном, я слегка потерялась во времени. Тихо усмехаюсь. В моей ситуации это звучит как каламбур. Но, если не ошибаюсь, сейчас идёт пятый день как я посмотрела «Тварей». Эпизоды последних тридцати минут фильма воссоздаются перед внутренним взором какими-то клочками, с неровными и мутными краями.       Помню ночь, черную воздушную массу, внутри которой потерялся Криденс и Таймс-сквер. Конечно, в моем времени площадь выглядит иначе, но ее просто нельзя спутать с чем-то другим. Огонь, крики бегущих от неизвестной разрушительности людей, яркие вывески, с неоновыми искрами падающие со зданий, перевёрнутые прямо на дороге машины, за одной из которых прячется Ньют, и Грейвса, идущего по площади к парящему и пульсирующему над ней обскуру, – я помню довольно хорошо. Но потом все обрывается и дальше всплывает эпизод с дождем.       «Как так?», – спросите вы, – «Как можно было забыть самый кульминационный момент фильма?». Все довольно просто: я его не видела. Да, вот так вот. Победитель по жизни. Столько времени в нетерпении грызть ногти, зачеркивать в маленьком календарике дни, в ожидании премьеры, и профукать такой важный, можно сказать ключевой, эпизод.       Обскур, Таймс-сквер, звонок матери, который я не смогла заставить себя сбросить или проигнорировать, и дождь, забирающий у маглов воспоминания о событиях прошедшей ночи. Самое обидное, что телефонный разговор оказался совершенно пустяковым, обычным, даже закончился привычной ссорой со сбрасыванием вызова. Хотя, возможно не уделяй я столько внимания звуком, просачивающимся через закрытые двери кинозала, все могло пройти более-менее гладко. Но если перебороть себя и выйти в холл развлекательного центра у меня получилось, то игнорировать тревожную музыку и обрывки фраз я не смогла себя убедить.       Черт. После фильма нужно было сразу заставить Кейко рассказывать, что происходило, пока меня не было в кинозале, а не делиться своей неприязнью к Тине. Скачущий от полученного впечатления пересказ намного лучше, чем неведение. Что ж, масло в огонь подлито, тревога разрастается и жжет изнутри все сильнее. – Мы приехали, – Уильям дёргает меня за рукав пальто, заставляя открыть глаза. – Ты слишком много думаешь, – выносит вердикт он, смерив меня пристальным, изучающим взглядом. – Поверь, ты не первый, кто говорит мне это, – пожимаю плечами, спеша оказаться на платформе, пока двери поезда не закрылись. – Разве это плохо? – пытаюсь хотя бы у него найти поддержку. – Смотря о чем именно думаешь, – философствует юный вундеркинд, но посвящать его в свои мысли я не собираюсь. Навряд ли ответ: «Пытаюсь вспомнить будущее», – его устроит, а пытаться придумать что-нибудь другое и врать нет смысла. Уверена, Уильям раскусит меня не хуже любого взрослого.       «Сити-Холл» – голубыми буквами в такой же голубой рамочке гласят таблички. Их здесь таких две: на стене точно посередине станции и перед лестницей, бегущей на поверхность. В этот раз делаю исключение и не тороплюсь выходить из подземки, осматриваясь. Бежевая мозаика в стиле ар-деко, местами отбрасывающая теплый свет висящих ровным рядом ламп; все колонны обрамлены тускловато-зелёными кирпичиками; арочный потолок нависает полукругом; и одна несчастная деревянная лавочка со спинкой, приставленная к стене. Да, именно такой я эту станцию и помню, может быть, лишь немного более обшарпанной, но сути это не меняет. «Сити-Холл» будто застыл во времени.       Нью-Йоркское утро в метро – это всегда куча народу и разница в годах не изменяет данного факта. Боюсь потерять Уильяма в толпе, поэтому беру его за руку. Мальчик явно считает это лишним, но высказать свое мнение не решается, только недовольно насупившись. А может быть его вид напускной, и на самом деле он даже рад такому физическому контакту. Мне от этого джарви тоже до сих пор как-то не по себе.       Мы еще даже не успеваем протиснуться к выходу, когда на станции начинают проникать приглушённые хлопки, отдаленно напоминающие мне выстрелы. Не знаю, с чем ассоциируют их другие, но по толпе пробегает волнение. Уильям сильнее сжимает мою ладонь. Все на несколько секунд утихает, а потом разносится уже совсем не отдаленный хлопок. Как будто какой-то гигант со всей силы ударил кулаком по земле как раз в том месте, где находится каменный потолок станции. Люди подхватывают этот звук недоуменными, растерянными и испуганными возгласами, заряжая друг друга искорками паники. Сверху падает несколько плиток, стены начинают трещать, лампы скрипят, и я могу поклясться, что в этот момент все представляют, как «Сити-Холл» рушится подобно карточному домику, намереваясь оставить в своих руинах десятки захоронений. И вот теперь начинается настоящая паника.       Ещё в детстве нам пытаются вдолбить в голову, что в любой непонятной ситуации нужно действовать организованно, иначе погибнут все. У меня перед глазами до сих пор стоит картина, как куча жучков пытаются выбраться из воды, карабкаясь не только по соломинке, но и по своим сородичам, тем самым скидывая и топя друг друга. Я всегда была очень впечатлительная, и никогда не сомневалась, что не забуду этот «урок». Но сейчас даже я не могу совладать с собой, хотя прекрасно знаю, что эта станция доживёт до моего времени, а, следовательно, рухнуть сейчас она точно не может. Так что, о других и говорить нечего, права судить их у меня нет.       Проталкиваюсь к выходу вместе со всеми, радуясь, что люди не толпятся у лестницы, а довольно быстро поднимаются вверх. Никто даже не падает и ни по чьим телам не карабкаются, как это обычно показывают в фильмах. Так что воспоминания о жуках и соломинке быстро вылетают из головы, а ещё из руки вылетает ладошка Уильяма. К своему стыду замечаю я это не сразу, а когда все же обнаруживаю, то оказываюсь не хило так откинутой от ребенка живым потоком. Приходится приложить немало сил, чтобы справится с упрямым течением.       Когда я все же добираюсь до мальчугана, народу на станции почти не остаётся, а вместе с ним отступает и паника. Присаживаюсь на корточки возле Уильяма и помогаю ему освободиться от цепких лап лавочки. Подумать только, в «Сити-Холл», как уже упомянула, всего одна единственная скамейка и именно за нее каким-то образом зацепился ребенок. Крепко так зацепился. С первого раза выдернуть шнурок куртки, застрявший между досточками, не получается. Надеюсь, мое невезение не перепрыгнуло на него.       Провожаю взглядом последнего растворяющегося где-то на поверхности человека, уже абсолютно спокойно высвобождая Уильяма, и шагом веду его к лестнице. – Что это было? – не знаю, что ответить. Все началось совершенно внезапно, в несколько секунд достигло своего пика и так же быстро улеглось. Странно это. Никак не могу разгадать, что являлось причиной, ведь все основные действия должны происходить на Таймс-сквер. Но уже через мгновение понимаю, что лучше бы я так и оставалась в неведении: – Кажется, это, – на вопрос можно было не отвечать, но я зачем-то это делаю, начиная медленно отступать от лестницы и тянуть за собой ребенка, сам мальчик вряд ли бы смог сдвинуться с места. Он поддается, но не перестает большими глазами смотреть на надвигающуюся темную массу. Возможно, Уильям даже не моргает, уверять не могу, потому что сама не свожу взгляда с обскура. Но лично я точно не моргаю.       Чернота, пульсируя и извиваясь, медленно плывет на нас. Пытаюсь рассмотреть в этом сгустке агрессии, страданий и отчаяния Криденса, но изнутри мелькают только красные пятна. Сначала еле заметно, а потом яростно сверкая.       Уильям делает не слишком удачный шаг, задевая ботинком один из отколовшихся кусочков плитки. Тот издает противный скрежещий звук, похожий на то, как когтистые лапы скребут по стеклу. Это и обычного то человека раздражает, заставляя морщиться, а Криденса, который весь сейчас как один оголенный нерв, кажется, очень сильно выводит из себя. Он быстро собирается в одну небольшую массу, как хищник, готовящийся к прыжку, а потом резко расширяется и начинает метаться в разные стороны, ударяясь о стены и осыпая их. Еле удерживаюсь, чтобы оставаться на месте, а не нырнуть в какое-нибудь укрытие, закрывая голову руками. – Криденс, – выставляю ладошки вперёд, тем самым показывая, что я не опасна, и делаю маленький шаг навстречу обскуру, пытаясь привлечь его внимание и, что более важно, достучаться до потерявшегося внутри черного клубка отрицательных эмоций ребенка. – Я знаю, что тебе больно, – тщательно подбираю слова. Вот если бы я еще знала, как успокаивали его в фильме, и возможно ли вообще это сделать. – Поверь, я прекрасно понимаю твои чувства, – резкие и хаотичные движения обскура становятся более плавными, постепенно утихая. Теперь он парит в воздухе почти неподвижно. Слышу тяжёлое дыхание. – Я жила в приюте, назвать который «хорошим» ни у кого язык не повернется, – думаю, что в этой ситуации не стоит выражаться грубо, но вместе с тем пытаюсь донести, что условия у нас были весьма похожие и, следовательно, мои слова не пустые попытки его успокоить. – Криденс, я знаю, чего ты добиваешься, но, поверь, есть другие пути для решения, – возможно, мне просто кажется, но темная масса становится не такой черной, и я даже начинаю различать лицо Криденса. – На самом деле ты не хочешь быть похожим на Мэри Лу, правда? Не хочешь, чтобы тебя ненавидели и боялись так, как ты ее.       Никогда не могла похвастаться ораторскими способностями и, не будь наше с Криденсом прошлое так похоже, я определенно бы не справилась. Но эта история мне слишком знакома, слова оказываются верными. Обскур поднимается к потолку, освобождая лестницу, и медленно скользит к путям. Понимаю, что нужно порадоваться своей находчивости и бегом бежать наверх, но не уверена, что оставлять сейчас Криденса одного будет правильным решением.       Оглядываюсь в поисках Уильяма и нахожу бледного мальчугана вжимающегося в стену в отчаянных попытках стать невидимым. Кажется, заставить его самостоятельно выйти из метро у меня не получится. Закусываю губу, разрываясь, как говорится, между двух огней, а обскур тем временем приобретает человеческое очертание. Это победа! Не моя, а Криденса. Он справился, взял под контроль свою необузданную силу. Так должен закончиться пропущенный мной эпизод в фильме? – Криденс, – аккуратно подхожу к краю платформы, между двумя прижавшимся к стенам выбирая все же его. – Есть люди, которые могут, а главное, хотят тебе помочь. Просто доверься им, – для меня в свое время такими людьми стали мама и Кейко. Для Криденса, не сомневаюсь, это будет Ньют или Тина.       Ещё один едва уловимый хлопок, сопровождающий трансгрессию. Его я уже научилась различать и спутать ни с чем не могу. Оборачиваюсь к лестнице, встречаясь взглядом с Ньютом. Уже ведь ни для кого не секрет, что у меня талант оказываться в самой гуще событий, правда? Но я всё же надеюсь, что Скамандер комично вздернет брови, как это было в фильме, когда он увидел нюхля, притворяющегося манекеном для украшения. Но этого не происходит. Во всем: взгляде, мимике и движениях парня – скользит неподдельный и ни под чем не замаскированный страх.       Опускаю глаза в пол, чувствуя себя виноватой. Ньют растерян, ведь любое неверное движение, один шаг не туда и черная мина взорвется, подрывая не только его. Без сомнения ударной волной снесет и меня с Уильямом. Думаю, Скамандер в мельчайших подробностях помнит, что обскур сделал с Генри Шоу младшим. Не каждый возьмёт на себя такую ответственность «сапера». – Криденс, можно я к тебе подойду? – Ньют не дожидается ответа, бесшумно ступает вперёд, почти крадётся, спускаясь с платформы на рельсы.       Криденс, как затравленный, загнанный в угол жестокими хулиганами зверек, не сводит с него глаз, готовый в любой момент сорваться с места, убежать или напасть. Скамандер в свою очередь сохраняет зрительный контакт, а я буквально чувствую, как он ищет возможность подать какой-нибудь знак, но я понимаю и без этого. Отхожу от края платформы. Уильям подбегает, маленькими пальчиками обхватывая мою руку. – Я уже встречал таких, как ты. Маленькую девочку. К сожалению, я не успел спасти ее, но я могу помочь тебе, – Криденс еле заметно кивает. Мы все немного расслабляемся. Пора бы запомнить, что делать этого нельзя.       Еще один хлопок. Но прежде чем успеваю рассмотреть трансгрессирующего, в Ньюта летит голубоватая вспышка заклинания, сбивающая его с ног и заставляющая пробороздить вперёд, поднимая занавесы пыли. Криденс срывается с места и убегает в глубь туннеля, слегка покачиваясь. Подавляя возглас, поворачиваю голову в попытках рассмотреть появившегося человека, встречаясь взглядом с Грейвсем. И время как будто замирает. Уверена, на самом деле это всего доля секунды, но мне кажется, что проходит намного, намного больше.       Грейвсу нужно пустить в Скамандера ещё одно заклинание, пока тот не успел подняться, или быстрее идти за Криденсом, но он почему-то не двигается с места, смотря на меня. Не сразу осознаю, что у него есть ещё и третий вариант. По телу пробегает холодок, мне хочется закрыться, а ещё лучше убежать и где-нибудь спрятаться, ибо он все знает. Я для него олицетворяю власть над временем. Грейвс уверен, что Пути принадлежит мне, я читаю это во взгляде. А он в свою очередь понимает по моему, что знаю его истинное лицо. И, кажется, возможность менять прошлое, самолично смотреть на будущее и возможность нескончаемое количество раз переиначивать настоящее привлекает Грин-де-Вальда больше, чем мощь обскура. Он уже собирается делать шаг ко мне, но меня спасает пущенное Ньютом заклинание. ЛжеГрейвс уворачивается, но яркой вспышке все же удается его задеть, оставляя небольшой порез на щеке. – Черт, – Грин-де-Вальд трансгрессирует, снова появляясь, но уже где-то в туннеле, который отголосками эхо сообщает об его передвижениях. – Что будет с Криденсом? – спрашивает Ньют, предварительно пробежавшись по мне и Уильяму взглядом и убедившись, что мы в порядке. Смотрю куда-то в пустоту, мямля, что не знаю. – Мэй? – Скамандер берет меня за плечи, пытаясь заставить взглянуть на себя. – Я не знаю, – уже более внятно. Я хочу помочь, правда, но не могу даже предположить, какой исход ждёт Криденса, ибо после моего возвращения в кинозал, Эзра на экране больше не появлялся. Какого хрена я поперлась отвечать на этот чертов звонок?! – Послушай, сейчас мне плевать на устройство времени, – я совершенно не привыкла к такому грубому, громкому и требовательному тону со стороны Скамандера, хотя такое уже пару раз было. – Если его можно спасти, то я должен знать как, – чувствую, как плечи начинают ныть. Ещё немного и появится боль, оставляющая за собой синяки. Меня пугает такое резкое изменение поведения, которому раньше я не уделяла должного внимания. – Мэй, ты должна сказать, – парень встряхивает меня. Сжимаю зубы, отталкивая его: – Ньют, услышь меня! – сверлю Скамандера хмурым взглядом, и надеюсь, что глаза ещё не очень заметно слезятся. – Я не знаю! Ясно? – слова теряются в шуме, создаваемом подъезжающей поездом. Это конечная станция, а, следовательно, вся толпа сейчас выйдет здесь, что крайне опасно, ведь Криденс снова плывет по потолку черной массой, а слова Грин-де-Вальда только ещё больше злят его, чему свидетельствуют красные вспышки, сверкающие в темноте туннеля.       Поезд останавливается, Ньют взмахивает палочкой и открывается одна единственная дверь вагона, остановившегося возле нас, но прежде, чем люди успевают через нее выйти, Скамандер пихает меня и Уильяма внутрь: – Здесь слишком опасно, – ещё один взмах, двери закрываются, и поезд задом наперед уносится на станцию, с которой только что прибыл, под недоуменные возгласы людей.       Внутри что-то обрывается. Стою, не шевелясь до тех пор, пока мы не прибываем на станцию. Я не злюсь на Ньюта, ведь дело касается спасения человеческой жизни, меня лишь огорчает то, что он мне не поверил. Потеря доверия – самое отвратительное, что может быть.       Как только оказываемся на платформе, беру Уильяма за руку, не задерживаясь в попытках узнать, что собираются делать ошарашенные люди. Их небольшой ступор мне даже помогает, не создавая препятствий. Выходим из метро, и дышать становится легче, все же подземки имеют на меня какое-то странное влияние. Останавливаюсь возле лавочки, на которую присаживается Уильям. За все это время мальчик не говорит ни слова то ли потому что видит мое состояние, то ли из-за ещё одного личного потрясения.       Раннее морозное утро превращается в какой-то сырой день. Температура поднимается, меняя свежий воздух на влажный запах, неприятно оседающий в лёгких. Светло-серое небо, на котором нет ни единого просвета, все равно умудряется раздражать и слепить глаза. Или дело тут вовсе не в яркости?       «Сити-Холл» не так далеко от нас, я даже отдаленно слышу гул толпы, вот только увидеть происходящее там мешают дома, высокими свечками устремляющиеся ввысь. Но все равно продолжаю вглядываться вдаль, с каждой минутой все больше осознавая свои беспомощность и бесполезность. Я уже ничего не могу сделать и единственное, что остаётся, стать наблюдателем. Призраком, что слоняется где-то по близости, но никак не влияет на ход вещей, ведь стоит ему попытаться хотя бы просто взять предмет, тот останется неподвижен. Или, ещё я могу сравнить себя со зрителем, наблюдающим за событиями с мягкого сидения. Хочешь кричи, хочешь рви на себе волосы, ори на экран и кидайся в него попкорном – все равно ничего не изменится. Но, черт, сейчас я не смотрю кино, а нахожусь в нем. И от этого подавленность и осознание собственной ущербности только увеличивается.       Сверкающий серыми искрами и горящий красными прожилками обскур темными лентами струится вверх, поднимаясь выше крыш домов, отчего становится виден мне. Там, висящий над куполом неба, он собирается в небольшой шар, замирая в воздухе, словно давая людям возможность рассмотреть себя лучше. Шумно выдыхаю. Возникает такое чувство, будто я в другом мире. Вечно мрачном мире, где над темными небоскребами всегда серое небо и неизменно чёрное солнце с пепельными лучами. Идеальное отражение внутреннего мира депрессивного человека. У меня даже появляется непонятное желание зарисовать увиденное. И с чего режиссеры решили снимать эти события ночью? Хоть я и не видела, как это выглядит на экране, уверена, днем все в несколько тысяч раз завораживающе.       Не успеваю в полной мере, как бы извращенно это не звучало, насладиться картиной, как обскур резко расширяется, – вблизи это выглядело не настолько красиво, как издалека, – начиная напоминать темную галактику, а потом устремляется вниз. Волны землетрясения доходят и до меня, хватаюсь за лавочку, чтобы устоять на ногах. Напряженно всматриваюсь в просветы между домами, но больше ничего не вижу. Звуки тоже затихают.       Минут пять ничего не происходит. Во мне начинает зарождаться надежда на то, что все на самом деле обошлось. Мы ведь все всегда надеемся на хеппи энды, верно? Каждый заслуживает счастливую концовку своей истории, но сейчас я гоню эти мысли, ведь не хочу, чтобы история Криденса заканчивалась сегодня. Этого не должно произойти. «И не произойдет», – мысленно твержу я, как будто от моей уверенности в это что-то действительно может поменяться. Но происходящие дальше событии подтверждают обратное, жестоко ставя меня на место.       Яркая вспышка, заставляющая зажмуриться, ужасный крик боли, который я не выдерживаю и закрываю уши руками и, как подсказывает внутреннее ощущение, последний взрыв, оставляющий лишь черные ошмётки, которые сразу же подхватывает ветер, запруживая в посмертном танце. – Он умер, да? – тихий, едва слышный голосок Уильяма, а может быть, он кричит, просто до меня его слова долетают с трудом. – Да, – слышу собственный сухой голос, но отказываюсь воспринимать сказанное. Нахожусь в каком-то невидимом вакууме, который не пропускает мысли в мою голову. Не хочу думать, анализировать и осознавать случившееся, лучше просто остаться в этом состоянии «секунды до», когда ещё не успеваешь понять, что произошло.       Светло-серое небо начинает темнеть, сгущая тучи, где-то вдалеке сверкает молния и запоздало грохочет гром. Этот момент я уже видела в кинотеатре и знаю, что будет дальше. – Идём, нужно укрыться от дождя, – произношу, как мне кажется, совершенно безэмоциональным тоном, на автомате выискиваю ближайший магазинчик, у которого есть козырек, и бреду к нему. Странное состояние, наблюдать за собой как бы со стороны. Не знаю, как к нему относиться. Нравится оно мне или нет.       Теперь, вместо темных, пульсирующих лент, в небо поднимается золотая птица-гром. Набрав высоту она замирает в воздухе, вокруг нее сверкают несколько небольших молний, меняя цвет оперения на серебристый. Френк кричит, расправляя крылья, и начинается дождь. Птица-гром делает несколько кругов вокруг площади перед мэрией и летит вперед. Помню, что Ньют хотел выпустить Френка в Аризоне, но теперь ему придется добираться до пустоши самостоятельно. Думаю, он справится.       Дождь превращается в ливень. Задираю голову и только тогда, когда Френк проносится мимо, прощаясь со мной мелодичным криком, будоражащим все внутри, наконец-то прихожу в себя, и меня накрывает. Примерно в этот же момент на дорогу перед магазинчиком трансгрессируют Ньют и Тина. Видимо, решили оставить Якоба и Куинни наедине.       Делаю шаг навстречу, но Ньют выставляет ладонь: – Не выходи под дождь, – послушно остаюсь стоять на месте, хотя предпочла бы оказаться под дождем, дабы замаскировать блестящие дорожки на щеках от слез каплями. Шмыгаю носом, закусывая губу. Тина прочищает горло, не так часто можно увидеть ее неловкое замешательство: – Эм, я… я пока верну его домой, – она как-то нервно тыкает указательным пальцем в Уильяма и исчезает вместе с ним раньше, чем мальчуган успевает что-либо возразить. – Мне очень жаль, – говорю очень тихо, смотря в глаза. Скамандер все ещё стоит под дождем, от чего его волосы быстро намокают, меняя соломенный цвет на темно-рыжий. – Ньют, я правда не знала, – делаю ещё один шаг. Последний, потому что если продвинуть вперёд ещё на десять сантиметров, то попрощаюсь с воспоминаниями, попадая под капли. – Думаешь, я бы стала осознанно подвергать Уильяма такой опасности? Мы бы вышли раньше или поехали бы на трамвае, – тараторю, пытаясь хоть как-то оправдаться, потому что сейчас убеждение: «Я не виновата, поэтому не вижу смысла оправдываться», – не работает. Я виновата. Виновата, в своей чертовой зависимости от матери, навязчивом желании получить ее одобрение. А теперь Криденса нет. Он ведь был всего лишь запутавшимся ребенком. – Я бы обязательно сказала. Тот случай со зверями был совсем другой, тогда я знала, что все закончится хорошо, и… – замолкаю, когда Скамандер наконец-то подходит, прижимая меня к себе. Утыкаюсь ему в плечо, чувствуя прохладу дождя, приятно остужающую кожу. – Я верю, – выдыхает Ньют куда-то мне в макушку.       Искренне надеюсь, что он не врёт.