Настоящий

      Холодный морозный воздух резко обдал лицо. Джей-Джей всё ещё удивлённо и внимательно смотрел на Плисецкого. Тот притих, успокоился и как-то нахохлился, ей Богу, замёрзший бездомный котёнок. Леруа почувствовал неожиданный прилив нежности. — Замёрз? — Не беси, — резко отрезал Юрий. Более вежливого ответа Джей-Джей, конечно, не ждал.       Они шли, молча, Плисецкий думал о случившемся, начиная осознавать, что он всё-таки высказал всё, что накопилось, несмотря на обещание матери и думал о том, насколько дерьмовыми будут следующие три года. Но, несмотря ни на что, он был доволен и чувствовал приятную усталость.       Леруа восхищённо рассматривал его. Его лицо было спокойным и задумчивым. Такое выражение лицо он видел редко, обычно при виде него Плисецкий либо злился, либо хмурился, либо вовсе закатывал глаза и гордо удалялся. Сейчас же в синих глазах с изумрудным отливом играли блики предновогодней иллюминации, длинные ресницы слегка подрагивали, а на бледной коже от мороза появился розовый румянец. Светлые волосы неаккуратно торчали из-под шапки. "Боже, откуда эта нежность, Леруа?" — Джей-Джей нахмурился и попытался отогнать эти идиотские мысли. Выходило плохо, если не сказать никак. Сегодня он увидел то, что поражало больше выступлений.       Леруа невольно вспомнил себя в пятнадцать. В этом возрасте он был совершенно другим, полной противоположностью Плисецкого. Объединял их только юношеский максимализм и амбиции. В свои пятнадцать Леруа уже успел попробовать всё, что только можно. Он стремился к новым впечатлениям, пытался урвать удовольствия, побыть в центре внимания, оказаться на вершине пьедестала, жадно наблюдая за восхищёнными взглядами друзей. Боялся он только одного — заскучать, попасть в рутину, быть такой же посредственностью, как остальные. О последствиях он не думал никогда, ему было глубоко наплевать. С детства его учили, что он — Жан-Жак Леруа, не кто-нибудь, а лучший из лучших, сын двух талантливых фигуристов. Он обязан удивлять, соревноваться, пробиваться вперёд легко и непринуждённо, оправдывая ожидания родителей, друзей, страны. Плисецкому говорили, что таких, как он, миллионы, попробуй пробиться. Леруа и доставалось всё легко — только руку протяни. И он протягивал, жадно пытаясь урвать от жизни всё, что только можно, ухватиться за любую возможность казаться лучше. Со временем он понял, что казаться лучше и быть лучше — вещи разные, но в пятнадцать ему было до самой далёкой лампочки. Усердно он не работал никогда, талант и харизма делали своё дело. Достойных соперников у него не было, и он спокойно и уверенно шёл вперёд, не воспринимая ничего всерьёз. Для него это было игрой. Плисецкий же выкладывался на полную, хотя таланта у него ничуть не меньше, чем у Леруа. Он не позволял себе расслабляться, умирал на тренировках, забывая о еде и отдыхе.       Отца безумно раздражала безответственность сына, его несерьёзное отношение к делу, его нежелание понимать, зачем он всё это делает, а Леруа снова было наплевать. Правда, тогда он был искренен и даже пытался спорить с судьбой, отцом, обществом, но попытки были бесполезны, а лишним человеком Леруа быть попросту не мог, он бы пропал без общества. Пришлось приспосабливаться. Со временем он научился извлекать из дела выгоду для себя и своей семьи, правдоподобно говорить то, что от него хотят услышать и чувствовать человеческие слабости, на которые можно надавить. Потом вовсе утратил веру во что-то искреннее, не фальшивое, не сгнившее изнутри. Честного и доброго простого парня он убивал в себе долго, медленно, показывая и веря в то, что он король, способный управлять ничтожными пешками. Джей-Джей научился пользоваться, брать только лучшее не только от жизни, но и от отношений. Серьёзные отношения он не воспринимал никак, слишком близко людей не подпускал, боясь каких-либо обязательств.       Единственным исключением была Изабелла, к ней он ещё что-то чувствовал, отдавал остатки своей человечности, но не любил. Отец говорил, что она достойная кандидатура, они хорошо смотрятся вместе, и он сделал ей предложение. Вину он не чувствовал. Он совсем ничего не чувствовал, кроме скуки. Возможно, он и потерял бы себя окончательно, если бы не встретил Юрия Плисецкого на Гран-При Америки.

***

      Бледная фарфоровая кожа, светлая копна волос, изящная шея и плечи, великолепная осанка и это непринуждённое изящество примы-балерины. "Хочу," — молниеносно пронеслось в голове, остальное стало неважно, бессмысленно, недостойно внимания короля. — Привет, Фея, не хочешь сходить со мной куда-нибудь этим вечером? — Джей-Джей улыбнулся своей лучшей отработанной улыбкой и небрежно положил руку на плечо своего нового мимолетного увлечения. Фея подняла взгляд, и Леруа увидел то, что заставило его всё переосмыслить, — презрительный холодный взгляд изумрудных глаз. — А нахуй ты сходить не хочешь? — с иронией донеслось до Джей-Джея. — Съебись отсюда, придурок. И пакли убери. Не смей ко мне прикасаться, смотреть на твою смазливую самоуверенную рожу противно, — Плисецкий забыл об инциденте через минуту, настолько ему было всё равно. А для Леруа мир перевернулся — ему никогда не отказывали так, резким жестом, скидывая корону. Через несколько минут он узнал, что перед ним был его соперник — пятнадцатилетний Юрий Плисецкий из России. Ещё немного, и этот мальчишка с силой выбил дверь в его душу и сердце, заставляя открыть глаза, осознать все, что он делал, заставляя не отвлекаясь ни на секунду смотреть своё выступление, понимать, сколько усилий и боли вложено в эти непринуждённые невесомые движения и безупречные прыжки, вдребезги разбивая корону.

***

— Леруа, ты чё завис? — знакомый голос заставил его отвлечься от собственных воспоминаний. — Смотри, — Джей-Джей поднял голову. Перед ним открывался вид на огромный величественный собор, облицованный светло-серым мрамором. Само здание было цельным, кубическим с массивными гранитными колоннами, резными причудливыми фризами, лепниной и рельефами на библейскую тему. Над ним возвышался высокий цилиндрический барабан, прорезанный арочными окнами и окруженный изящной колоннадой. Барабан был увенчан золотым куполом. Ценителем архитектуры Леруа не был, но при виде этого собора восхищённо распахнул глаза. Питерская архитектура поражала своим изяществом и величием. Она была классической, европейской, но в то же время цепляла своим неповторимым шармом. — Это Исаакиевский собор, — негромко проговорил Юра, не отрывая взгляда от достопримечательности. — Красиво, — выдохнул Джей-Джей. — Леруа, почему ты здесь? — Плисецкий внимательно посмотрел на своего соперника. — Не делай вид, что не понимаешь. Я взял тебя с собой, чтобы всё выяснить сразу, в первый день. Зачем ты приехал? — Я же сказал, что потерял вдохновение и устал, — Джей-Джей повернул голову, мысленно давая себе расстановку не смотреть ему в глаза. — Врёшь ты всё, я же знаю. Чего ты хочешь выведать? — В каком смысле? — Блять, Леруа, зачем ты пытаешься сблизиться со мной? Я просто не вижу логики в твоих действиях. Какую выгоду ты из этого извлекаешь? — Вот и всё. Он смотрит ему в глаза. — Ни при чём тут выгода. У тебя слишком плохое мнение обо мне, Юрий, — собственное имя, произнесённое Джей-Джеем, резануло слух. Он начал злиться. "Что ты творишь, Леруа? Где твои привычные идиотские подколы и похабные шутки? Ты ведь не можешь быть нормальным". В этот момент он не мог понять самого себя. Он позвал Джей-Джея, чтобы поговорить, но сам считает его идиотом, неспособным не то что на нормальный разговор, а в принципе на адекватные человеческие поступки. Тогда зачем всё это? Чего он добивался? Или в глубине души он всё-таки верит в то, что Джей-Джей не такой? Поэтому переступает через себя? — Ну да, ну да. Моё мнение о тебе вполне объективное, я сужу по твоим поступкам. — Я здесь, чтобы увидеть тебя настоящего, — Плисецкий посмотрел ему в глаза. "Он и вправду может быть серьёзным? Или издевается?" — Чего? — Хочу увидеть, какой ты на самом деле. Вся твоя грубость, злость, все твои выходки всего лишь маска, защита, да? Ты же на самом деле хрупкий, как на льду. — Что ты ждёшь от меня? — Леруа замирает, когда вздрагивают длинные ресницы и тёмно-синий сменяется бирюзовым. — Я не хочу быть твоим соперником нигде, кроме льда. Я не такой мудак, как тебе кажется. Ты сегодня снова перевернул мою жизнь, Плисецкий. Снова. Знаешь, я уже забыл, как это — не бояться высказаться отцу, показать, что ты живой, настоящий, что ты, чёрт возьми, не чей-то проект, что сам чего-то стоишь, можешь выбирать, показывать настоящие чувства, пусть даже ненависть и обиду. Я снова, как идиот, самоуверенно приехал сюда. Снова думал о своих чувствах и о том, чего хочу я. Прости меня, — его слова звучали странно, непривычно, незаученно, скомкано. Юра стоял, молча, не зная, что делать, говорить, чему верить и как реагировать. — Я не знаю, на что я рассчитывал. Я не король, далеко не лучший, я не достоин тебя. Знал бы ты, как мне трудно говорить тебе это. Чувствую себя сейчас полнейшей тряпкой, да и выгляжу, наверное, так же. Но знаешь, плевать. Просто знай, что я сейчас искренен, я перешагиваю через себя и говорю тебе всё как есть, — он усмехается и смотрит на Плисецкого со смесью серьёзности и растерянности. "Пожалуйста, не смотри на меня так. Не давай мне надежды, просто выскажи что-нибудь ядовитое, усмехнись, хоть нахуй пошли, только не смотри на меня так". "Скажи ему что-нибудь. Не молчи, не смей ему верить. Не доверяй, не смей поддаваться. Просто, не..." — Только у меня не отец, а отчим, — словно со стороны он слышит собственный голос. — Пошли, Леруа.