В шкуре волка

      Я не знала ни что сказать, ни как себя вести. Просто стояла и смотрела. Я не хотела ни смерти, подобной той, что забрала тех людей в степи, ни жизни среди рабов, с которой познакомилась сегодня. Я помню как со мной обращались в первый день моего пребывания в этом мире — запертой в вонючем сарае, избитой и голодной. Моя жизнь не готовила меня ни к тяжелым физическим страданиям, ни к героическому сопротивлению. Я боялась боли, голода и холода. Здесь правят сильные, и любой из них способен поработить меня, превратить в свою игрушку, изнасиловать, если захочет. Защитить себя я не могу и не умею. И мужчина-оборотень, что стоял передо мной, — не образец благородства, но он предоставил мне крышу над головой, еду и то, что с натяжкой можно назвать комфортом. Он не одел на меня кандалов и цепей. Я коснулась стертых запястий — там, где металл поранил нежную кожу. Конечно, я могу сейчас закатить истерику, кричать, пытаться убежать — но что мне это даст? Я одна, потерянная, одинокая, беззащитная. И мне несказанно повезет, если убьют меня сразу.       Оборотень протянул мне руку. Я ощутила, как чувство гадливости холодной испариной покрыло мою кожу, но, представив заплывшие жиром глазки борова, что остался внизу, я передернула плечами и схватилась за нее. А, будь что будет!       Мужчина рывком притянул меня. Он склонил лицо, принюхиваясь и прислушиваясь к биению моего сердца. Я застыла, желая побороть свою неприязнь. Спокойно, спокойно. Когда жесткие губы коснулись моей шеи, я все равно инстинктивно сжалась, но тут же распрямилась, вспомнив, как подобная выходка утром аукнулась мне потом. Я вытерплю.       Руки обхватили мои плечи, и сдержать крик боли я не могла — сильные пальцы задели мои раны. Оборотень никак не отреагировал, лишь прижал меня еще сильнее — от боли в глазах поплыли круги, и я начала падать. От голода и жажды сознание начало мутиться, и на секунду я подумала, что упаду в обморок, но по-прежнему следила за происходящим. Оборотень поднял меня на руки — почти заботливо — и пронес в знакомую мне спальню, где аккуратно опустил на постель. Я услышала женский голос, и тут же чьи-то ловкие руки стянули с меня остатки одежды, протерли мокрой губкой и накрыли одеялом. Я хотела ухватить женщину, но тело не слушалось, а правая рука — та, на которую наступил старый толстый волк — будто онемела. Вероятно, он сильно повредил ее. Запертая в беспомощном теле, я чувствовала себя парализованной. Пережитое слишком перевозбудило меня, и сна не было ни в одном глазу. Однако неспособность контролировать собственное тело пугала. Беззвучно крича, я звала на помощь, но никто не приходил. Комната погружалась во мрак, ставни были закрыты. Одеяло показалось мне слишком тяжелым, навевало ассоциации с саваном. Я попробовала перевернуться на бок, но не могла. Даже язык во рту не шевелился. Может я мертва?       Тогда почему я еще способна думать? А вдруг люди вокруг тоже решат, что я мертва и решат похоронить меня? Я помню, тогда, в лесу… Словно приступ клаустрофобии, которой я не страдала. Лес наступал на меня, желая избавиться от чужой, пришлой. И земля тогда будто превращалась в болота, чтобы пожрать меня. И сейчас они бросят меня где-нибудь, и это страшное место поглотит мое тело, и никто из моих близких так и не узнает, что со мной произошло.       А вдруг они сжигают тела? Что тогда? Меня сожгут? Но… Я буду это чувствовать? Нет-нет! Я жива! Жива!       От напряжения в глазах заболело. Я почувствовала, как горячие слезы потекли по моим щекам. И тут же выдохнула, услышав собственное дыхание. Все в порядке. Я в порядке. Точнее не в порядке, но жива, и никто хоронить меня не собирается. Ставни закрыли, дабы меня не беспокоил шум с улицы.       Я даже почувствовала как прежде парализованное тело вновь стало меня слушаться. Было жарко, и я тут же откинула одеяло, поднимаясь. В изножье лежала длинная белевшая в темноте рубаха. Я накинула ее на вспотевшее тело, откинула назад спутанные липкие волосы. Ноги дрожали, но я медленно двинулась в сторону двери. Темнота пугала, в углах комнаты что-то шуршало — неужели крысы? Что-то мягкое коснулось моей босой ноги, и я выбежала в коридор.       Но здесь было тоже темно. Где же все? Почему не горят лампы? Почему не слышно шума с кухни? Разве та бойкая женщина способна усидеть в тишине? И где гости? Тот толстяк же остался на ночь у «моего» оборотня, к тому же с ним слуги и рабы.       Но дом был совершенно тих. Я сделала шаг к лестнице. Потом еще один и еще. Ее почему-то все не было. Не помню, чтобы коридор был таким длинным. Но наконец руки мои почувствовали дерево перил. Я схватилась за них, и осторожно опустила ноги на ступеньку. Темнота давила. В ней было что-то нереальное и злое. Я безумно хотела столкнуться хоть с кем-то живым. Пусть это будет даже несостоявшийся хозяин — он хотя бы реален, и я знаю, как защититься от него. Но тишина наталкивала на чувство, что дом совершенно пуст.       Этого не может быть. Наверное все собрались на улице. Вот наверняка. И я туда сейчас выйду. Мои нервы не выдержат. Мне нужен, нужен хоть кто-то! Пусть я и слова ему не скажу, но…       Скрип оглушил меня. Я тут же вся подобралась. Я не могла утверждать точно, не вроде бы лестница никогда не скрипела. Я потопталась на ступеньке. Тихо. Значит это не я.       — Кто здесь? — дрожащим голосом спросила, будто меня способны понять. А потом еще крепче уцепилась за перила. Мне нужно наружу, наружу! К живым, что почему-то оставили этот дом, к тем, кто бросил меня тут. Неважно!       Но скрип раздался вновь. Кто-то там, наверху. Сосредоточься на лестнице. Но почему она такая длинная? Сколько я уже спускаюсь? Почему ступеньки не заканчиваются? Тут сверху послышались шаги. Определенно шаги. Медленные, но они становились все громче и громче. Меня бросило в холодный пот. Это не оборотень. Это кто-то другой. Я сцепила зубы.       — Один, два, три, — начала считать я ступени. И тут что-то сверху налетело на меня. В воздухе бились крылья, и, спрятав лицо в ладонях, я бессмысленно побежала вниз, не думая о том, что это грозит мне прокатиться кубарем. Но ступени будто стелились под ноги, пока одна из них не проломилась, и я провалилась по колено. Что-то с писком продолжало нападать на меня, а деревянные ступени будто пропали, и я оказалась в грязном гниющем болоте, которое засасывало меня, не отпуская. Стало светлее, и я увидела что напугавшее меня существо — это всего лишь летучая мышь. Но болото засасывало, и паника, казалось, захлестнет меня. Не осознавая иррациональности происходящего, мой разум тем не менее не потерял прагматичности. Я попыталась расслабиться и найти по возможности горизонтальное положение, чтобы уменьшить скорость погружения. Словно поставив себе конкретную цель, я успокоилась. Мышь пропала. Но грязь будто стала красной. Я плескалась в огромном водоеме, наполненном кровью. Что-то цепкое ухватило меня за ногу. Боль пронзила тело, мне показалось, что тысячи зубов впились в плоть.       — Эй! — кто-то окликнул меня сзади. Рядом упала толстая ветка. — Держись!       Я ухватилась за конец. С берега меня тянул к себе высокий, в серо-коричневом, мужчина. С узкими глазами и большим орлиным носом. Человек из степи.       — Вы живы? — только и смогла произнести я, с трудом выбравшись на берег. Откинула подол рубашки — нога моя была покрыта струпьями, которые прямо на глазах разрастались. Дыхание со свистом вырывалось из моей груди, я обернулась к мужчине.       — Что со мной?!       Но спаситель стоял молча, а потом захохотал. Дикий, безумный смех заполнил все пространство. Я зажала руками уши, боясь, что барабанные перепонки просто лопнут.       — Хватит! Прекрати!       Но хохот все не смолкал. Не понимая, что я делаю, я схватила ту ветку, которой он меня вытащил, и с размаху ударила мужчину. Голова его с фонтаном крови отделилась от туловища и покатилась в сторону, словно и не держалась на нем. Я, как сумасшедшая, все продолжала бить уже безголовое тело — и никак не могла остановиться. Все била и била, пока хохот продолжал звучать в моих ушах. Но ветка вспыхнула пламенем, и я откинула ее. Совершенно в состоянии какого-то умопомешательства, я со злобой глядела на нее, а потом кинулась прямо в огонь, топча его босыми ногами. Рубашка занялась пламенем, но сама я не горела, лишь увидела, как от огня струпья стали покрывать все мое тело.       — Иди к нам, к нам! — услышала я. Вокруг стояли пораженные точно проказой люди. Их скованные цепью руки тянулись ко мне, я вытянула вперед свои кисти — они были такими же. Один из людей что-то швырнул к моим ногам — это была голова горбоносого мужчины — того охотника из степи. Она все хохотала и смотрела на меня немигающими глазами. Я схватила голову за уши, поднимая на уровне своих глаз. А потом с силой сжала. Точно воздушный шарик, она лопнула, окатив меня фонтаном крови. Гниющие люди тут же потянулись ко мне. Один из них завалил меня и впился зубами в плечо. Другой накинулся на мою ногу. Терзаемая толпой, я захохотала сама. Прогрызая мясо до костей, существа с упоением питались моей плотью, а я все хохотала и хохотала, а сознание мое металось, словно запертое в клетке.       Но тут кто-то ласково коснулся моего лба. Я вспомнила, как часто во время болезни в детстве мама так проверяла не горю ли я от температуры. Рука ее была доброй и нежной. Я прикрыла глаза, чувствуя как кто-то поднес к моим губам стакан с холодной водой. Туман рассеивался, дикое сумасшествие отступало назад. Наверное я в больнице, и это мама сидит со мной после операции.       Но, раскрыв глаза, поняла, что я вправду в постели, но по-прежнему в доме оборотня. Ставни были широко раскрыты, я видела как солнечные лучи пробиваются сквозь ветки деревьев. Рядом сидела та полноватая, ловкая женщина. Ее пухлые пальцы гладили мое лицо, а во взгляде читалось неприкрытое беспокойство. Увидев, что гляжу я осмысленно и с недоумением одновременно, она поднесла мне еще воды. Я с жадностью накинулась на нее. Правую руку разрывало на части, она жутко чесалась. Я попыталась ее поднять — туго перебинтованная, ее движение отозвалось болью в груди. Но вроде как не перелом.       Волосы неприятно липли к телу, постельное белье было мокрым насквозь. Мне было жарко, и жажда не проходила. Слабость во всем теле отдавалась головокружением. Я уже с трудом могла вспомнить тот кошмар, что только что видела. Лихорадка отступила назад, температура упала. Горячечный бред прошел, и я, ощущая резь в глазах, прикрыла их. Заботливая рука подоткнула одеяло, и я услышала как скрипнула дверь. После я снова провалилась в сон, но на этот раз мирный и спокойный.       Проснулась я, чувствуя, что иссыхаю. Еле-еле разлепила глаза. На низком круглом столе стоял кувшин и наполненный водой стакан. Я потянулась к нему, лишь усилием воли заставляя руку держаться на весу. Слабые пальцы обхватили стекло, но рука дрожала, и часть воды я расплескала. Потрескавшимися губами я прильнула к божественной влаге, а потом обессилено откинулась на подушку, неспособная поставить стакан обратно. Обезвоженное тело меня не слушалось, и я только и могла, что размышлять. В доме царила тишина, но на этот раз не безмолвная. На улице пели птицы, комната была погружена в полумрак. Должно быть сейчас утро, окно здесь выходило на запад. Я закрыла глаза, наслаждаясь прохладным дыханием ветра — в этот раз женщина оставила ставни приоткрытыми.       Что со мной было? Сколько дней я уже здесь лежу? Меж ног все было липко, конечно, памперсы здесь в лучшем случае заменяют пеленками. Но запаха не было, вероятно, меня исправно умывали. Волосы наверное сначала собрали, чтобы они не липли к мокрому телу, но сейчас они вновь были спутанными. Я посмотрела на свои кисти: худые до невозможности, я видела каждую косточку. Интересно, что тогда с моим лицом. Наверное все синее, с проступившими тенями под веками и красными глазами.       Все-таки я простудилась тогда, в лесу. А потом меня добил день в компании работорговца. Не знаю, что стало основной причиной: переохлаждение или эмоциональный срыв, но мне казалось, что мозг мой просто расплавился. Мысли разбегались в стороны, но спать я больше не могла. Ощущение парализованного тела вновь начало вызывать панику. Однако на этот раз, пусть и не без усилий, мне удалось перевернуться на бок, к окну. Рука болела, но, только перевернувшись, я ощутила как затекли мои спина и шея. Надеюсь, что пролежней там не останется. Хотя на чем бы они еще остались…       Я сощурилась, пытаясь взглядом ухватить потрескавшуюся кору дуба, что видела из окна прежде. Потом проморгалась и снова сосредоточилась на окне. Вернулось зрение. Хотя точнее сказать, пропало. Я не была прямо незрячей, вполне нормально ходила и без линз, и без очков, но, привыкшая уже к четкому видению, с разочарованием прикрыла веки. Может это временно?       Но и на боку долго пролежать не удалось. Я снова вернулась в прежнее положение, ощутив как вдоль спины заныла длинная полоса поврежденной кожи — там меня коснулся хлыст. Интересно, шрам останется? Но боль постепенно затихла, и я поняла, что снова начинаю засыпать. Сил не было, и я сама не заметила как провалилась в сон.       В следующий раз я проснулась, когда комнату заливал яркий свет. Солнца в окне видно еще не было, должно быть сейчас середина дня. Стакан, брошенный на постели, убрали, я почувствовала, что волосы мои убраны с лица и шеи и заколоты на затылке. Мне хотелось в туалет, и я, понимая что терпеть больше не получится, со стоном откинула одеяло. Вцепившись в край постели, заставила себя подняться. Шрамы на спине и руках словно закровоточили — так стало больно. Комната закружилась перед глазами, я даже ощутила тошноту. Закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов ртом. Потом медленно поднялась. Стоять прямо мне не удавалось: ноги дрожали, а вестибулярный аппарат работать отказывался. Низкое давление и отсутствие пищи подорвали мой организм, и я начала заваливаться назад.       Но позывы тела были тоже сильные, поэтому я дотащилась до стены, облокотилась о нее и медленно пошла к выходу, уже понимая что до соседней комнаты просто не дойду. Ног я почти не ощущала, и одна из них подогнулась, отчего я упала. Буквально через секунду в комнату вошла пухлая женщина, что-то там заговорила, а потом без малейших усилий подняла меня и потащила к постели. Я закачала головой, слабо махнув в сторону стены, за которой вроде была ванна. Женщина внимания не обращала, тогда я с внезапно нахлынувшей злобой шлепнула ее по руке, привлекая внимание. Потом указала на свой живот, следом — снова на стену. Толстушка кивнула, но все равно усадила на постель. Я наклонилась чуть вперед, чтобы не упасть, пока та не вернулась с горшком. Поставила его и большую кружку с водой на пол, после чего встала надо мной как истукан.       Чувство унижения захлестнуло меня. Кровь прилила к лицу, я с негодованием уставилась на женщину. Да это похуже рабского ошейника! Но она, ничуть не обращая внимания на мою реакцию, схватила меня подмышки, собираясь усадить как маленького ребенка на горшок. Остатки гордости во мне возмутились, и я, сама не ожидая, нашла в себе силы оттолкнуть ее, выпрямиться и даже несколько мгновений стоять прямо, красноречиво сложив руки на груди. Женщина нахмурилась, но потом пожала плечами, развернулась и вышла. Слабость тут же нахлынула, я, с кружащейся перед глазами комнатой, плюхнулась на горшок, потом вся облилась водой и, в полумокрой ниже пояса рубахе, забралась обратно в постель. Вода по-прежнему была на столике, я сделала несколько глотков, откинулась на подушки и тут же провалилась в дрему. Только слышала, как женщина вскоре вернулась, принесла новый горшок, забрав старый, и несколько полотенец. Все это было настолько отвратительно и унизительно, что я даже не могла посмотреть на женщину, убиравшую за мной. Элементарный естественный процесс мне казался хуже даже продажи на рынке — странная логика. Стыд заставлял меня притворяться спящей.       Но голод был сильнее. Женщина вернулась с волшебно пахнущей миской. Я не смогла побороть искушение открыть глаза. Хозяйка усмехнулась, поймав мой взгляд. Она с заботой подложила еще одну подушку мне под спину, помогла усесться и поставила поднос на колени. Немного супа мне было нужно больше любых лекарств. Горячий бульон приятно обжег, я неловко орудовала левой рукой с ложкой в ней, но не пролила ни капли — слишком драгоценной казалась эта пища. Потом меня напоили снова каким-то отваром, похожим на чай, но со специфичным горьковатым вкусом. Теперь я могла совершенно спокойно поспать еще.       Но спала я только первые дни. Организм восстанавливался, еда и сон хорошо на мне сказывались. Первое время у меня жутко раскалывалась голова, и я без конца чихала –сначала решила, что это последствия простуды, но вероятно настала пора акклиматизации. Немного запоздалой, но тем не менее именно ее. Чистый воздух, отсутствие химических отходов, без примесей вода — я, насквозь человек из мира на грани экологической катастрофы, должна была привыкнуть к такому. Возможно, что это были последствия болезни, но кожа у меня жутко шелушилась, а волосы нещадно начали сечься. Я не знала сколько я пролежала в беспамятстве — но волосы были очень сальными, а тело нуждалось в повторной процедуре шугаринга. Учитывая, что делала я ее все-таки не накануне аварии, то дней пять в постели я провалялась. Пять дней совершенно не приходя в себя! Мамочки, это же реанимация! Это, получается, что температуру никто не сбивал, я горела в огне — неудивительно, что мозг «поплыл». Я не кашляла, горло не болело — меня свалила обычная простуда. Свалила на пять дней обморока по сути! А вдруг и рука моя теперь не восстановится? Я ее без конца ощупывала — вроде кости целы, но она все никак не успокаивалась, ныла бесконечно. Под тугой перевязкой все чесалось, и я однажды просто содрала ее — все равно это ненормально столько дней не менять бинты! Кожа была красная, вся стянутая, покрытая черными страшными синяками. От плеча шел тонкий шрам — там задел коготь. Шевелить пальцами было уже не так больно, но поднимать руку я не могла. Ощупала плечо — вроде не болит. А ведь у нас в больнице как раз новый травматолог, в кои-то веки…       Я со злобой потерла тыльной стороной ладони руку, стараясь все-таки не расцарапать ее, но зуд немного унять. Это принесло обманчивое облегчение. Именно в этот момент в комнату вошел мужчина-оборотень. Я боялась смотреть на него. Узнала по тяжелому стуку двери — толстушка открывала ее неслышно. Видела как его ноги, обутые в тяжелые сапоги, приближаются — ему нужно было всего лишь несколько шагов до постели. Я сглотнула. Не знаю, приходил ли он ко мне или нет за время болезни. Его голос, казалось, я слышала, но это мог быть и сон. И без того измученная, рядом с ним я казалась себе совсем уж ничтожной. Он чуял во мне слабость, и как зверь гнался за страхом, поселившимся внутри меня. Это и пугало, и злило. В ловушке мира, где правит только сила, я игроком стать не могла.       Его рука коснулась моего подбородка, он поднял лицо к свету, и я встретилась с его взглядом — сосредоточенным, хмурым, но не жестким. Пальцы не впивались в кожу, большой даже ласкал мою нижнюю губу. Волк что-то тихо сказал, я слабо передернула плечами. Тогда он чуть усмехнулся, и добавил что-то еще — вероятно, посетовал на языковой барьер. Касания его мне были не приятны. Тело, несмотря на слабость, тут же все как-то напряглось, подобралось, инстинктивно готовое защищать себя. И взгляд я отвела. Оборотень несколько секунд постоял, посмотрел, а потом пожал плечами и вышел. Дверью не хлопнул — закрыл ее аккуратно.       Чего он ждет от меня дальше? Какова моя роль здесь? Так все-таки я его жена? Или этот шрам просто подобен рабскому ошейнику и обозначает мою принадлежность кому-то?       Мне придется с ним спать?       Я отвернулась. Меня ищут. Обратятся в полицию, в волонтерские организации, в специализированные службы. Мама и бабушка с дедушкой будут долго плакать, отчим безвылазно сидеть в гараже, не умея выразить свою нервозность кроме как через работу руками, друзья сначала будут деятельно искать меня сначала через социальные сети, потом через общих знакомых, может даже сами лично организуют поиски. Коллеги будут названивать, беспокоиться. Дома было лето, тут — осень. В любом случае, с началом учебного года мои соседки по комнате поймут, что я пропала, из деканата домой придет письмо с соболезнованиями и надеждой на удачный исход поисков.       А я в этот момент скорее всего буду лежать под ненавистным оборотнем.       Даже если это и так, то дни до моего выздоровления тянулись очень медленно. Иногда я неосознанно тянула руку к воображаемой тумбочке — где у меня валялся телефон. В первые дни я как-то об этом подзабыла, а вот теперь приходилось туго. Я чувствовала себя из-за этого некомфортно и подавленно. Мне нужен был интернет, я хотела посмотреть что-нибудь, послушать музыку. Чем обычно занимаешься больным?       Книг в комнате тоже не было. Интересно, эти оборотни читают? Хотя какая разница мне. Толку от текста, который я не смогу прочесть? Да и глаза мои без очков быстро устают. Но без такого рода отвлечений я все время возвращалась к грустным мыслям. Мама наверняка поседеет. Я видела, у нее уже есть седые волоски. А вдруг дедушка не переживет мою потерю? Старики, сердце слабое.       Я сжимала виски, словно хотела вырвать эти мысли из головы.       Я отчаялась, и не верила в то, что смогу вырваться из этого места.       Разум не привык к тому, чтобы оставаться в таком одиночестве. Мы привыкли его все время развлекать — пусть даже информация, предоставляемая ему, была интеллектуального характера, но это все равно было что-то новое, что-то постороннее. Я могла сколько угодно прежде говорить о том, что «люблю побыть одна», «спокойно сама себя развлекаю» — все это сплошное вранье. Я успешно себя развлекала, пока под рукой были читалка и ноут. Вот сейчас я наедине сама с собой. Буквально. Только я. И все, что мне остается, — это думать и вспоминать.       Поэтому не прошло и двух дней с тех пор, как я пришла в себя, как вся эта атмосфера настолько меня добила, что, наплевав на слабость, боль и головокружение, я вскочила с постели и направилась прямо на кухню. Спускалась я с трудом, но на середине пролета меня подхватила старая знакомая, которая довела до табурета. Усевшись, я довольно повела плечами, принюхиваясь к вареву на печи. Женщина тут же принялась над чем-то колдовать — и передо мной оказался хлеб и немного вяленого мяса. Я поела, а запила все сладким вином — его, улыбаясь, достала из закромов женщина и, подмигнув мне, налила целую кружку.       Я с подозрением глянула на нее, а потом попробовала напиток. Отдавало ягодами, даже странно. И совсем не кислое, как это часто бывает с домашними винами. Мягкое. Я допила его до конца. Почувствовала, как слегка закружилась голова, но тут же эффект прекратился. Я улыбнулась.       — Очень вкусно. Спасибо.       Женщина тоже что-то сказала. Я на секунду задумалась, а потом указала на себя так же, как прежде это делал Марко.       — Ульврэн. — Что ж, у меня будет огромное количество времени, чтобы проанализировать тот факт, что я назвалась именно так. Это и подчинение воле более сильного, это и нежелание связывать свое настоящее имя — а значит свою настоящую жизнь — с этим миром, это и совершенно наплевательское отношение к тому, как меня будут называть. К тому же имя мне чем-то понравилось, от него и вправду отдавало чем-то волчьим, каким-то хищным привкусом.       Женщина кивнула, потом указала на себя, представившись. Я поморщилась. Ничего не понятно.       — Лючия, — наконец разобрала я.       — Лючия, — повторила за ней следом, старательно выговаривая. Женщина заулыбалась. Мне улыбаться не хотелось. Я указала пальцем на стол, стул и огонь — Лючия медленно называла каждый предмет, а я так же медленно за ней повторяла. Потом еще несколько слов. Добравшись до десяти, я попыталась их повторить. Наконец, все запомнив, я и улыбнулась. Какой же тупицей надо быть, чтобы не начать как-то общаться!       Но в тот день с меня усилий хватило. Я поднялась, намереваясь вернуться в комнату. Женщина хотела меня проводить, но я помахала рукой. На кухне было полно работы. Пока я учила слова, Лючия успела почистить морковь, закинуть ее в еще один котелок, снять кастрюлю с чем-то вкусным, помыть посуду, убрать за мной и притереть стол. Я чувствовала себя очень неловко. В конце концов добраться до постели я в состоянии!       Но лестница казалась чем-то навроде Альп. Я смотрела на нее снизу вверх, а потом развернулась, собираясь все-таки позвать Лючию. Гордость гордостью, но свалиться с лестницы исключительно из-за глупого упрямства — нет уж, настолько тупой я все-таки не была.       Но замерла. Взгляд, которым меня всегда окидывал оборотень, я отличала так же как и его манеру открывать двери. Мне не нужно было видеть его глаза для этого. Чувствуя, что рубашка ему не помеха, чтобы насмотреться на мое тело, — хотя на что там смотреть-то после долгой голодовки? — я поежилась. Коридор тут же стал каким-то узким, полутемным, а я — еще слабее чем была. Волк подошел ближе. Я задрожала. Надо было сразу принять помощь Лючии — сейчас бы была уже в постели, а не стояла полуголая под этим похотливым взглядом.       Я его по-прежнему не видела — упорно не поворачивалась. Прошмыгнуть мимо него на кухню? А я смогу, учитывая его реакцию? А вдруг он решил, что я снова пытаюсь сбежать?       От этой мысли кровь похолодела. Конечно, стою внизу лестницы, одна. Зачем мне надо было спускаться? Почему мне не сиделось наверху?       Оборотень подошел ко мне, я буквально чувствовала это кожей. От страха я снова задрожала, глаза мои испуганно забегали. Вдруг он снова придумает какое-нибудь изощренное наказание? Я даже оправдаться не могу!       Почему же? Могу. Я закусила губу. Но все же не удержалась от того, что бы вздрогнуть всем телом, когда тяжелая рука опустилась мне на плечо. Я развернулась. Оборотень был полностью обнажен. Смущение накатилось волной, и я постаралась не опускать глаза. Я видела как пот стекал по его шее, а волосы были взлохмачены. Кожа его точно пылала. Я видела следы крови — вероятно, он вернулся с охоты. Снова убил кого-то?       Но сама становиться жертвой такой вот охоты я не хочу. Может я и не самая сильная, но подставляться под гнев своего случайного хозяина я не собираюсь.       — Ульврэн, — тихо-тихо пролепетала я, указывая на себя. Оборотень замер. Я видела как его запыханное, но суровое лицо чуть вытянулось. — Ульврэн, — повторила более уверенно, а потом кистью повела в его сторону — даже пальцем указать побоялась, все мои жесты были мягкими и плавными — все должно склонять его к умиротворению.       — Витарр, — глухим низким голосом проговорил он. Мне почудилось, что он это прорычал.       — Витарр, — повторила я, сама задержавшись на этой «р». Получилось как-то коряво. В моем исполнении это имя лишилось звериного окраса, как будто я просто передразнила голос животного.       Но оборотню понравилось. Взгляд его не потеплел, нет, но он уже не держал меня как в тисках. Я махнула рукой в сторону лестницы, ожидая, что он скажет как эта полоса препятствий будет называться. Махнула и не удержала равновесие — вино-то оказалось куда как более коварным, чем я предположила. Витарр подхватил меня в мгновение. Поврежденная рука оказалась прижата к груди, и я застонала. Он тут же хватку ослабил, как игрушку разворачивая меня. Я чувствовала как его обнаженные руки обхватывают меня за плечи и голые ноги. Чувствовала запах пота и крови. Чувствовала звериную похоть, исходившую от него. И еще дикую силу, которую удерживала лишь слабая человеческая оболочка. Сколько в тебе звериного и сколько человеческого? Я исподлобья наблюдала за его каменным лицом. Что у тебя в голове? Холодное гадливое чувство зародилось в груди, мне будто под дых дали — панику от его близости я контролировать не могла.       Но туман в голове от вина и долгих дней больничного заточения ослабили мою подозрительность. Тело реагировало по прецеденту, но что-то еще, помимо страха, зародилось внутри. Я смотрела на его широкие плечи, и это как раз там, в животе, отдавалось щекочущим чувством. Его заглушали воспоминания о насилии, но оно было.       Прижимая меня к себе, Витарр поднялся по лестнице, ногой толкнул дверь в комнату и бережно опустил на постель. Однако рука его мои ноги не отпускала. Он задумчиво провел пальцами по коже. Промелькнула глупая мысль о том, что она недостаточно гладкая, но словно в голове взорвался фонтан, когда я ощутила, что рука Витарра движется все выше. Я дернулась в сторону, поджимая ноги под себя. Но ему было все нипочем. Он забрался на широкую постель, придвигаясь ко мне. Как загипнотизированная, я лежала, не шевелясь, но мне все казалось, как другая я, маленькая и испуганная, бегает внутри моей головы в панике и зовет на помощь.       Я содрогнулась, когда мужские руки подтолкнули меня под сильное тело. Но не от страха, а от отвращения и к себе, и к ситуации. Я точно подстилка: ему захотелось — он пришел и взял.       — Витарр… Не надо, — тихо, но твердо попросила я в тот миг, когда коленом он раздвигал мне ноги. — Пожалуйста…       Рука его подтянула наверх мою рубаху. Я уперлась ладошками ему в грудь — чисто символический жест неприятия. Но в этот момент на меня напал очередной приступ чиха. Словно аллергия на что-то — и остановиться я не могла. Вряд ли мужчине очень удобно, когда девушка под ним чихает не останавливаясь. У меня уже слезы проступили на глазах, но остановиться я не могла. Витарр недовольно тряс меня, приподнявшись. Я, воспользовавшись этим, свернулась калачиком. Чиханье прекратилось, но нос мой раскраснелся, было больно. Потеря острого зрения делала меня еще более уязвимой, и я каждый раз надеялась, что случайный дар вернется. Как ребенок уткнулась в руку мужчины, перепачкав ее слезами и соплями. Витарр недовольно заговорил, но потом остановился и лег рядом. Я, не ожидая увидеть его лицо столь близко, испуганно распахнула глаза. Тогда он выпадом руки перевернул меня на спину, закатывая рубашку выше груди. Это неприятно сковывало движения. Стыд охватил меня, но горячие губы уже ласкали мои соски. Трепещущее чувство внутри живота пропало — остался только страх.       Тихо, тихо. Просто смотри на потолок. Плевать что он там делает. Ты просто…       Я не могу «просто»! Я не могу! Я не хочу!       Но что я могу сделать? Ничего!       Именно поэтому я и лежу как последняя шлюха под своим же насильником и не смею и пикнуть.       А что тогда? Как будто у меня есть выбор! Не он, так другой. Забыла этого жирного борова? У тебя ведь на лице написано: «смотрите, я совершенно беззащитна, берите кто хочет»! А я им всем в диковинку. Как экзотический сувенир.       Это что еще за мысли? С каких пор я растеряла чувство самоуважения и любви к себе?       Как можно любить себя, если позволила так с собой обращаться? Тебя, дорогуша, избили, изнасиловали, бросили в клетку с живыми трупами, лишили имени. Ты — ничтожество.       Широко раскрыв глаза, я смотрела на потолок сквозь пелену слез. Витарр навис надо мной, почувствовав, что я никак не реагирую на его прикосновения — ни плохо, ни хорошо. Он чуть ущипнул меня — и я с трудом перевела взгляд на него. Я уже не видела четко все морщинки вокруг его глаз, но огненный взгляд его не растерял своей силы. В этот момент чувства словно стали возвращаться ко мне: я ощутила его горячее возбужденное тело, прижатое к моему. Бедра мои свела судорога, я сжала ноги так крепко как только могла, но, поняв, что я снова с ним, Витарр резким движением сломил мои попытки, устраиваясь поудобнее. Опершись на локти по обе стороны моей головы, он с глухим рычанием вонзился в меня — я тихо захныкала. Боль проникновения в сухое, неподготовленное тело не сравнится с нашей первой ночью, когда он напустил на меня морок. Словно меня приложили к терке — кожа стянулась, боль была такая, что мне показалось, что ее вообще содрали. Но и Витарру было неудобно. Я не могла принять его, мое тело отталкивало его уже чисто физиологически. Перед моими глазами была его грудь, я видела как она замерла, потом мужчина откинулся назад. Я с облегчением поняла, что пытка прекратилась.       Но нет, ему было мало. Он вновь схватил меня за подбородок, наклонился и грубо укусил за губу. От неожиданности, даже больше чем от боли, я вскрикнула. Дыхание мое участилось, когда я ощутила быстрые пальцы, что скользили вдоль моего живота туда, вниз. Мягко лаская кожу, они гладили меня, играли с моей плотью, погружались внутрь. Широко раскрыв рот, я с испугом вперемешку с удивлением смотрела в жестокие желтые глаза. Слюна скапливалась во рту, но сглотнуть ее я не могла. Мышцы мои напряглись, я боялась пошевелиться. Потное мужское тело прижималось к моему, пока опытная рука вытворяла что-то невообразимое. Стыд и смущение пропали, но отвращение никуда не испарилось. Я по-прежнему с неприязнью смотрела на Витарра, боясь что-то сделать. Унижение было куда сильнее. Чувствуя в груди нарастающую обиду, я со слезами все глядела на него.       Но разжалобить его не удалось. Быстрым движением перекинул ногу, и, издав животный стон, с большей легкостью скользнул внутрь меня же. Мышцы живота сжались, тело не забыло того, что с ним сделали. Но сопротивляться сил не было. Я зажмурилась, а горькие слезы текли по щекам. Горячий язык коснулся моего лица — Витарр слизывал мокрые дорожки.       Неужели ему это нравится? Нравится так истязать меня? Он же убивает во мне человека! Я живая, у меня есть чувства, есть желания, есть гордость!       Или уже нет?