В твердыне Мейгора

Роберт возвращался с охоты в крайне дурном расположении духа. Еще покидая Красный замок, король был мрачен и раздражен, однако надеялся, что отдых от столичного смрада и гвалта, верного копья и быстрой скачки будет довольно, чтобы разогнать застоявшуюся в тоске кровь. Завалить парочку оленей или кабана, зажарить прямо в лесу, на открытом огне; бочонок доброго красного да шалости с девкой на мягкой травке — и денек заблестел, заиграл бы новеньким золотым драконом! Но нет, Иные побери: дворцовая суета, крысиная возня слуг, нравоучения Джона, кислое нытье Серсеи, и Ланнистеры, всюду проклятые Ланнистеры, куда ни глянь — всюду эти белобрысые черти, даже в койку королю свою бабу сунули! — все это опостылело до рези в животе, хотя мейстер Пицель утвержал, что всему виной чрезмерные излишества в еде, король был уверен, что причина в родственниках жены. Вцепились в него, словно клещи, и тянут, тянут все соки. Ну, и как тут не выпить пару лишних чаш вина за обедом?! Несмотря на все монаршее ожидание, на охоте благие Семеро повернулись к Баратеону своими благими семью задницами: поначалу король не встретил никого, кроме парочки тщедушных зайцев, лошадь охромела, а единственный за весь день олень умудрился уйти от гончих и скрыться в чаще. Роберт был так зол, что едва не приказал прирезать бестолковых шавок, и спешно хлебнул из меха вина. Свора-то была подарком любезного тестя, лорда Тайвина Златом Срущего, и Серсея потом всю плешь проела бы из-за этой кучи бесполезных дворняг. Мать ее, видно, уксусом вскормила, злющая, словно оса, а после родов в конец рассвирепела. Роберт вздохнул, подумав о малютке Мирцелле, и глотнул вина жадно, так, что вино потекло по бороде и каплями посыпалось на грудь, когда мысли закрутились вокруг Джоффри. Его наследник, принц, будущий король, светловолосый, как и все Ланнистеры, избалованное, скулящее существо, цепляющееся за материнскую юбку — разве таким должен быть Баратеон?! Роберт не раз подумывал взять воспитание сына в свои руки, пока Серсея окончательно не испортила парня, но всякий раз, когда король смотрел на Джоффа, внутри все леденело, а глотку, напротив, сушило злее дорнийской пустыни, и рука сама тянулась к штофу. Ланнистер от золотистой макушки до пяток. Роберт невесело усмехнулся в смоляную бороду и вылил в рот остатки вина из меха; эти львы из Кастерли-Рок у него уже в самых яйцах засели! Может, скоро и он сам полиняет? Или будет оставлять в ночном горшке золото? Тогда бы точно засрал всю казну. Басовито расхохотавшись собственным мыслям, король пришпорил своего гнедого мерина и низко пригнулся к холке, когда животное рванулось вперед. Ветер ринулся ему в лицо, обжигая щеки, лихо засвистел в ушах, серо-желтая пыль клубилась под копытами; минувший месяц выдался засушливым и жарким, солнце жгло злее адского пекла, и Королевская гавань прогнила тыквой, забытой на полуденном зное. Блошиный конец смердел больше обычного, рыба живьем варилась в Черноводной, и люди трусливо попрятались по домам и тавернам; улицы опустели и затихли, будто палящие лучи выжгли весь город, и Роберт пустил мерина в галоп. Непокрытую голову пекло, кожа зудела под дублетом; чуть отстающая свита топала сзади, и мысль уйти, оторваться, затеряться в узких переулочках ударила в голову сильнее, чем штоф борского золотого. Баратеон сжал в кулаке поводья: а может, и правда? Послать к Иным корону, Джона и всех Ланнистеров и попросту сбежать? Не в лес, на охоту, и не в дурманные объятия перинниц, а Лис или Тирош: пусть-ка правят вместо него, поморозят задницу на железном троне! А то ведь умников полон двор, учить короля все горазды, даже Серсея, и норовит влезть в дела короны, глупая баба. А как же, королева ведь, Солнце Красного замка, как прозвал ее один из ушлых менестрелей; не светит, а сияет, слепит, бьет прямо по глазам. Роберт сам уже как-то присмотрелся, привык, и за всем этим блеском видел только взбалмошную, упрямую, высокомерную девицу, пусть и красивую. Но в Вестеросе красивых женщин много, а нужна ему была всего одна, которая так и не досталась Баратеону. Знай Роберт тогда, что все так получится… …То все равно созвал бы копья. Крови всех Таргариенов не хватит, чтобы заплатить за жизнь Лианны. Копыта запыхавшегося взмыленного мерина процокали по опускному мосту. Король тяжело спешился, швырнул поводья подскочившему конюху и расстегнул дублет. Тонкая кожа и бархат, а под ним — лишь льняная рубаха, но Роберту казалось, что на нем стальной панцирь, в котором его пытаются запечь заживо. Проклятая жара… хоть бы Семеро послали треклятый дождь, чтоб хоть немного напоить землю. Наверняка Джон будет нудеть о гибнущем урожае и лесных пожарах, но Иные его забери, что с этим со всем может сделать Роберт?! Пойти самому орошать посевы? Или поставить семьсот свечей в Септе Бейелора? Седьмое пекло, надо было все-таки бежать, когда была возможность, в раздражении подумалось королю, стоило ему заметить спешаших из замка людей. Его даже с войны так не встречали; никак что-то подозревают, ублюдки. Баратеон мрачно усмехнулся, завидев за белизной плащей и блеском золоченых кольчуг рыхлую, лунно-белую из-за пудры физиономию Вариса. Ну, понятно; разве хоть что-то может обойтись без этого проныры-евнуха? Мастер над шептунами приветственно раскинул руки, и яркие птицы, вышитые на его кафтане, расправили крылья. Роберт хмыкнул: кажется, точь-в-точь такую же ткань он видел на платье леди Стокворт. — С возвращением, ваша милость, — улыбнулся Паук, сгибаясь в поклоне. — Надеюсь, ваша охота была успешной. — Если я кого-то сегодня и загонял, так только этих недотеп, — Баратеон кивнул в сторону псарей и сокольничих и запрокинул голову, отдуваясь. — Ох… ну и жара! Даже в семи преисподнях не так жарит! — Великий Мейстер Пицель сулил нам дождь буквально на днях, — угодливо заметил Варис, но король только отмахнулся. — И как же он намерен полить Королевскую гавань? Поссав с крыши замка? — Роберт хотел рассмеяться, но жара выпила у него все силы, и смех получился вялым и хриплым, каким-то скрипом в пересохшей глотке. Воды бы, однако Баратеон потребовал вина; звук его шагов разлетался гулким эхом по замковым коридорам. От каменных стен веяло холодком; никакого солнца не хватит, чтобы прогреть Красный замок. Варис хотел сказать что-то еще, но король разрубил рукой воздух перед самым его лицом, евнух резко отшатнулся, и белая пыль пудры невесомо посыпалась с круглых лоснящихся щек. — Все, остальное потом. Не видишь разве — государь устал и утомился. — Как скажете, ваша милость, — Паук сочувственно вздохнул, — понимаю: королевство отнимает так много сил. Но позвольте сказать, что ее величество надеялась вас сегодня увидеть. — Неужели? — что еще могло взбрести в голову этой женщине? Очередному ее родичу понадобилось место при дворе? — Мой мастер над шептунами, верный слуга короны… не знаешь случайно, чего хочет королева от своего супруга? Варис улыбнулся так, будто действительно что-то понимал. Как же! Не мужчина даже, калека и соглядатай, облепленный слухами, как дворовая собака — блохами; что он мог знать о супружеской жизни? О Роберте? О Лианне?.. — Ее величество озабочена состоянием принца Джоффри. — Джоффри? А что с ним не так? Он заболел? — Нет, сохраните нас Семеро, — благочестиво воскликнул Варис, — его высочество здоров, но крайне… опечален. Кажется, это из-за одной из его юных приятельниц по играм. — Что, пытался в поцелуи поиграть, а маленькая леди честь свою защищала? — несколько повеселев, поинтересовался Баратеон. Что же, может, не такой уж он и Ланнистер. — Полно, Варис, это же дети. Они сами разберутся. — Королева весьма обеспокоена… — Серсея всегда раздувает проблему на пустом месте: без этого моей коронованной женушке скучно живется. А теперь все, довольно, с остальными делами я разберусь позже. — Как скажете, ваша милость, — Паук отступил, сахарно улыбаясь, и Роберт с протяжным вздохом почесал шею. Седьмое пекло, когда уже Джон вернется? Что могло так задержать его в Дорне? Змеи и скорпионы? Дорнийцы все еще скалились из-за смерти своей принцессы, тихой болезненной Элии, и лорду Аррену приходилось часто навещать принца Дорана. Одни только Семеро ведают, чем десница уболтал Мартелла, но пока дальше молчаливых злобных оскалов со стороны Дорна дела не шло. Ну, и славно — Роберт не хотел новой войны. Баратеона не манили его покои в Крепости Мейгора: Серсея в первую очередь будет искать его там. Ей наверняка уже донесли, что король вернулся, и она будет ждать, насколько позволит ее терпение, а, значит, недолго. Потом начнет посылать слуг, требовать и яриться, пока сама не устанет от собственной злости. Но даже в гневе Серсея была хороша, однако Роберт все равно не хотел сейчас видеться с женой, матерью его детей. Он вообще никого не хотел видеть, король жаждал тишины и покоя, хотя бы не надолго. Поэтому он направился в Девичий Склеп; при драконах там располагались покои семьи принца Рейгара, которые Серсея задумала отдать Джоффу, но уже успела передумать из-за очередной своей блажи, и комнаты пустовали. Авось, там его не найдут… по крайней мере, сразу. А ведь он мог уже садиться на корабль, идущий в Лис. Или в Браавос, где о красоте тамошних куртизанок слагают песни. Привезти бы сюда одну да стравить с Серсеей — вот была бы потеха! Роберт хохотнул себе под нос и мрачно покосился на королевских гвардейцев, следующих за ним. Белые плащи мели пол, золотом и перламутровой эмалью мерцали нагрудники, лица раскраснелись от жары; по виску Мендона Мура катилась мутная капля пота, Пренстон Гринфилд то и дело сглатывал, облизывал губы, а мальчишка-оруженосец, желтоволосый, словно одуванчик, и пухлощекий, по-козлиному подпрыгивал, силясь поспеть за королем. Так… и кто из них побежит наушничать Серсее? Парнишка, кажется, из Ланниспорта, точно оробеет перед королевой, а рыцари вот обязаны делать все, что прикажет король. Поэтому паренька Роберт отправил чистить доспехи и, поручив гвардейцам не пускать к нему никого, кроме слуг с вином — если без вина, то гнать в шею, — ввалился в просторную полутемную горницу. Ставни были плотно затворены, солнце тонкими золотыми нитями просачивалось сквозь щели и ажурную резьбу, и тень и свет, причудливо переплетаясь, растеклись по полу. Мирийские ковры и резные сундучки, ширму, расписанную яркими цветами, гобелены с вытканными на них легендарными рыцарями и драконами уже успели убрать, мебель отодвинули к стене и укутали полотном, все, кроме одного изящного креслица на гнутых ножках, горестно заскрипевших, когда Роберт вольготно развалился на пестрых подушках. Тишина, густая, тяжелая, будто пухом забилась ему в уши, пылинки плясали в солнечных лучах и пропадали во мраке. Эх, надо было отпустить Гринфилда и Мура — чего это вдруг королевские гвардейцы несут караул у дверей нежилых покоев? Ох, да пусть катятся к Иным в задницу! Король желает побыть в одиночестве! Неужели так сложно — оставить его в покое хотя бы на день? Вестерос не развалится, если железный трон не будет греть чей-нибудь зад. Роберт поерзал в кресле, слишком тесном для него: подлокотники сдавили бока, он соскальзывал с подушек, сидалище продавливалось под весом короля; право же, какое-то детское креслице! По сравнению с ним даже железный трон покажется уютным. Король потянулся всем телом, недовольно хмурясь, и кресло затрещало, ножки поползли в стороны. Так, ну это не дело, должно же здесь быть что-то достойное короля. Баратеон поднялся, не без усилий стаскивая с себя креслице; только сейчас он заметил, что по песчано-золотистой шелковой обивке рассыпалась сотня маленьких солнц. Роберт оттащил его к стене; привязанная к подлокотнику связка лоскутков на ниточке взлетела, трепеща прядками разноцветных тканей, и Баратеон шутливо поддел его пальцем. А это еще откуда? Никак кошачья игрушка! Любопытно… Джоффри ведь не любит кошек. Еще раз щелкнув ногтем по лоскутному узелку, мужчина потянул за угол простыни, накрывавшей, судя по очертаниям кресло, побольше и пошире, куда уж точно поместится король Вестероса. Зашелестела ткань, пыль, клубясь, взлетела и Роберт с бранью шарахнулся в сторону, едва не упал, налетев на креслице. Оно, будто живое, отскочило к окну, и лоскутки бабочкой заплясали на ниточке. Баратеон глухо выдохнул сквозь зубы, прижав ладонь к груди; на губах лопнул усталый смешок. — Так-так… и кто же это тут у нас? — весело осведомился он, склоняясь к маленькой черноволосой девочке, сжавшейся в комочек на бархатной подушке. Темно-карие глаза, любопытные как у белки, смотрели на Роберта из-под каскада смоляных кудряшек. — Ох и напугала ты меня, малютка. — Извините, ми-лорд, — пролепетала девочка, старательно выговаривая слова, и спрятала личико в коленях. Баратеон добродушно рассмеялся и опустился на колени перед креслом. Ребенок тревожно косился на него, блестя глазом за пружинками тугих локонов. — Сама поди испугалась, да? Пришел здоровый дядька и давай тут пыхтеть да кресла двигать? Ну, не бойся, я тебя не трону. — Не тронешь, — серьезно подтвердила она; маленькие пальчики комкали подол платьица, запачканного чем-то бурым. Видно, дочка какой-нибудь служанки, убежала их кухни да заблудилась; не мудрено, что ребенок напуган. Не всякий взрослый муж найдет выход из Красного замка, что уж говорить о маленькой девочке. — Долго тут сидишь, а? Небось, матушка уже тебя потеряла. — Не она, — девочка покачала головой, — это я потеряла матушку. — Вот как? — Роберт задумчиво пожевал губами. — Тогда, наверное, стоит попросить доблестных рыцарей найти ее? — Нет, — малышка поджала пальцы на ногах, — они не смогут. Они не найдут. — Думаешь, рыцарям такое не по плечу? Что же тогда делать? — Баратеон хлопнул себя по коленям. Надо же, маленькая, а уже такя серьезная. Потеряйся его Джоффри, скулеж стоял бы уже на весь замок. — А король? Как думаешь, он сможет найти твою маму? — Король не любит мою маму. И меня. Он сказал, что от меня воняет Дорном. А это не правда ведь, правда? Нянюшка купает меня каждый день. — Вот уж враки, — мужчина сурово сдвинул брови. — Никогда я такого не говорил. — Да. Ты не говорил. Так сказал король, старый король, — девочка вдруг резко вскинула голову, и ее кудряшки подпрыгнули. Роберт заметил, что на груди у нее что-то темнеет. — А мой батюшка? Ты знаешь, где он? Он обещал прийти, но так и не пришел. Это ты виноват, — выпалила он угрюмо, надув губы, — это из-за тебя он не вернулся. — Погоди-ка, малютка, погоди, — Роберт непонимающе наморщил лоб, почесывая бороду. Девочка сидела, забившись в угол кресла, нахохлившаяся, как мокрый вороненок. — Совсем меня запутала. Ну-ка, давай сначала — кто твой батюшка? — Он — дракон. Он — принц, — важно заявила девочка. — Олень не может победить дракона, но он победил. — Дракон? — прохрипел Роберт, сглатывая. За всю свою жизнь он убил только одного дракона… и этому ублюдку явно мало одной смерти. — Где теперь мне искать батюшку? А маму? Рейнис теперь одна, совсем одна… Рейнис?! Кажется, от жары и вина у него в голове помутилось. — А вы не видели моего котенка? Балерион опять убежал, — надувшись, девочка проворной обезьянкой соскочила с кресла, и, босая, побежала, кружась и оглядываясь. С ее платьица, когда-то нарядного, капало; вся спина и грудь ребенка были залиты кровью, душный железистый запах забился в нос, и Роберт поперхнулся, закашлял, оттягивая ворот рубашки. В волосах у него запуталась муха, король взмахнул рукой, отгоняя назойливое насекомое, и пальцы, отчего-то влажные, липкие, мазнули по щеке. От плеча к кисти пробежала быстрая тревожная дрожь, пальцы онемели — ладонь Баратеона была красной, кровь лениво и тягуче сочилась, повисая каплями на кончиках пальцев, падала, пачкая носки сапог. Девочка носилась по комнате, прижимая руки к распоротому животу. На груди, сквозь обрывки ткани и истрепавшееся кружево Роберт видел раны, на тонкой детской шейке темнели следы чьих-то злых, безжалостных пальцев, а по смуглым щекам катились слезы, хотя девочка улыбалась. — Балерион, вернись! Мне страшно одной! — Кто ты? — просипел король, попятившись. Его колотило, будто в лихорадке, собственный голос показался тише мышиного писка. Откуда кровь? Кровь… столько крови… и это дитя, девочка, Рейнис… Рейнис Таргариен. — Что, Иные тебя забери, тебе нужно? — Я хочу к папе, — захныкала она. Мух стало больше, они с громким жужжанием кружили под потолком, в горнице запахло скотобойней. — Хочу к папе! Ты же знаешь, где он. Знаешь! — Нет, — Роберт замотал головой, отступая. Это сон, это всего лишь сон, он просто слишком много выпил, да еще эта проклятая Семерыми жара… — Я убил его. Я его убил, Таргариенов больше нет. — Драконы вернутся из-за моря и принесут на крыльях много горя, — пропел чистый детский голосок совсем рядом, и Роберта мотнуло в сторону. Девочка стояла совсем близко, и мухи ползали по ее окровавленному личику. — Но не хватит дожить у Роберта силы, и плохо будет видно ему из могилы. — Заткнись, заткнись, замолчи, умолкни! — взревел мужчина, замахиваясь, и ребенок со смехом отскочила в сторону. — Роберт-король догнать меня не сможет: ведь то, что мертво, уже умереть не может… — девочка заплясала на месте, придерживая подол платьица. — Не спрятаться жизни за верным копьем — родился Роберт лордом, а умрет королем… — Ох, Семеро, что б вас Иные драли… — у него кружилась голова, желчь склизким комом подкатила к горлу, под ногами хлюпало. Нет, это вино, это все вино. Они умерли, Рейгар Таргариен и его семья мертвы! Элия Дорнийская, ее маленький сын, дочка… Рейнис было три года, всего три года и сорок ударов, которые ей нанес сир Лорх. Маленькие ножки топали по кровавой луже. — А золотая королева мужа не любила, черноволосых сыновей во чреве хоронила, — прошептала девочка, закрыв лицо ладошками, и, подпрыгнув, юркнула под кровать за мгновение до того, как двери в горницу распахнулись, впуская королевских гвардейцев с обнаженными мечами. Они нашли Роберта Баратеона лежащим на полу, задыхающимся и бледным; короля трясло, из носа сочилась кровь, и он рассеянно вытирал ее рукавом, размазывая по лицу. — Ваша милость, мы слышали шум, — промямлил Гринфилд, убирая меч в ножны; Мендон Мур с клинком наголо переступил порог, настороженно оглядываясь. — Ваша милость? — Вино… это все вино… — прошелестел Роберт, слизывая кровь с верхней губы. — Вина мне… немедленно. Сейчас же!