Настоящий

— Чего ты творишь, Леруа? — шепчет сдавленно, всеми силами пытаясь не сорваться, успокоиться. Джей-Джей подходит ближе, всё ближе, придавливая Юрия к холодной стене, нависая над ним. "Не смотри". — Фея, — Плисецкий всё-таки поднимает испуганный взгляд, — я хочу, чтобы ты был только моим. Ты будешь только моим, будешь смотреть только на меня. Понятно? — Нет, нихрена не понятно.       Мозг отключается окончательно, а какое-то абсолютно чужое и непривычное чувство поднимается изнутри, заставляя рвано выдохнуть и отвести взгляд. Чувство было слишком неуместным, неправильным, незнакомым. Оно душило, разрушало ледяную непробиваемую стену, которую Юра строил так долго и упорно, оставляя его совершенно уязвимым. Его было слишком много — больше, чем здравого смысла и холодного анализа, больше, чем знакомого чувства злости и ненависти, больше, чем самого Юрия.       Остатки здравого смысла твердили оттолкнуть, разозлиться, высвободиться и спасти собственную неприкасаемость и гордость, а чувство вновь и вновь заставляло, молча смотреть на канадского самоуверенного придурка. Леруа смотрит так же, как сам Юра когда-то смотрел на выступления Никифорова, так, будто перед ним произведение искусство. В серых глазах появляется какой-то тёплый огонёк, который делает Джей-Джея совершенно другим человеком. Живым, настоящим, нормальным. — Закрой глаза, — его голос звучит не так, как обычно. Мягко, уверенно, но по-другому. "Совсем нюх потерял? Глаза закрыть? А может тебе..." — но делает он быстрее, чем думает, и спустя секунду тёплые мягкие губы накрывают его губы настойчивым поцелуем. Он моментально вспыхивает, судорожно вдыхая знакомый до боли запах Леруа. "Вот и всё, Плисецкий. Ты сдался".

***

— Блять, — шумно выдохнул Юра, распахивая глаза. В комнате темно и пусто. Он один. Сердце бьётся быстро, как после свободной программы. Плисецкий садится на край кровати и берёт в руки телефон. Проснулся за пятнадцать минут до звонка будильника. Идиот. Он нервно сглатывает и холодными пальцами смахивает светлую прядь волос с лица. "Ну, и что это за пиздец?" — проносится в голове. Юра снова ложится, но засыпать уже, естественно, нет смысла. Он пытается отогнать идиотские спутанные мысли и заходит в Инстаграм в попытке отвлечься от странного сна. Первое, что он видит — фотография Исакиевского собора, сделанная Леруа вчера. Чёртов Леруа. — Идиот, — вслух произносит Юра, вспоминая вчерашний вечер.       Нахрена он вообще позвал этого придурка с собой? Нахрена открылся перед ним? Нахрена поверил его идиотским пламенным речам? Нахрена он снова делает то, о чём пожалеет? Вчера они гуляли по ночному Петербургу, разговаривали, фотографировались, смеялись. Юре стало неловко и как-то некомфортно. С чего он вчера так легко рассказывал Джей-Джею о своей семье, любимых местах, открывал душу перед человеком, который одним своим видом раздражал до тошноты и заставлял сдерживать себя, чтобы не перейти от ядовитых ответов к действиям? Зачем сам Леруа вёл себя как его друг? Больше, чем друг. Плисецкий вспыхнул и снова разозлился на себя. Что это за пидорские мысли вообще? К чему был этот идиотский сон? Мысли прервала назойливая громкая мелодия будильника.

***

— Доброе утро, Фея, — увидеть Леруа на своей кухне так рано Плисецкий не ожидал. — Ты нахрена так рано встал? — Юра попытался изобразить полнейшее равнодушие и тут же отвёл взгляд от канадца, невольно вспоминая сегодняшний сон. — Привычка, — Леруа пожал плечами. — Чёрт, ты в курсе, что тебе очень идёт хвостик? — Джей-Джей не смог сдержать улыбку. — Захлопнись нахуй, — тут же бурно отреагировал Плисецкий и открыл холодильник в поисках чего-то отдалённо напоминающего завтрак. — Покормишь меня? — Нет, — раздражённо буркнул Юра, вытаскивая из недр холодильника сливочное масло и яйца. — Ещё не хватало всяких канадских придурков кормить своим фирменным блюдом. Чего ты вообще такой довольный? У нас в России так не принято. — А ты мне сегодня снился, Фея, — от подобного заявления Плисецкий чуть не уронил чугунную сковородку. "Ты мне тоже, придурок" — подумал Юра. — Ещё один пидорский намёк, и ты получишь скалкой по довольной роже. — Чем получу? — еле сдерживая смех, переспросил Джей-Джей. — Лучше молчи, — угрожающе посмотрел на него Плисецкий со сковородкой в руках.

***

— А ведь вкусно, — удивлённо смотрел на Плисецкого Джей-Джей, доедая яичницу. — Это обыкновенная яичница, Леруа, — с деланным равнодушием отвечал автор сия "шедевра". — Жри быстрее, я уже опаздываю. — Я помою посуду, иди. — Ты не заболел? — Плисецкий удивленно поднял бровь. — А ты хочешь заботливо померить мне температуру и сварить бульон? — Ой, иди нахуй, придурок, — Юра гордо вскинул голову и скрылся в дверном проёме, но спустя секунду появился вновь. — Ты только не думай, что из-за того, что я тебя кормлю и выгуливаю, мы теперь друзья. — Конечно, солнышко. Мы больше, чем друзья. — Задохнись.

***

      Юра сидел на последней парте возле окна, абсолютно не думая о теме урока. Ему было глубоко наплевать на чувства Онегина, сейчас его беспокоили только собственные чувства. Чувства. Его передёрнуло. Какие могут быть чувства к этому идиоту, главному сопернику, самовлюблённому неандертальцу?       Он злился. Злился на этот идиотский сон, злился на то, что вчера сам же разбил свою стену и показал свою душу, можно сказать, преподнёс то, чего хотел Леруа, в подарочной упаковке, а с утра ещё и завтраком его накормил. Какого чёрта он вообще ему что-то готовил? Он злился на Леруа. Какого чёрта он не смог его сегодня послать? Невозможно за какой-то вечер и ночь разучиться тем грубостям, которым он учился столько времени. Почему его так смутили эти идиотские шуточки и подколы? Зачем этот идиот вообще приехал, заставил думать о таких ненормальных вещах, всё перевернул с ног на голову? — Плисецкий, проснись, — голос учительницы литературы прозвучал словно через какую-то призму. — Чего мечтаешь? Влюбился что ли?