Стук каблуков поглощается темным ковролином, впитывается в ворс, цвет которого не определить из-за слабого бордельного освещения. Внутренняя сторона её рёбер обшита абсолютно идентичным материалом, о который практически неслышно ухает сердце. Прекрасная звукоизоляция.
Хейес смиренно шагает бок о бок с заклятым врагом и едва держится за края разума, стараясь мыслить холодно, но задача из разряда невыполнимых, пока тепло тяжёлой ладони жжётся сквозь ткань платья и бедра едва соприкасаются при ходьбе. Здравый смысл оставляет попытки до неё докричаться, теперь лишь нервно, как душевнобольной в припадке, посмеиваясь:
сама понимаешь, куда катишься? Она понимает слишком хорошо, как и то, что Эрику здесь можно всё. Ему вообще можно всё, но это лишь вопрос времени.
Здесь, на нижнем этаже, на порядок тише — музыка не разрывает барабанные перепонки и Хейли ненадолго кажется, будто она вовсе лишилась слуха. В воздухе плотным туманом висит запах алкоголя и наркоты, а градус разврата значительно превышает допустимые нормы. Сплошь, знакомые все лица: чинуши, большие шишки, значимые персоны. Вот, сыночек основателя популярного благотворительного фонда: он наверняка уже снюхал две сплошные через плотно скрученного Франклина, а теперь стеклянными глазами глядит перед собой, едва покачиваясь в такт расслабляющей музыке. Не мудрено, ведь вдыхать отборный кокс на честно отмытые баксы гораздо веселее, чем снабжать больницы лекарствами. Вот владелец крупной корпорации, опрокидывает последнюю стопку из десяти, следом зарываясь носом между грудей танцующей на его коленях стрипитзерши. Ей щекотно и она, запрокинув голову, хохочет, обнажая белоснежные зубы.
«Неужели вся эта поебень ему по душе?» — Хейес исподтишка косится через правое плечо, натыкаясь на перманентно пренебрежительное ко всему живому выражение лица и неизменно скучающий взгляд. Несомненно, происходящее тут — всего лишь ширма, за которую ей так необходимо заглянуть. Хейли спешит отвернуться, чтобы ненароком не попасть в стальные силки его радужек.
Вновь оглядывая всё это мракобесие, она чувствует, как азартное желание обыскать, обнюхать тут каждый угол, переворачивая столы, вспарывая вульгарно-бордовую обивку кресел, вплоть до отдирания от пола плинтусов, покалывает кончики пальцев. Разрядить бы обойму в потолок, разгоняя к чертям всю эту кагалу, чтобы заметались и кинулись врассыпную, как поганые крысы из горящего здания. Вот только сгори все дотла — эти проныры быстро найдут себе другое пристанище. Спрос рождает предложение, общественная потребность зависеть от чего-либо всё равно найдёт свою нишу.
Хейли сцепляет зубы, стараясь абстрагироваться от окружающей обстановки, что давит, стягивает терновым венцом голову, и ей бы избавиться от этих стен и от проклятого платья скорей.
— Располагайся, — остановив выбор на столике в самом углу зала, Эрик предлагает сесть, вскользь пройдясь откровенным взглядом по фигуре. — Неплохо выглядишь, — одобрительно заключает он, пока Хейес неуклюже расправляет юбку и устраивается на кожаном диванчике.
-
Звучит так, будто я на свидание к тебе приперлась, мудачина ты ряженый. Хотелось стать частью толпы. Мне не с руки бросаться в глаза, — отвечает она более резко, нежели хотелось. —
А ведь можно было мило улыбнуться и сказать «спасибо».
Прочное самообладание обращается хрупким мыльным пузырем, когда Эрик смотрит вот так, прицельно в глаза, и чуть усмехается её попыткам выглядеть хозяйкой положения. Она боится его так же сильно, как и ненавидит, но ему не привыкать; он готов отдать руку на отсечение, что под столом у неё трясутся коленки, хоть и задирает подбородок вверх, делает вид, что её не напугать — пуганая. Прозрачные стенки шарика опасно дрожат — ещё немного и он разлетится на сотни мельчайших брызг. Хейли выдыхает и пытается придать себе более-менее непринуждённый вид, пока мужчина отвлекается на миловидную официантку и заказывает себе «как обычно», предлагая выпить и гостье.
— Не стоит, будем считать, что я на работе, — возражает она. — Воды без газа.
— Так ты здесь по делу, а я уж подумал, что просто соскучилась, — хрипло говорит он, растягивая рот в самодовольном, приторно-сладком подобии улыбки.
Хейес поджимает губы и изо всех сил пытается собрать мысли в кучу. Полезть в сумку — веская причина, чтобы оторваться от невозможных глаз, да и разделаться со всем этим хочется поскорей. Она достаёт папку и нарочито небрежно подвигает ему.
— Давай сделаем так: ты взглянешь, ответишь на парочку моих вопросов и спокойно разойдёмся каждый по своим делам. Без лишних телодвижений, — деловым тоном говорит она и по привычке складывает перед собой руки, сцепляя пальцы в замок.
— Может, все-таки выпьешь? У нас здесь делают замечательный Май Тай, рекомендую попробовать, — Эрик, впрочем, заглядывать в папку не спешит, успешно игнорируя её. Он вообще никуда не торопится, вальяжно откидывается на спинку диванчика, и отправляет сигарету из портсигара в рот. У него широкие ладони, крупные кулаки с выделяющимися суставами — такими только и месить лица соперников в кровавую кашу, хоть прикладывай к делу как орудие убийства.
— Может, обойдёмся без этих фальшивых пиететов? Достаточно просто делать вид, что мы не хотим перегрызть друг другу глотки.
— Хоть в чем-то наши желания совпадают, да? — он услужливо, по-джентельменски, предлагает сигарету.
— Не отнимай моё время, а я не стану отнимать твоё, — качает головой Хейес; настаивает на своём, двигая папку на противоположный край стола.
— Ты куда-то торопишься или тебе здесь не нравится? — он говорит медленно, вкрадчиво, почти мурлычет и неторопливо затягивается, выпуская изо рта аккуратные никотиновые кольца. Если курение убивает, то она отчаянно желает, чтобы это случилось немедленно. — Может, музыка играет слишком громко, — Эрик наклоняется ближе к столу, стряхивая пепел и не прекращая смотреть, ища в её глазах реакцию на раздражитель, коим является он сам, — или люди смущают тебя? Я могу закрыть заведение, чтобы мы остались одни, если тебе так будет комфортней. Мне, однозначно, будет.
Он провоцирует её нарочно, прощупывает взглядом от пробора вниз, по распущенным волосам и до открытых плеч, Хейес напрягается, выпрямляет спину и сцепляет зубы так, что дергается жилка на шее. Эрик однозначно остаётся доволен произведенным эффектом. В его глазах вызов, дерзкий и нахальный, но она держится стойко и в конфронтацию с ним вступать не собирается. Нет никаких сомнений — внутри девчонки сейчас клокочет гнев, он хорошо разбирает ненависть, что плещется за кромкой темной радужки, но надо отдать должное — виду паршивка не подаёт, хоть и кусает щёку изнутри, нервничая.
— Ты просил меня тебе помочь, но я не смогу этого сделать, если ты, в свою очередь, не поможешь мне, — размеренно и спокойно говорит она, уже приевшийся до оскомин текст. — Взгляни на фото в папке и скажи, знаешь ли ты этого человека. Это существенно упростит мне задачу и сократит время на поиски.
Он лишь сухо хмыкает сквозь стиснутые зубы и отворачивается, словно теряя всякий интерес к девчонке, что не желает ему подыгрывать. Все эти профессиональные уловки ищейки его откровенно бесят. Бесят настолько, что хочется раскрошить ей зубы, потому что чувствует он себя так, словно не она у него в гостях на его территории, а это он заперт с ней в комнате для допросов. Вот только сейчас его руки свободны от браслетов и Хейес это понимает достаточно хорошо, чтобы не провоцировать конфликт, в котором заранее обречена. С официанткой, подоспевшей с заказом, он больше не любезничает, а вот та не перестаёт расшаркиваться и кокетничать. Хейли терпеливо ждёт, пока Эрик докуривает, вдавливая бычок в пепельницу и лишь тогда удосуживается раскрыть папку.
— С чего ты взяла, что я могу его знать? — Пройдясь беглым взглядом по страницам, интересуется он.
— Достаточно было сопоставить время и место вашей службы, а вывод напрашивается сам.
На его лице, будто из мрамора выточенном, не прочесть эмоций. Хейли ведёт плечами — зябко, хоть в помещении довольно тепло. Ясно, что ответ у него готов, но он не спешит говорить и это сбивает с толку, заставляя перебирать в уме возможные варианты. Эрик — мина, его нервы — растяжка, а Хейес с упорством заправского смертника, околачивается в зоне поражения не смотря под ноги. Остаётся только уповать на удачу.
— Да, я знал его, — совершенно бесстрастно подтверждает он. — Что-нибудь ещё?
— Я пытаюсь установить причинно-следственную связь, так что мне нужно немного больше информации, если это возможно, — она старается говорить ровно, без нажима. — Как хорошо ты его знал? Вы были друзьями или же наоборот?
— Друзьями? Нет, — Эрик качает головой и улыбается, словно она ляпнула глупость, — для меня существует лишь понятие взаимовыгодных отношений, — он прикладывается к стакану, делая глоток. — У меня был приказ устранить их отделение из восьми человек. Добраться удалось до троих, остальные якобы сами подохли, нарвавшись на боевиков. Проверить не было возможности — меня сразу же перебросили в другую точку. Признаю, мой косяк, — равнодушно жмёт плечами он.
— Убрать своих? Но зачем? — Хейес непонимающе пучит глаза, сглатывая ком отравленных упрёков, вставших в горле.
— Ты не совсем поняла, дорогуша, — давит кривую усмешку Эрик, — я был наёмником и получал за это бабки. Так что плевать я хотел, чьи кишки выпускать. Но можешь угомонить свой морализм. Эти предприимчивые солдатики, спелись с местными наркодельцами и устроили там нехилый бизнес. А я всего лишь убрал очередных плохих ребят, что априори делает меня хорошим парнем, не так ли?
— Да ты чертов герой, — ехидно скалится она. Заметно смелеет, входит в раж, явственно ощущая приятный холодок стальных козырей, припрятанных для него и так хорошо остужающих её пыл. Хочется спросить, как же этот доблестный герой докатился до такой жизни, да так едко, чтобы у самой язык пошёл язвами, но Хейли раз за разом глотает собственный яд. — Есть ещё что-нибудь?
— Нет, — отрицательно качает головой Эрик.
— То есть тебе не сообщали никакой информации, кроме, скажем так, имени человека, которого надо убрать?
— Так точно, — резкий тон отчетливо даёт понять, что более ему сказать нечего. Легче провести лоботомию прямо на этом столе, чем определить на глаз правдивость его слов.
— Даже не представляю, куда мне засунуть столь «ценную» информацию. Есть какие-нибудь предположения, для чего именно они это устроили? Ради элементарной мести ребята слишком заморочились.
— Вот ты и ответь на вопрос. Это ведь
твоя работа, — с нажимом говорит он.
Вся его фигура словно обрастает шипами, ещё немного и хлипкий контакт, налаженный ценой титанических усилий и тысяч потерянных нервных клеток, будет прерван. Хейес второпях шевелит извилинами, смачивает пересохшее горло водой, решая, что лучший способ внушить к себе доверие — говорить начистоту.
— Я думаю они прекрасно осведомлены о том, что к тебе не так просто подобраться без особой подготовки, а пустить пулю в голову при первой удобной возможности — значит вызвать широкий общественный резонанс и гнев твоих людей. Многим известно, чем ты промышляешь, и многие втайне точат на тебя зуб, поэтому обставить всё как задержание особо опасного преступника — самый оптимальный вариант для всех. Ни мэрия, ни департамент полиции не позволили бы предать огласке тот факт, что на улицах орудует банда липовых спецназовцев, так что им пришлось бы взять ответственность за твою смерть на себя. Как ни крути, а твои ребятки без своего лидера не стали бы переть против органов власти, — она мысленно хвалит себя, ставит галочку в списке достижений: она хороший следователь, она молодец, не запнулась и не оробела под пристальным взглядом, от которого внутренности скручивает узлом.
Хейли считает, что вышло довольно неплохо; Эрик убеждается, что эту дрянь не стоит недооценивать.
— Это заказ или личная инициатива? — он на эмоции скуп, только изучает её лицо, словно ищет что-то. Да, он всегда что-то ищет, в этом они даже похожи. Вот только пока разница в том, что находит желаемое, а она нет.
— Я не знаю, — по спине пробегает холодок, когда Эрик недобро щурит глаза, но кажется, ответ его удовлетворяет.
— Ладно. Ты довольно неплохо продвинулась, за такой-то короткий срок. Кстати, как ты так быстро раздобыла досье?
— Я хорошо выполняю свою работу.
— Ты или твои друзья?
— Не всё ли равно каким образом получена информация, если это приводит меня к цели? Ты же не думаешь, что я сама провожу баллистическую экспертизу, например?
— Цель оправдывает средства, ну конечно. В любом случае, тебе лучше не распространяться о встречах со мной. Слухи обо мне в ваших кругах ходят не самые лучшие, сама знаешь — твои друзья не оценят, — он снова предостерегает. Снова обозначает границы, зайти за которые — значит лишиться головы.
— Ах да, о друзьях. Твой друг, — она пару секунд раздумывает, подбирая слова, — хм, приятель, по фамилии Абрамсон, был найден вчера мертвым, — бросает она как бы невзначай, между делом. Она толком не знает, чего именно пытается добиться, но выбить из-под ног ублюдка землю, чтобы не чувствовал себя таким неприкосновенным, считает едва ли не своим долгом.
— Он имеет какое-то отношение к произошедшему? — без тени волнения спрашивает Эрик.
— Не думаю, что его обгорелый до костей труп, может быть причастен…
— В таком случае, ты не по адресу, — он не даёт договорить, уверенно рубит на корню попытки его скомпроментировать, — я не тот, кто пошлёт соболезнования его семье. Если говорить откровенно — мне плевать.
— Кто бы сомневался. Я к тому, что полиция уже возбудила уголовное дело и ты у них первый в списке подозреваемых. Может, тебе есть что сказать на этот счёт? Может вы недавно виделись или каким-либо образом поддерживали связь? — Она пытается найти хоть толику смятения, но его ледяному спокойствию позавидовала бы вся Антарктида; с этим айсбергом не один Титаник пойдёт ко дну, а она возомнила себя ледоколом и острые края глыбы уже пробивают в её корпусе зияющие бреши.
— Ты решила вешать на меня каждое нераскрытое убийство? Предвзятость — не слишком хорошее качество, для твоей-то профессии.
— О нет, я ведь ничего не утверждаю. Просто видишь ли… У меня очень хороший нюх. Во всех смыслах. Очень важное качество для моей-то профессии, не находишь? И ты не ответил на мой вопрос.
Так и подмывает ответить на каком месте он вертел её сраные вопросы, намотать распущенные волосы на кулак и размазать об стол полуулыбку этой оборзевшей суки. А она смотрит прямо, почти безвинно хлопая глазами, словно ни в чём его не подозревает, а лишь высказывает свои предположения. Суть в том, что он прекрасно осведомлён — эта гончая не делает безосновательных выводов, соответственно, ей известно об Абрамсоне наверняка и эти непрозрачные намёки Эрик прекрасно понимает.
— У тебя сейчас есть более важные дела, не утруждайся, — мягко говорит он усмехаясь, и от этой фальшиво доброжелательной улыбки ей становится по-настоящему страшно, — я подожду, когда меня вызовут на допрос.
— Твоё право, — так же притворно кривит губы Хейли, — можно? — она кивает на портсигар, Эрик галантно пододвигает к ней пепельницу и щёлкает зажигалкой, следя за разгорающейся красной точкой на кончике сигареты. Хейес с наслаждением затягивается — ему известно, что она пытается бросить, а сейчас, взвинченная до предела, блаженно выдыхает дым вверх, чуть запрокинув голову.
— Видишь ли… Некоторое время я считал тебя ничем не примечательной серой мышкой, трудягой, которая может и хорошо выполняет свою работу, но, впрочем, потерпев неудачу, тут же опускает руки. Но ты не перестаёшь меня удивлять, а удивить меня пиздец как непросто.
— Это такой сомнительный комплимент или ты к чему-то клонишь?
— Хочу предложить честную сделку: ты находишь этих упырей и отдаёшь их мне. Можешь даже не париться о причинах — я у них обо всём поинтересуюсь лично. А я, взамен, честно отвечу тебе на абсолютно любой вопрос.
— В чём подвох? — она недоверчиво хмурится исподлобья.
— Только в том, сможешь ли ты задать вопрос правильно, — улыбается он, наслаждаясь выражением полнейшей растерянности на её лице. — Хотя я уверен, что сможешь, и я расскажу тебе всё, что ты так хочешь знать.
— Это довольно рискованно, зачем тебе так подставляться?
— Каждый сам решает как убить свободное время, выбирая развлечение по вкусу и по карману. Кто-то глотает дешевое пиво сидя на диване, кто-то находит отдушину в веществах, соревнуется с другом в количестве трахнутых красоток, увлекается экстремальными видами спорта или наблюдает, делая ставки, — он говорит это, а Хейли видит, как в глубине чёрных зрачков разгорается азартный огонь, что своим жаром плавит свинцовую радужку, — я распробовал всё.
— Конечно, времяпровождение в одиночной камере тебя очень развлечет, как же, — Хейес пребывает абсолютном в замешательстве, судорожно оценивая возможные перспективы развития событий. — Я совершенно не понимаю тебя, — признаётся она.
— Думаешь, я боюсь оказаться за решёткой? — он обезоруживает издевательски медленно, без особого труда вынимает её козыри и вертит перед лицом, откровенно насмехаясь: всё снова идёт не по плану, да?
— Чего же ты боишься?
Хейли не думала, что он может смеяться. Не кривить рот в презрительной ухмылке, не скалиться угрожающе, не бросать короткие вежливые улыбки, а смеяться искренне, словно он совершенно простой человек, что проводит время с хорошей знакомой, только что отвесившей остроумную шутку. И нет в этом никакой скрытой угрозы, ни насмешки, что хочется заразиться и вторить, хочется поверить морщинкам-смешинкам в уголках глаз. Хейес одёргивает себя, потому что знает, сколько жизней отняли эти руки, сейчас обтянутые рукавами чёрного джемпера.
— Ты правда считаешь, что победишь, если посадишь меня?
Теперь она чувствует себя загнанной в угол мышью и, наконец, понимает, почему всё ещё не гниет в земле: кого позабавят игры с дохлой добычей? Гораздо увлекательнее, когда несчастная жертва истекает кровью, выплёвывает внутренности, но трепыхается изо всех сил, пытаясь спастись.
— Хорошо, я согласна на твои условия, — если этот мудак хочет развлечений — он их получит с лихвой. Сделка вполне справедливая, но отчего же Хейес кажется, что она только что продала душу?
На дне сумки в который раз навязчиво вибрирует телефон. Конечно, ей же как раз не хватает сейчас именно Итона, со всем его чистоплюйством. Но Хейли ошибается — это не Тобиас и сердце пропускает удар, прежде чем она жмёт зелёную кнопку.
— Питер? — растерянно спрашивает она и открывает было рот, собираясь узнать как дела, но динамик взрывается обеспокоенным женским голосом.
Эрик не без удовольствия наблюдает, как младшая Хейес стремительно меняется в лице, до побеления пальцев сжимает мобильный и, выплюнув короткое: — скоро буду, — сбрасывает вызов. Семья — едва ли не единственное, что нельзя заменить.
Она суетится, вскакивает с места, бросая невнятное «мне пора» и собирается поспешно бежать; Эрик ловит её под локоть, ощущая под пальцами мелкую, но весьма ощутимую дрожь. Хейли резко разворачивается, взмахнув волосами и таращится ошеломлённо.
— Я могу чем-то помочь? — Почти участливо спрашивает он, держит крепко, настаивает. Заглядывает в лицо, когда она отрицательно машет головой и отворачивается. — Может подвезти?
— Нет. Я сама, — сдавленно выдыхает Хейли, забирая руку из крепких пальцев. Она боится совсем потерять шаткий самоконтроль, только не здесь, только не перед ним. Это слишком больное, слишком личное, чтобы делиться, а тем более, чтобы брать кредиты у ублюдков, вроде Эрика. Хейес не уверена, что сможет потянуть его высокие процентные ставки, хотя это желание помочь кажется таким искренним, что теперь она невольно думает о нём чуточку иначе. Может, он не так уж и безнадёжен?
— Если что-то понадобится — обращайся. Я не такой ужасный человек, как ты думаешь, — врезается ей в макушку. Хейли оборачивается через плечо: у неё взгляд щенка, которому отдавили лапу и расползающийся ассиметричный излом в душе. Коротко кивнуть, проронив сдавленное «спасибо» — всё, на что хватает её сил.
Эрик торжествующе улыбается вслед удаляющейся фигурке.
— Я ещё хуже, — довольно мурлычет он к себе под нос, когда Хейес исчезает из поля зрения.
***
Ночная жизнь расставляет свои сети, вылавливая новых и новых мотыльков, охотно летящих на свет неоновых вывесок, мерцающих, ярких, зазывающих. Маленьких насекомых не пугает непогода, морозный ветер и мокрый снег — они спешат запутать крылышки в паутине, сотканной из цветных лучей и густого дыма.
Для них ночь только начинается, и закончится лишь когда над крышами высоток забрезжит поздний зимний рассвет.
У Хейли перед глазами пелена серая, как старая выцветшая плёнка, сейчас для неё не существует ни ярких огней, ни галдящей человеческой массы. Она словно выныривает из-под толщи затхлой, «цветущей» воды, выбрасывая тело в уличный холод и жадно хватает ртом морозный воздух. Мутный от волнения взгляд выискивает свободное такси.
Из клуба доносится грохот музыки, ряженные девочки звонко цокают каблуками, спешат. Кто-то смеётся, кто-то на повышенных тонах выясняет отношения или пытается их построить, чтобы после перепихнуться по-быстрому и хорошо если в машине, не спросив даже имён. Они называют это жизнью, всерьёз думая, что живут.
Над головой от ветра натужно гудят провода; она прячет нос в воротнике пальто. Долго ждать не приходится — желтый автомобиль подъезжает сразу, как только водитель примечает потенциального клиента.
— Запад-Кедзи авеню, реабилитационный центр. Побыстрее, пожалуйста.
Дорога в это время суток не слишком загружена, только изредка жёлтые машины такси снуют туда-сюда и Хейли надеется добраться как можно скорее. Грудную клетку распирает чувство тревоги, пульс частит, бьёт по ушам, оглушая. Инстинкты редко подводят её, этот факт чертовски пугает.
Водитель никуда не спешит, как специально движется с черепашьей скоростью, не успевая на зелёный свет.
— Могли бы проскочить, — раздраженно шипит Хейли, нервно подёргивает ногой и таращится на красный сигнал светофора, отсчитывая минуту, словно это способно как-то ускорить процесс.
Когда она думает, что хуже уже быть не может, задние двери авто синхронно распахиваются и в салон вваливаются двое мужчин, тесня девушку с обеих сторон широкими плечами. Следует быть осторожней с этой сучьей Вселенной — с этой дряни не убудет показать зарвавшемуся человечишке свои невероятные способности.
— Вообще-то здесь занято, — сдавленно хрипит она, впрочем, прекрасно осознавая, к чему всё ведёт; потная лапа удушья тут же обхватывает глотку, норовя вызывать приступ панической атаки.
Хейли подбирается вся, выпрямляет спину и сжимает кулаки, пытается не позволить липкому страху себя дезориентировать. Резко дёргается вправо, с силой врезается головой в кумпол похитителя, отвратительно хрустит хрящ у неё или у него — сейчас не важно. Мощный выброс адреналина в кровь притупляет боль, толкая на затею глупую и заведомо провальную. Инстинкт самосохранения считает иначе и диктует свои правила. Она почти хватается пальцами за ручку, но щелчок заблокированных дверей сводит все старания на нет, проходится десятитонным бульдозером по расшатанным нервам.
— Сладких снов, сука, — слышит она над левым ухом, прежде чем в глазах вспыхивают сотни разноцветных искр и резкая боль от удара по затылку, взрывной волной накрывает нервные окончания. Мир вокруг размазывается и Хейли проваливается в черную и глубокую, словно Мариинская впадина, неизвестность.
***
Беатрис не смыкает глаз, уже больше часа таращась в потолок, где пляшут тени колышущихся от ветра веток деревьев.
Доктор говорит, что нужно соблюдать строгий режим, когда она жалуется ему на бессонницу. «Хороший сон — залог здоровья вашего малыша», — назидательно твердит он. Просто чёртовому доктору невдомёк, что она не может заснуть зная, что смена мужа давно кончилась, а он не торопится возвращаться домой.
Выписанное снотворное, якобы безопасное в её интересном положении, работает разве что на эффекте плацебо, то есть не работает вообще. Но Беатрис не может больше лежать без движения, вглядываясь в зловещие формы, рождаемые мутно-серыми тенями; ей погано, так чертовски погано, до внутренней дрожи, сотрясающей диафрагму, и это заставляет встать с тёплой постели, шлёпая босыми ногами на кухню за новой порцией бесполезных таблеток.
Доктор говорит, что даже это снотворное стоит употреблять только в крайнем случае. Беатрис лишь горько усмехается, закидывая в рот две капсулы. Она чувствует сердцем, что гипертрофированное желание Тобиаса помогать этой долбаной Хейес, принесёт неминуемую беду в их дом и это не даёт миссис Итон покоя. Пускай лучше горячо любимый муж сейчас трахает одну из своих любовниц — так безопасней, несмотря на то, что от этих мыслей хочется разреветься горько, громко, некрасиво.
Стакан выскальзывает из дрожащих от волнения пальцев, разбиваясь вдребезги о кафельный пол. Беатрис сдавлено охает, глядя на лужу под ногами, неуклюже наклоняется, чтобы собрать осколки, но заходящиеся в нервном треморе руки отчаянно не хотят слушаться. Она только злится сильнее, распаляется, режет острыми краями прозрачных стекол пальцы. Больно. Но не так больно, как чувство тоски, расцарапывающее внутренние органы и подступающее к горлу.
Ещё чертов доктор запрещает ей нервничать. Перед глазами дрожит мутная поволока, Беатрис с трудом поднимается на ноги, опираясь на столешницу.
Взгляд так некстати, натыкается на пачку сигарет, оставленную Тобиасом. Курение убивает, значит ли это, что её убивает собственный муж?
Он застаёт её за кухонным столом, плачущую и стряхивающую пепел в кружку с его недопитым утренним кофе.
— Ты совсем что ли охренела?! — рычит Тобиас, выбивая из задеревеневших пальцев сигарету, с силой хватает жену за плечи и встряхивает как куклу. — Дура! Ты о ребёнке подумала?!
— Подумала ли я о ребёнке? — Шепотом вторит ему Беатрис. А после, срывается в настоящую истерику; всё невысказанное, не выстраданное, всё о чём она молчала долгое время, обрушивается на Итона ударной волной.
— Глупая ты, глупая, — беззлобно выдыхает он, когда жена замолкает, — Иди сюда. Мне пришлось задержаться в участке, — оправдываясь, говорит Тобиас, целуя горячий лоб, щёки и прикрытые, солёные от слёз веки.
— Что-то случилось? — Спрашивает Беатрис, всхлипывая.
— Птичка на хвосте принесла, что окружной прокурор покрывает преступников. Если это так, то у Хейли большие проблемы. Я должен разобраться с этим, понимаешь?
Беатрис слабо кивает и с горечью думает, что признание в измене пережить было бы куда проще.
