Keep an eye out for your soul, girl Don't let the devils take it away Hills are dark here, hills are cold girl It's soaked in blood, they're draped in pain. [La Coka Nostra - The Stain]
Настырный луч солнца немыслимым образом находит лазейку в плотно задёрнутых шторах из чёрного жаккарда, щекоча веко. Эрик нехотя продирает глаза, жмурясь от света, посмевшего вторгнуться в пределы его среды обитания и рассеять идеальный полумрак комнаты. Боковое зрение мельком улавливает контуры инородного тела, мирно посапывающего в его постели, вынуждая повернуть голову. Картина, открывшаяся взгляду изумляет, и из горла непроизвольно вырываются хриплые ругательства. Девушка безмятежно спит, свернувшись калачиком прямо поверх одеяла. Волосы сияют мёдом, разлитым по подушке, а на бледной, почти прозрачной коже щёк, розовится яркий румянец. Эрик опасно хмурится и придирчиво сканирует её взглядом. Несанкционированное вторжение в его постель вводит в заблуждение – мимо него и муха не проскочит незамеченной, а тут... Он всегда просчитывает шаги и их последствия с точностью до миллиметров, практически не допуская погрешностей. Тем не менее, вероятность промашки существует, и вот оно, подтверждение. Она кажется во сне особенно хрупкой и беспомощной, оголенная шея так и манит сомкнуть пальцы крепким браслетом, чтобы затрепыхалась задыхаясь, чтобы бледная кожа синела, лопались капилляры и вздувались венки на лбу. Она мямлит что-то неразборчиво и ворочается, перекатываясь на спину, словно кожей чувствует на себе его убийственный взгляд. Странно, но сейчас ему совсем не хочется лишить её жизни. Особенно, когда взгляд скользит по бедру вверх, упираясь туда, где края задравшегося халата отбрасывают неровную манящую тень. Ноги стройные, ровные, гладкие, живо видятся разведёнными в стороны. Слишком белые. Слишком. В его груди закручивается воронка, куда засасывает рёбра и вся кровь стремительно утекает вниз. Он с силой давит на рану от пули, убеждаясь, что это не сон и пачкает пальцы тут же выступившей сукровицей. Рваный вздох срывается с её губ, когда тяжелая рука ложится на бедро, сжимая, изучая на ощупь нежную кожу, и нетерпеливо следует вверх. Она распахивает глаза и моргает часто, привыкая к свету. Отчетливо найдя чужой взгляд напротив, пытается сесть, но Эрик настойчиво давит ладонью на грудь, опрокидывая на лопатки. Девушка неожиданно лукаво улыбается краешками губ, спрашивая: - Не ожидал? – в глазах, наполовину прикрытых пушистыми ресницами, скачут обезумевшие бесята. - Не сегодня. Он тянет за завязанный узлом пояс, рывком распахивая полы халата и плотоядно вгрызаясь взглядом в голое тело. - Даже не буду спрашивать, какого хера ты здесь делаешь, – низко рычит Эрик, перехватывая её запястья, пресекая попытку укрыться от него махровой тканью. Все вопросы будут после. Сейчас же, внизу живота растёт почти болезненное желание распять ненавистную девицу на этой постели. Он накрывает её собой, вжимая худое тело немалым весом в шелковые простыни и запечатывает протесты опытом, и сухими губами. Девчонка ерзает под ним, упирается ладонями в широкие плечи, отталкивая, но это всё равно что пытаться сдвинуть гранитный монолит. Сопротивление неуверенное, фальшивое, то ли себе для галочки, то ли что бы окончательно взбесить его. Кусается, когда его язык раскрывает губы и настойчиво проталкивается в рот. Бьет по спине, всаживает острые ногти в кожу ниже лопаток, за что получает болезненные укусы, и отметины от беспощадных рук. Он вгрызается в её губы как голодный пёс и пальцами больно давит на щёки, вынуждая разжать челюсти. Ещё немного и она сдаётся, смягчается, окончательно выдохшись, и вот уже ладони касаются его так мягко, ласкающе, что чувствуется в этом какой-то подвох. Он пересчитывает пальцами ее выпирающие ребра, что вздымаются в идеальной синхронности с лёгкими, на зубах скрипит сахарный песок, когда её губы охотно раскрываются ему навстречу и язык лижет нёбо, задевая кромку зубов. Но эти поцелуи как будто ненастоящие, как будто вместо сахара-рафинада подсунули сорбит для диабетиков. И даже он сам, будто другой, скованный невидимыми путами по рукам и ногам. Что же не так? Он отлепляет засахаренные губы от её рта, отстраняется, пристально вглядываясь в лицо, словно заподозрив неладное и награждает раскрасневшуюся от возбуждения щёку пощечиной злой и звонкой. Она лишь охает обиженно, изумлённо, и смотрит виновато, словно знает – заслужила. Уголок его губ дергается в разочарованной ухмылке и он с нескрываемым наслаждением бьет наотмашь снова, и снова встречает в её глазах немую покорность. Всё встаёт на свои места. Будь она настоящей – уже бы пришлось заламывать руки как буйной умалишённой, связывая этим вот махровым поясом. Настоящая Хейес бы вообще не пришла (всё таки он не ошибся в расчётах), и точно не позволила бы бесстыдно лапать себя. Настоящая Хейес уже бежала бы в ванную выворачивать внутренности и, раздобыв где-нибудь наждачную бумагу, неистово сдирала кожу, избавляясь от его настойчивых прикосновений. Ловя в силки каждый брошенный ею взгляд, он знает, что ей интересен, но неприятен до тошноты. - Это временно, вот увидишь. А сейчас, он сгребает мягкие волосы в охапку, машинально сжимает кулак, словно проверяя степень готовности, и бьет. Тонкая кожа на аккуратной скуле лопается, расцветая ярким кровоподтёком, подстегивая его звериное нутро щедро разукрасить всё девичье лицо. Она подбирается вся, выставляя руки перед собой как защиту, когда он заносит кулак снова. Настоящая Хейес уже постаралась хотя бы отвесить тычок в ответ. Её эрзац почти безвкусный, пресный, с такой Хейес играть не интересно и скучно. Какой интерес во вседозволенности? Другое дело настоящая Хейес, а эта... Позволяет рывком поставить себя на колени и толкнуть вперёд. Покорно утыкается лицом в подушки, оттопыривая аккуратную задницу, за что получает увесистый звонкий шлепок. Позволяет войти в себя, послушно прогибается в пояснице, двигает бёдрами навстречу, словно ей недостаточно его глубоких сильных толчков. Стонет слишком томно, слишком похабно, пока он неистово трахает её сзади, оставляя метки от пальцев на мягких бёдрах. Он хотел бы оставить на ней как можно больше, она ведь так любит следы. Эрик усилием воли гонит сон прочь, но корявые когти Морфея отчаянно не желают отпускать, словно девчонка сама цепляется за него ногтями, прося ещё и ещё. Её очертания смазываются медленно, нехотя, исчезает сперва всё вокруг, а затем и она. Его бросает в непроглядную черноту, прежде чем липкий сон отпускает. Чувство незавершённости стоит колом в боксерах, он люто бесится, вскакивая с постели и едва не выносит дверь ванной комнаты с петель. Когда именно он успел пресытиться, Эрик и сам толком не понял. Пока одна девка сменяла другую, а пошлые стоны мешались с горькими слезами, яркий калейдоскоп ощущений внезапно выцвел, став буднично-серым. Ещё недавно горячая молодая кровь кипела, то и дело требуя подбавить жару, теперь же секс стал такой же обыденностью, как и потребность в ежедневном приёме пищи. Лишь бы в ответ не ковыряли мозги чайной ложечкой. Хейес же, самим фактом своего существования, выковыривает его мозги методично и со знанием дела. Он давно щепетильно прошерстил её послужной список вдоль и поперёк, убедившись – эта упёртая баба может добиться своего и таки сожрать его со всеми потрохами, не подавившись. Эрика это подстегивает и дико заводит – он игрок азартный, рисковый, но тягаться с ним не любят, попросту боятся. И она боится, но хорохорится изо всех сил, а у самой дыбится на холке шерсть. Одно ясно – сдаваться сука не намерена. И она переступит грань, зайдёт далеко за, если потребуется. И тогда он сдерет когтями всю её добропорядочность и честность медленно, слой за слоем. Выгрызет зубами куски её правдолюбия, ниспуская до себя, пачкая кристальную чистоту в чёрной саже, которой он готов щедро ссыпать из собственного пепелища внутри. Он смотрит на свое отражение в зеркале, уперев руки в края раковины, а хочет смотреть ей в глаза. Не из-за сраных сантиментов – он на них не способен, а лишь для того, что бы от души плюнуть в остопиздевшее ему лицо. На зубах скрипит сахарный песок.***
За тонкой, как будто картонной стенкой её временного жилища, громкая перебранка соседей и явные признаки семейного насилия. Словно сговорившись с ноющими застуженными этой ночью мышцами, они совершенно не дают сосредоточиться, загаживая её радиоэфир помехами. Голова нестерпимо трещит и каждый громкий звук грозит расколоть хрупкую скорлупу черепа. Очередной стук кулаком в стену скандальные соседи успешно игнорируют, как и обезболивающее обходит стороной нервные окончания, ничуть не притупляя боль. Она сидит на небольшой кровати, поджав под себя ноги и невидящим взглядом сверлит разложенный перед собой пасьянс из бумаг. Надежда на то, что голову чудным образом посетит прозрение, если она продолжит настойчиво гипнотизировать листы с печатным текстом и бездумно возить пальцем по тачпаду, угасает с каждой минутой. Маленькая комнатка, едва вмещающая необходимые предметы мебели, давит четырьмя бледными стенами с выцветшими обоями в аляповатый цветочек. Тем не менее, даже этот безвкусный узор смотрится куда лучше сквозных дыр от пуль. Пока в её квартире царит полная разруха, а все коллеги и знакомые наверняка пытаются дозвониться на вынутую из мобильного симку, выбирать не приходится. Весь её квартал с самого утра стоит на ушах. Пришлось околачиваться вокруг дома не меньше часа. Нарезать круги, дожидаясь, пока полицейские закончат работу и рассосётся взбудораженный происшествием народ, чтобы хотя бы сцапать собственный ноутбук. Хейли совсем не хочется попадаться на глаза кому-либо, тратя драгоценное время на бесполезные расспросы. Да и Эрик, как не прискорбно, прав: привлекать излишнее внимание к себе совершенно ни к чему. Укрыться у прожженной нелегкой жизнью и крепким, сбивающим с ног запахом дешевого табака, тётки Рут, было лучшей идеей. Она и сама чёрная настолько, что кажется будто от количества смол в её сигаретах, потемнели не только легкие. Старая кляча не взяла ни цента за проживание, умудрившись обругать Хейли за жалкую попытку сунуть деньги в морщинистую ладонь. Видно до сих пор считает себя чем-то обязанной, и сколько не талдычь, что это всего лишь работа – из черного рта тут же льётся поток отборной брани. Все видят её злой сварливой старухой, но Хейли хорошо помнит их долгие разговоры и горькие слезы женщины. В то, что её сын повесился, верили все, кроме Рут. Так уж вышло, что в их работе принято руководствоваться статьями закона, уликами и фактами, а не каким-то там чутьём убитой горем женщины. Только вот у материнского сердца чутьё особое, необъяснимое ни логикой, ни здравым смыслом. И Хейли ему доверилась. Убийца Уильяма Дженкинса, на чьём счёту оказалась не одна жизнь, не выйдет из тюрьмы никогда. Где-то под листами бумаги вибрирует телефон. По номеру, заранее заготовленному на экстренный случай, могут дозвониться только двое и она точно знает – опять Итон. Питер не звонил ей никогда и вряд ли что-то поменялось теперь. - Надо встретиться. Это срочно. Она, как обычно опаздывает, кутаясь от холода в необъятных размеров шарф. Тобиас почти допивает свой кофе, нервно постукивая длинными пальцами по фаянсу, сидя за столиком в углу захолустной кафешки. - Что за срочность? – фыркает она, плюхаясь на стул напротив. – У меня, между прочим, ещё гребанная куча дел. - Недовольство своё засунь куда подальше. Если в департаменте действительно завелись оборотни – я считаю своей прямой обязанностью вмешаться, – Тобиас на взводе и не пытается скрыть растущего раздражения. Из посетителей здесь только они. Тучная официантка Мэгги (по крайней мере, так написано на её бейджике), натянуто улыбается, обслуживая их столик. Хейли заказывает кофе, забывая о данном самой себе обещании воздержаться от любимого когда-то напитка. - Тебе крупно повезло, что я вырвался на осмотр твоей квартиры. К тебе масса вопросов и не только у полиции – тебя хочет видеть Макс. Они считают, что владелец чёрной Audi, имеет прямое отношение к произошедшему. В твоих же интересах рассказать мне всё как есть, чтобы не пришлось потом мучительно долго отчитываться перед верхушкой, – без запинки проговаривает Итон, осознавая впрочем, что из Хейес нихрена и клещами не вытянешь, если заупрямится. - Похоже на допрос, – тут же ощетинивается она, словно обвиняемая в особо тяжком, резко прерывая затянувшуюся преамбулу. - Как раз наоборот – я пытаюсь его не допустить, – возражает Тобиас. – Если я отмалчиваюсь, это не значит что я нихрена не соображаю в какое болото ты себя загоняешь. - У меня всё под контролем, понятно? Я прекрасно осознаю возможные риски и связанные с ними потери. Именно поэтому я предпочту пока не высовываться, чтобы меня не пустили на свино-говяжий фарш раньше времени, – ядовито шипит Хейес. – У тебя есть что-нибудь стоящее, или ты позвал меня чтобы мозги полечить? - Есть кое-что. Эти ребята как специально засветились на дорожных камерах, но не поленились хорошо прибраться за собой, – Итон скрипит зубами, поймав её скучающий вздох. - Мне всё же удалось найти немного материала для проведения генетической экспертизы. Есть совпадение, – он небрежно швыряет на стол папку, подводя итог, - вот только боец числится погибшим на одной из Иракских кампаний уже шесть лет. Хейли сухо хмыкает, не перегружая лицо эмоциями, только в сощуренных глазах появляется неподдельная озадаченность. Подобного в её практике не встречалось, а в существование сверхъестественного не позволяет верить хронический скептицизм. - В папке его досье. Ты знаешь что делать. Раз уж ты предпочитаешь оставить всё это в тайне, то и я считаю должным скрыть улики. А это может дорого мне обойтись. - Спасибо, – выдавливает из себя Хейес. - Так может скажешь, кому принадлежала машина? – наседает Тобиас, не желая сдаваться, хотя почти уверен, что знает ответ. Между ними виснет вязкое, желеобразное молчание, в котором плотно застревает звук поставленной на стол чашки. - Нет, – отрезает Хейес, может слишком резко, плевать, - Мне пора, - сгребает папку и сбегает из кафешки, словно преступница. Её кофе остаётся нетронутым.***
- Как же ты пожалеешь, что связалась со мной, –ухмыляется Эрик, не обращая внимания, сказал ли вслух, или слова так и застряли в горле. Он бесконечно доволен собой. Шестерка выбрал правильного человека. Ушлая медсестричка смотрела на доллары жадно, благо самообладание и принадлежность к другому виду не дали ей высунуть язык и радостно залаять. Она приняла предложение не без внутренней борьбы, но ему не впервой видеть сомнение в чужих глазах и Эрик знает, как с этим бороться. Шелестящие купюры быстро решают проблему, надежно латая разверзающуюся пропасть в душе и исправно глушат вкрадчивый внутренний голос. Они всегда выбирают деньги. Почти всегда. Некоторые бедолаги, всерьёз считают, что у них есть выбор. Честность не в моде, как и эфемерное понятие души. Он оставил свою в раскалённых песках Ирака. - Ваш пациент – Питер Хейес. Твоя задача – аккуратно подсовывать ему это, – Эрик делает короткий жест рукой и паренёк на соседнем сидении выуживает из небольшого чемодана несколько пакетиков с порошком, - Справишься? Она несмело кивает. - Если это для тебя затруднительно, я могу найти другого человека, это не проблема, – безразлично жмёт плечами он, делая глубокую затяжку и лениво выдыхает сигаретный дым девчонке в лицо. Сейчас в моде электронные сигареты и заменители вкуса. Его организм категорически не воспринимает суррогат ни в каком виде. - Я справлюсь, это не сложно. – медсестричка морщит нос, заметно нервничает, мнёт пальцы. Упустить хороший куш совсем не хочется. - Отлично! – открыто улыбается он. – Знал, что мы поладим. Когда закончится это – позвони по номеру на визитке, – паренёк тут же услужливо тянет чёрный кусок картонки, на котором нет ничего, кроме цифр. – Будешь умницей – получишь прибавку к зарплате. Она пытается улыбнуться в ответ. Выходит из ряда вон плохо. - Все, свободна. - А... Кто он, этот Питер Хей...ес? – девчонка запинается, видя как мрачнеет её «работодатель». - Тебе, блять, было сказано вопросы задавать?! Свободна!***
Она завершает неброский макияж жирными мазками помады по губам, прикидывая, когда последний раз видела себя такой. Оттенок «пыльная роза» был когда-то её любимым. Или зеркало в ванной комнате нагло врет, или она действительно ничего. Отчего-то под рёбрами колет досадой, напоминая о временах, когда она являла собой пример для подражания, успешно совмещая работу с всегда безупречным внешним видом. В какой именно момент вся её жизнь пошла трещинами, прямо как эта старая блеклая плитка ванной комнаты, история умалчивает. Предположительно, точкой невозврата стал день, когда Питер едва не умер словив передоз, и лавина поползла вниз, беспощадно швыряя Хейли на скалистые выступы. Иногда она всерьёз задумывается, где отыскать того пресловутого дьявола, что покупает жалкие людские души в обмен на блага. Ей нужно всего-ничего, всего одна плёвая по адским меркам, просьба – с рогатого не убудет. Вероятно, она знает одного, жгучая ненависть к которому разъедает её изнутри карборановой кислотой. Здравый смысл давно забился в угол и дрожит, уже не задавая навязчивых вопросов: зачем? Зачем она продолжает лезть незащищенной грудью на амбразуру, изводя себя мыслями о том, в какой момент враг решит, что с него довольно откладывать на потом её встречу со смертью? Во рту мерзко и горько, она облизывает по привычке губы, но помада хорошая, стойкая, не сотрется и не оставит отпечатков на бокале. - Что полезно для дела – хорошо для тебя. – В сотый раз повторяет она как мантру, оценивая себя напоследок и убеждаясь, что её внешний вид не вызовет никаких подозрений. Хейли прячет лопатки под тканью нового кашемирового пальто, затачивая в уме вопросы и выстраивая в голове модель поведения. На все про всё должно уйти не больше часа, и то, при условии, что Эрик знает мужчину, досье которого она суёт в сумку. Охрана на входе не торопится её пропускать, амбалы застывают каменными изваяниями и смотрят куда-то поверх её головы. Впрочем, всё кардинально меняется, когда она с высоко задранным подбородком, врёт о том, кто её ждёт. Внутри все девять кругов ада, безудержный круговорот людских страстей, образующих жгучий коктейль из похоти и тщеславия. Здесь каждый может найти себе грех по вкусу. Чужие грехи, надо сказать, очень заразны; черти издалека почуяв свежую, нетронутую плоть, так и норовят наброситься. Все ощущения растворяются в вязком трансе, мерцающим цветными софитами. Грохочущая музыка заполняет собой каждую клеточку тела, сотрясая черепную коробку. Её будто засунули в вакуум; кажется ещё немного, и в этой вакханалии потеряешься навсегда. Хейли глядит по сторонам, стоя посреди свободного от беспорядочно движущихся тел островка, когда чужая рука подхватывает её за талию, увлекая за собой. Она заведомо знает, с кем столкнётся взглядом, озираясь из-за плеча - средоточие зла снисходительно улыбается ей уголками губ. Ноздри щекочет уже знакомый запах парфюма и внутри стремительно разбухает чувство тревоги. Все заранее заготовленные и пропитанные смертельным ядом кураре вопросы разом испаряются, теряют свой вес. Его ладонь покоится на изгибе талии, придерживая легко, но настойчиво. Она вертит по сторонам головой: никто не смотрит на них, никому нет дела. Будучи слишком увлечёнными самолюбованием и выпячиванием собственных достоинств, они не заметят, даже если Эрик надумает всадить ей пулю в затылок посреди танцпола. Звук выстрела растворится в музыке, как в кислоте, а они так и продолжат танцевать, переступая тело и брезгливо фыркая, по неосторожности наступив в лужицу крови и испачкав дорогие дизайнерские туфли. Хрупкие, криво наложенные швы самообладания трещат и вот-вот разойдутся, обнажив рваную рану. Всё её существо просит, умоляет вырваться и бежать от него без оглядки, пока не поздно. - Уже поздно, – подсказывает разум. Ей остаётся поместить волю под пресс, заставляя обтянутые черным капроном колени не дрожать, и послушно идти вперёд. Другого пути для Хейес нет.