Презумпция невиновности

Резкий запах нашатыря невозможно щекочет ноздри и вытаскивает Хейес с того света, буквально. Она возвращаться не хочет, цепляется за края черноты, морщится, машет головой и безуспешно пытается разлепить стокилограммовые веки. Тело категорически отказывается подчиняться, будто все кости вынули и поддерживать этот кровяной мешок совершенно нечем. Первой навязчивой мыслью в гудящей черепной коробке, становится воспоминание о брате. Имя крутится в голове, тёплое, родное, пощипывает кончик языка и посылает тревожные сигналы в мозг. В ушах мерзостно пищит ультразвук. «Питер» — его лицо всплывает из глубин подсознания ярким фото, что собирало пыль на полке в гостинной, а теперь прошито пулей насквозь и опрокинуто навзничь. — Ну! Подъём! — Громкий рык, сопровождается звонкой пощечиной, отрезвляя получше нашатыря. — Аккуратней, личико не попорть. Эрик не любит помятых куколок, — произносит второй неизвестный голос из темноты. Ореол тусклого света из болтающейся над головой лампочки выхватывает чудовищно мало, Хейес моргает часто и таращится перед собой в черноту, но не видит ничего, что находится там, за пределами грязно-желтого пятачка. «Эрик не любит помятых куколок», — отголоски слов блуждают в сводах черепной коробки гудящим эхом, кажется, от удара из башки вылетело всё серое вещество. Зачем это ему, чёрт возьми? Почему сейчас? — Где я? — с трудом выдавленный из осипшего горла вопрос, задан самой себе — эти ребята вряд ли ответят. Они и не отвечают. Хейес отчаянно не верится в происходящее, всё это как будто не с ней, всё это больше похоже на кошмарный сон, подкрадывающийся исподтишка в предрассветный час, вот только она и не думает просыпаться. Осознание неминуемого настигает, когда Хейли понимает, что не может пошевелиться, не от того, что вместо костей синтепон: из всех частей тела не обездвижена только голова — конечности крепко зафиксированы кабельной стяжкой, ноги намертво привязаны к ножкам стула, руки заведены за спину и стянуты вместе. Нет, это определённо не с ней, она сейчас встанет и просто уйдёт. Вот сейчас. Сейчас! Хейес делает безнадёжные попытки выбраться, исступлённо бьётся птицей, нечаянно угодившей в силки. Неравная борьба за свободу длится до тех пор, пока набитые синтепоном конечности не ослабевают окончательно и запястья невозможно саднят сплошной кровоточащей царапиной. До неё постепенно доходит ответ на эту задачку для имбецилов: с таким «дано», шансы выбраться — один к двадцати, если ты не Чудо женщина или не боец ММА, на худой конец. Стяжку не разорвать, не перетереть в лохмотья, попытки освободиться не дадут результатов. Одна переменная остаётся постоянной и проста, как дважды два: безвыходных ситуаций не бывает. Вперёд ногами — тоже выход, суть только в том, что он мало кого устраивает. — Ты не выйдешь отсюда, пока мы не решим свои вопросы, — холодно сообщает незнакомец из темноты, вероятно оценивая тщетные попытки девчонки выбраться. — Так я при любом раскладе отсюда не выйду, разве нет? — она не узнаёт собственный голос, осипший от долгого молчания и сдавленный страхом, но эта язва неумолимо рвётся наружу гнойными струпьями. — Эй, напарник, — недовольно цыкает голос, — научи-ка эту леди манерам. Я привык к уважительному обращению к себе. «Напарник» щурится зло, долго и пристально вглядывается ей в лицо, скрывая своё собственное под балаклавой, и исчезает из поля зрения. — Скоро вернусь, не скучайте, — вслед за гулкими удаляющимися шагами мужчины, лязгает металл. Хейес хорошо знаком этот звук — явно что-то вроде лотка для хирургических инструментов. В темноте скрипит железная дверь или решётка — не определить, и закрывается на два оборота. — Будет больно, — сердце ухает вниз, проламывая под ней стул и бетонный пол, когда перед глазами вертят плоскогубцами, — зато эффективно. Её «палач» со знанием дела разжимает маленький неудобный кулак, не прикладывая особых усилий, и подцепляет плоскогубцами короткий ноготь. — Не надо этого, я поняла… Не надо. Все крамольные замашки враз испаряются, боевой дух обращается в пшик, отрицание сменяется покорностью и воем сквозь крепко стиснутые зубы. Напуганная, жалкая, ей самой за себя стыдно, но сейчас, чувствуя, как ногтевые пластины одна за другой отделяются от ложа, Хейли осознаёт, что пошла бы на всё, лишь бы прекратить мучения. Боль быстро захватывает рассудок в плен, сводит судорогой тело и заставляет выворачивать суставы, выгибаясь в немыслимых корчах. — Не прекратишь дергаться, я пройдусь молотком по каждой фаланге. Хейес этому обещанию склонна верить, но перестать сучить ступнями по бетону не может, всё больше расходясь в рыданиях от собственного бессилия. В ней прежней Хейес не остаётся — вся выходит со слезами и сукровицей, словно она была всего лишь воздушным шариком, наполненным водой. Знать, видеть, ковыряться в подобном день ото дня и ощущать на собственной шкуре — вещи диаметрально противоположные. Всё не так просто, как в книжках по экстремальной психологии — эти дерьмовые советы даже не вспомнить, потому что разум и здравый смысл уходят прочь, не заперев за собой дверь. Она не может вздохнуть с облегчением, когда мучитель оставляет её. Спиной к врагу — ещё капля липкого страха в и без того переполненной чаше. Хейес затихает, проталкивая солёные сгустки вниз по носоглотке и сжимается вся, с ужасом представляя, каким будет следующий этап «обучения», когда слышит лязг металлического лотка. — Тебе, вроде как, не привыкать. На твоей работе всякого насмотришься, да? — Этот самый лоток с ужасающим содержимым оказывается у неё на коленях. Хейес хочется зажать рот рукой, чтобы не заорать; да, ей не привыкать смотреть на истерзанный труп и с аппетитом закидывать в рот последний кусок сэндвича из ближайшего кафе сети быстрого питания, но сейчас кусок, кажется, застревает в горле: вид собственных ногтей, отделенных и поданных к столу на блюдечке, вызывает острое желание проблеваться, а не облизать пальцы. Пройдёт время и кто-то будет похлёбывать кофе из стаканчика, рассматривая её тело и зевая в кулак: «ух, та ещё была ночка. Эй, Брайан, здесь классная кафешка поблизости, а я не успел позавтракать. Перекусим по-быстрому?» Или нет, не так; скорее всего, эти ребята хорошо позаботятся о том, чтобы тщательно спрятать труп. — Слабая ты, — разочарованно резюмирует её «палач», качая головой. Дальше ничего не следует, только скрипят проржавевшие петли и гаснет над головой пыльная лампочка, оставляя Хейес в кромешной темноте одну. С трудом приходя в себя она прислушивается, вглядывается в темноту и жмурится до цветных кругов, прореживающих мрак, удивляясь способности черного поглощать, пожирать всё вокруг. Черный забирается в каждый уголок, в каждую щёлочку, она вдыхает чёрное, что медленно ползёт по носоглотке, проникает в кровь и красит её, словно ядовитые чернила каракатицы, заражает мозги, рождая под черепной коробкой ужасные видения. Кажется, тело растворится в черном, как в кислоте, и не останется даже костей. Никто её не отыщет. «Никто». Хейес с головы до ног окатывает ледяной волной панического ужаса, конечности сводит судорогой и она стремительно идёт ко дну, тонет в мутных мыслях, захлёбывается солёным. Удар по макушке не проходит бесследно — отзывается разбухающей болью; осознание неизбежного разъедает мозги, превращая их в серый разжиженный кисель. Кажется, он перекатывается внутри черепной коробки, мерзко хлюпает в ушах, когда Хейли пытается пошевелиться, чтобы размять затёкшие мышцы. Замлевшие конечности ощущаются с трудом, бетонный пол холодит почти голые ступни — жалкие двадцать ден, всё равно что мёртвому припарка. Хочется звать на помощь до хрипоты, до сорванных связок, но Хейес, впрочем, прекрасно осознаёт бесполезность этой затеи. Отчаянные вопли привлекут внимание, но те ребята способны помочь ей разве что мучительно сдохнуть. Жалкое подобие здравомыслия немного ободряет. Темнота обволакивает тело прикованное к стулу, колышется в вязком воздухе, отвратительно пахнущем сыростью и плесенью. Она живёт своей жизнью: шуршит по бетону лапками потревоженных крыс, утробно урчит трубами коммуникаций, шевелится, попискивает, дышит. Темнота — всего лишь отсутствие света для обычного человека, Хейес же она приносит мучения и непреодолимый ужас, спутывающий мысли. Где-то поблизости о бетонный пол разбиваются капельки воды, напоминая об иссушающей жажде. Она облизывает губы сухим языком — во рту, кажется, не осталось даже слюны. — Сохранять спокойствие и ждать. Помощь обязательно придёт. Придет, — едва шевелит губами Хейес. Самовнушение — один из способов не сойти с ума, вот только Хейли не понаслышке знает, что в девяти случаях из десяти, пленников не спасают и плечи невольно сотрясаются от беззвучных рыданий. Панический страх сдавливает горло до спазмов, держит мёртвой хваткой, уменьшая и без того мизерные шансы на спасение. Сообразить, склепать бы хоть какое-то подобие плана, но как это сделать, когда не знаешь врага в лицо? Хейес гаданием на кофейной гуще заниматься не привыкла, так что пока первым пунктом в плане будет не свихнуться. Она приступает сразу же, пытаясь взять себя в руки, не бояться, не дрожать, не проваливаться в тревожную дрему, о которой так просит утомленное сознание. Получается плохо — раз за разом её затягивает в чёрную дыру рваного полузабытья, из которой она выскальзывает в надежде распахнуть глаза и оказаться в маленькой квартирке с выцветшими обоями в аляповатый цветочек. Увы, перед ней остаётся пелена всё той же кромешной темноты, она засасывает время в воронку и Хейес никак не может определить, сколько провела здесь и столько ещё осталось. В желудке урчит от голода, сырой холод подвального помещения пробирает до костей, а под кожей по нервным окончаниям ползёт раскалённый металл, добирается до мозга, где застывает острыми иглами, что разносятся кровотоком по всему телу. Жалость к себе — самый коварный враг, затаившийся в уголке воспалённого от страха разума, самая большая слабость, делающая человека совершенно беспомощным перед лицом опасности. — Почему я вообще здесь? Сейчас мысль о том, что это не та дорожка, по которой стоит так упрямо переть, воспринимается особенно остро. Хейес взяла билет в один конец, надеясь на возвращение обратно — так глупо. Теперь механический голос в голове вещает: — Остановка конечная, просим пассажиров выйти из вагонов. Сколько раз она слышала эти насмешливые/предостерегающие/сочувствующие: «ты не с тем связалась; скажи спасибо, что ещё жива; ну ты и больная, Хейес» и не слушала, не верила, только закатывала глаза в ответ, мысленно посылала всех «зассавших» к чёрту, продолжая работать. А теперь сама у чёрта на рогах, без шансов выбраться, без надежды не тронуться мозгами, но с таким отчаянным желанием жить, что сводит зубы. Ситуация — курам на смех, все «советчики», как один, покачают головой: «ну я же говорил (а)», и каждый вернётся к привычной для себя жизни. Разве что милая шлюшка Сьюзи вспомнит, заметив отсутствие колких фраз и каверзных заданий, что ей не по уму. Тупая, как пробка, и Хейес не упускала возможности проехаться по её оплошностям, не скрывая от коллег, что считает милашку Сьюзи редкостной дурой. Зато та сейчас на одном из пляжей в Паттайе, нежится вместе с молодым любовником, потому что мужу некогда — бизнес, а у неё слишком длинные и стройные ноги, чтобы он подал на развод. И теперь-то Хейес охотно признаёт, что дура вовсе не та, у кого извилин, как у ракушки с побережья Паттайи, а вот она - настоящая набитая дура, допрыгалась со своими мозгами. Кого ебет мифическое правосудие, когда есть кругленькая сумма на карте и Пина Колада в кокосовой скорлупе? Нет. Она ведь даже сдохнуть со спокойной душой не сможет, пока не закончит начатое. Просто жизнь так быстро пошла под откос, стоило только связаться с ним. Предсказуемо, но чертовски неожиданно в то же время. Всё, к чему он прикасается, в обязательном порядке рушится, неужели и её шаткое существование вот-вот сложится карточным домиком? — Нет. — Хейес машет головой, вытряхивая лишнее. Вот где причина, от которой в горле клокочет лютая ненависть, стоит только прокрутить в мозгах его имя. Имя, синоним которому — Дьявол. Это он причастен к её заточению, напрямую или косвенно — плевать. Пусть другие прячутся за счётами в банках, за сигнализациями машин, железными дверьми и домофонами; пусть живут в этой расшатанной иллюзии «защищённости», Хейес же иллюзий строить не собирается. Для неё существуют факты, неутешительная статистика и желание хоть что-нибудь, да изменить. Сдохнуть сейчас — совершенно непозволительная роскошь. Она закончит начатое или закончится сама, там уж как пойдёт. Пока что жива, пока что сердце отбивает в груди неровный, но всё-таки ритм, а значит, ничего ещё не кончено.

***

— … они уверяют, что товар — бомба. — Все так говорят. Ты доступно объяснил, что меня не интересует очередной разбадяженный мет за хуеву тучу баксов? — Лениво интересуется Эрик, переводя взгляд с собеседника на приоткрывшуюся дверь. — Ага, даже наглядно показал, — бритый под ноль амбал показушно ударяет кулаком по внутренней стороне ладони, красуясь. — Может, надо было ещё и цену сбить? Не дохуя ли хотят? — Цена не проблема, если товар действительно так хорош. Любители остренького готовы сливать любые бабки, лишь бы таращило плотно. — Окей, тогда тебя будут ждать через час в оговоренном месте. Эрик кивает и бегло смотрит на стрелки наручных часов. — Вечерний час пик, — цыкает он, — будьте готовы через десять минут. Амбал покидает кабинет, предварительно задев плечом застывшего в дверном проёме невзрачного на вид паренька. — Проходи, присаживайся, — Эрик небрежным жестом указывает на кресло напротив, вот только звучит это совсем не как вежливая просьба, скорее — приказ. — Ох уж эта дурацкая тенденция нашего общества — пресыщаться и привыкать, ничем народ не удивишь, — говорит он, дожидаясь, когда посетитель займёт своё место. — Меня всё время просят: Эрик, мы готовы платить вдвое, да хоть втрое больше, только дай нам чего-нибудь крышесносного. Они хотят удовольствий, моё дело — сделать так, чтобы предложение поспевало за спросом, сечёшь? — Да, конечно, нельзя стоять на месте, — сдержанно соглашается паренёк, старательно делая вид, что занят разглядыванием предметов мебели. — В вопросах работы я очень скрупулёзен и от помощников требую соответствующего отношения. Любая промашка - и всё пойдёт по пизде, а мне оно надо, как думаешь? — Эрик откидывается в кресле, смотрит с ленивым любопытством, изучает, выжидает. Бегающий взгляд паренька и разрастающаяся в глубине его зрачков паника не остаются без внимания. Он налажал, это видно невооружённым взглядом, вся его тщедушная фигура фонит знатным проёбом. — Нет, не надо, конечно, — тот шумно сглатывает, и острый кадык, кажется, вот-вот прорвёт тонкую шкурку шеи. — И ты пришёл сказать, что не справился со своей работой? — Да она испарилась! Как сквозь землю провалилась! — Паренёк едва ли не лупит себя кулаком в грудь, но горячечные оправдания заставляют лишь брезгливо морщится и зевать со скуки в кулак. — Ты не справился, — разочарованно качает головой Эрик, приглаживает ладонью волосы и поднимается с кресла, пальцами цепляя со спинки куртку. — Как давно ты её потерял из виду? — Сразу, как она вышла отсюда. Села в такси и будто исчезла! Я проверил всё: квартиру, реабилитационный центр, работу. Нигде не появлялась, нигде! — Он опускает глаза в пол, только бы не смотреть, только бы не видеть этот угрожающий прищур с примесью презрения. — И ты решил сообщить мне об этом только сейчас?! — Эрик мертвым хватом вцепляется пятерней в воротник его куртки, с силой встряхивая, как щенка, нагадившего на ковёр. — Когда я вернусь, я хочу точно знать, где девчонка, понятно?! Понятно, я тебя спрашиваю?! Голова паренька болтается китайским болванчиком, а Эрик чувствует, как стремительно вскипает от злобы, и мир вокруг красится в багряные тона. Люди просто так не пропадают из виду, тем более такие, как чертова Хейес — она никуда не могла деться, она скорее удавится, чем бросит эту сучью работу и своего конченого братишку, а ещё, она сольёт всё, что знает, в случае острой необходимости. Существует великое множество способов заставить человека говорить, а знает девчонка достаточно, чтобы начать беспокоиться. Эрик бьет парнишку под дых прежде, чем разъярённым вихрем вылетает из кабинета. Полагаться, как показывает практика, можно только на себя, и он полон решимости найти Хейес самостоятельно, приволочь за патлы хоть с того света, чтобы поставить жирную точку во всей этой истории прямо по центру её ровного лба.