В шкуре волка

      Когда он ушел, я еще долго лежала не шевелясь. Витарр, словно насмехаясь, заботливо уложил меня на подушки, укрыл одеялом и аккуратно закрыл дверь. Уж лучше бы он бросил меня так и лежать — униженную, раздавленную, сломленную. Его беспокойство о моем удобстве казалось злобным плевком в лицо. Огромным, смачным плевком.       Плечи сотрясались, но слез уже больше не было. Все, что можно было, я уже давно выплакала. Дыхание сбивалось, я никак не могла глотнуть воздуха — грудь точно сжали в тисках.       Ничтожество.       Слабая. Глупая. Подстилка. Что сказали бы твои близкие?       Что бы сказала ты сама, наблюдай ситуацию со стороны?       Я бы сказала, что сама во всем виновата, сама позволила так с собой обращаться, сама показала себя с трусливой стороны.       Но что мне делать теперь?       Ничего не хочу. Ничего!       Плечи задрожали сильнее, я начала задыхаться. Изо рта вырывались странные повизгивающие звуки, которые унять я никак не могла. Пытаясь отдышаться, никак не могла унять колющую боль в груди. Воздух выходил с громким свистом, я действительно начала задыхаться. С испугом подскочила, пытаясь глотнуть как можно больше воздуха — будто из воды вынырнула. В глазах тут же потемнело. Я схватилась за горло, издав булькающий звук.       Я умираю? Нет! Нет!       Приступ чуть отпустил. Я выпрямилась, стараясь наполнить легкие воздухом. Пульс постепенно успокаивался, зрение чуть прояснилось. Я покрылась холодной испариной — практически задохнулась. Близкая смерть стала своего рода холодным душем. Я озябла, потому закуталась в одеяло и крепко зажмурилась, где-то в глубине души надеясь, что, когда проснусь, окажусь дома.       Я и вправду заснула быстро, а когда открыла глаза, то поднялась тут же. Кровь бурлила, меня наполняла энергия. На столике стояла еда. Чувствуя жуткий голод, впервые такой сильный после своей болезни, я с жадностью накинулась на нее. Только потом заметила новое зеркало у стены. Подошла к нему, осторожно развернула ножки, поворачивая к себе. И отшатнулась.       Скинула рубашку, оглядывая себя полностью. Я очень сильно похудела: видела каждую косточку тела, словно анорексичка. Одна рука была черная от синяков, вдоль плечевой кости шла длинная красная полоса — след от хлыста. Я развернулась, пытаясь разглядеть спину. Видела на плече такую же отметину. Места саднило, наверняка после останутся уродливые шрамы. Опустила глаза на ноги: стопы были какими-то желтыми, ногти на ногах сильно отросли. Тут же посмотрела на руки — тут ногти обгрызенные, сломанные, с чернотой под ними, выглядели не лучше. Стоять было по-прежнему больно — я содрала кожу со стоп сильно, но шок от собственного отражения смешался с любопытством, и я еще долго стояла, рассматривая саму себя.       Вся покрытая синяками и ссадинами, уж не знаю, что во мне так привлекало оборотня. Грудь и попа будто пропали, плечи ссутулились, хотя проблем с осанкой у меня прежде не было. Я подошла ближе, слепо рассматривая лицо. Бледное до нельзя, с огромными черными кругами под глазами. Краска для ресниц и бровей, которой я пользовалась, давно выцвела, поэтому мои светлые глаза словно сливались с лицом — тот еще видок! Красные опухшие веки ныли, я устало потерла их. Волосы, грязные и спутанные, были блеклыми и придавали мне вид сумасшедшей. Я осклабилась и сама же испугалась отражения в зеркале — на меня смотрела какая-то дикарка с загнанным взглядом и жуткой ухмылкой.       Помню, что так же выглядели люди на фотографиях после долгих заточений. Но я-то в относительной безопасности по сути. Что со мной стало? В какой момент я потеряла себя?       Я уткнулась лбом в холодную поверхность. В зеркале отразилась моя кожа — жирная, шелушащаяся. Я не могу так выглядеть. Это не я. Это какая-то уродина. Я … я не могла стать такой.       Но я никогда не могла стать и жалкой шлюхой.       Обернулась на постель. Смятые простыни заставили меня передернуться от отвращения. Я снова взглянула на себя в зеркало. Почти вплотную стоявшее отражение бросило на меня злобный взгляд — но не затравленный. Я поджала губу. Все-таки я еще не до конца потеряна. Я еще есть.       Боль в ногах и руке отвлекала от самобичевания. Я закуталась в простыню и вышла в коридор. Силы постепенно возвращались: на ногах я стояла твердо, лестница уже не была непреодолимым барьером. Но на кухне Лючии не оказалось. Я растерянно потопталась на месте, а потом развернулась к выходу, столкнувшись на пороге с мужчиной. Ростом ненамного выше меня, дородный, в руках у него была вязанка дров. Я испуганно вцепилась в концы простыни, которая не очень-то и прикрывала меня. Мужчина тоже смутился, торопливо опуская глаза. Так и стояли мы словно два идиота, пока он не отступил в сторону, пропуская меня. Тут я поняла, что видела его где-то прежде. Но в памяти уже все перепуталось, и я замялась. Возвращаться в комнату не хотелось — что я буду там делать? Но и тут стоять я тоже не могла. Мужчина ждал пока я уйду с дороги, и мне пришлось отступить назад. Он ничего не сказал, занес дрова на кухню, опустил у печи. Открыл заслонку внизу, сложил дерево туда. Потом снова вышел и быстро вернулся, неся в руках уже уголь. Я так и стояла у стены, пока мужчина не обернулся ко мне с немым вопросом на лице.       — Вода, — сказала я. И толку?       — Пить? — спросил он.       Рот мой открылся непроизвольно.       — Да, — на автомате ответила я, но тут же покачала головой. — Нет, я хотела помыться.       Мужчина нахмурился, он будто раздумывал над моими словами.       — Ванна, — добавила я.       — А-а-а, — тут же закивал он. — Купатило!       Что?       — Купаться, да, — согласилась я. Что за «купатило»?       — Овај језик… — тихо рассмеялся он, видя мое гримаску. — Серб, — добавил он, указав на себя. В первый момент я решила что это имя, только потом поняла, что он указал национальность.       Знаете, я из тех людей, кому не повезло родиться в семье лингвиста. Моя мама работала переводчиком в течении двадцати с лишним лет, и волей-неволей (а точнее добровольно-принудительно), я многое перенимала у нее. Сербский язык я, конечно, не знала, но что-то знакомо-славянское заставляло улыбнуться.       — Вы понимаете меня? — осторожно, но с явно слышимой надеждой в голосе спросила я.       — Ох, тајјезик! Млада дама, нисам га чуогодинама!       Несомненно, прозвучало это все как набор непонятных звуков, но в ситуации, когда я абсолютно не понимала окружающих, эти столь дорогие моему сердцу звуки вызывали вдохновенную радость.       Я же уже сталкивалась с подобным там, на площади, когда один из солдат Марко говорил на английском. Последний у меня неплох, но момент был неподходящий. В отличии от сегодняшнего дня.       На самом деле, отсутствие возможности общения для человека катастрофично. Чувство, что ты единственная, которая ничего не понимает — ужасно. Конечно, отсутствие вербальной коммуникации делает меня куда как более внимательной, но это доставляет ряд неприятностей. Ведь я даже не могу элементарно попросить есть или пить. Я даже не знаю сколько прошло времени. Отсутствие информации сделало меня слабой и отчаявшейся. Я смирилась с тем, что не понимаю окружающих, и от того смирилась и с тем, что происходит.       Но если я начну общаться хотя бы с кем-то — это поднимет мой боевой дух, я уверена. Я надеюсь на это.       Мужчина смотрел на меня с каким-то сочувствием, я читала на его лице и радость, и замешательство.       — Где я? Что это за место? — О эти вопросы, на которые ответа я так и не получила!       Человек, представившийся сербом, поднял вверх ладони.       — Ванна, — сказал он, повторяя мои же слова.       Какая ванна? Я хочу поговорить!       Но мужчина подошел к окну, раскрыл его и звучно позвал:       — Лючия!       Женщина тут же вошла в дом, посмотрела на меня и неодобрительно покачала головой, но мужчина сказал ей что-то, на что она уже с большим энтузиазмом кивнула. Пока человек из одного со мной мира ставил греться чан с водой, Лючия увела меня в комнату с ванной, приготовив ее к «пользованию». Когда она потянулась было ко мне, я покачала головой и указала на себя.       — Я сама, — по возможности более твердо ответила.       Лючия явно не любила когда с ней спорят, но я с такой силой вцепилась в мочалку, что отобрать ее у меня можно было только грубой силой, и женщина вышла, оставив меня одну.       Я залезла в воду уже без брезгливости. Взяла самое сильно пахнущее мыло и неуклюже попыталась намылить голову. Скользкое, оно упало в воду. Я попыталась его поймать, но брызги попали мне в глаза.       Должно быть по этой причине я и плакала, сидя в деревянной бадье, в сыром удушливом полумраке, пока вода не стала ледяной.       

***

      Когда я вернулась на кухню, меня ждал приятный сюрприз. На столе моего возвращения ждал чай. Черт возьми, чай! Крепкий, ароматный, самый настоящий чай! Высокий глиняный бокал был горячим, но я с удовольствием обхватила его руками. На секунду перенеслась домой, на зимние посиделки у подружки.       — Зашто си овде? — напугал меня внезапно раздавшийся голос. Испуганно подпрыгнув, я обернулась.       — Почему я здесь? — переспросила я, неуверенная в том, что поняла слова говорившего серба правильно. — Вы спрашиваете меня? Я не знаю!       Мужчина смотрел на меня внимательно, точно не понял, что я сказала. Несмотря на родственность языков, коммуникативный барьер оставался.       Я изобразила удивление на лице и обвела руками вокруг, а потом посмотрела на него и покачала головой.       -Должно быть, ты здесь по ошибке, — медленно произнес он. Я закусила губу. Язык временами звучал смешно для моего уха. Даже в такой дерьмовой ситуации не могу сдержать свое хреновое чувство юмора.       — Тебе можно говорить со мной? — спросила я, указывая на него, а потом на себя, а потом сделала круговое движение кистями, надеясь, что смысл до него дойдет.       Он кивнул, после чего улыбнулся — широко и тепло. Со стола у печи взял еще один бокал с чаем и сел рядом со мной.       — Меня зовут Зодикус, — представился он. –Я подумал, что этот напиток тебя порадует. Я сам иногда пью его, но листья чая больно дороги.       Признаюсь честно, поняла я только первую фразу, и то сомневалась. Имя явно не балканское.       — Так меня зовут здесь, госпожа Ульврэн, — объяснил он. — Имя свое я давно уже забыл.       Госпожа? Это мой статус или какое-то местное обращение к женщине?       Зодикус сам говорил медленно, уж не знаю, ошибался ли он или нет, но ему тоже было тяжело общаться на определенно полузабытом языке.       — Нет старого имени — нет старой жизни, — добавил он, после чего замолчал, давая мне время обдумать его слова. Точно он сам проходил через подобное.       — Ты человек? — спросила я. Уж больно его движения были быстрые и ловкие, да и походка отдавала ловкостью, его телосложению мало свойственной.       Он не понял.       — Ты волк? Оборотень? Зверь? — Я перечисляла то, что приходило мне на ум, надеясь, что он зацепиться за знакомое ему слово.       — Я понял тебя, — наконец ответил он. — Да, я оборотень, но не такой как они.       Я покачала головой, давая понять, что не вникла в смысл его фразы. Он повторил ее еще раз, видимо пытаясь вспомнить русские слова, чтобы наиболее ясно выказать свою мысль.       Наше общение продлилось долго. Я поняла, что оборотень, которого, как оказалось, полностью звали Витарр Ормар, не ограничил меня в прогулках по дому. Зодикус, родом из моего мира, и Лючия, волчица из клана Ормара, жили здесь вместе с Витарром и следили за домом.       Наконец для меня обозначились законы этого странного мира.       Оборотни, в чьей власти я оказалась, принадлежали к одному из западных кланов стаи, подчинявшейся вожаку из Горгхэйла — некого города, представляющего собой своеобразную столицу. В отличии от волков, стаи оборотней насчитывали в себе сотни особей. По аналогии с моим миром, я бы дала стае обозначение этноса.       В свою очередь стаи делились на кланы — связанные общим происхождением и родством разросшиеся семейства оборотней. Таких кланов в стае Горга было двенадцать. Лидером одного из них и был Витарр.       Я не вникла во все тонкости, но, надеюсь, со временем история перестанет быть для меня полной туманных намеков, избавиться от которых мне не позволил языковой барьер. К сожалению, Зодикус не знал английского, которым я сносно, но владела. Однако насколько я поняла, к югу и западу от нас были другие стаи — претендующие на эту территорию враги.       Зодикус объяснил мне, что Витарр Ормар считается одним из наиболее сильных оборотней в стае. Я не должна пугаться — мало кто из волков способен состязаться с ним в могуществе. Как-то это уверенности мне не прибавило. Но большинство оборотней совершенно не отличаются от людей — разве только тем, что могут обращаться в волков. Но и тех люди отстреливают при необходимости. Их силы, как и способность к регенерации, умеренны. Способности Витарра, свидетелем которых я стала в нашу первую ночь, были редким, хотя и неудивительным даром, подобно тому, что и в моем мире бывают люди могучей силы, полученной от природы. Помимо того, Витарр с детства метил на место лидера клана, что заставляло его упорно тренироваться.       Волки должны были доказать свое право на лидерство. Они передавали своим детям имущество, подобно людям, но их звериное чутье не давало им также поступать и с властью. После смерти или свержения лидера, за его место сцеплялись другие — все, кто хотел и не страшился соперников.       Однако куда как больше заинтриговало меня другое — Зодикус тоже был из моего мира. Это я конечно поняла и так, но подтверждение из его уст было бесценно. Но его дальнейшие слова не на шутку меня встревожили: его обратила в оборотня его супруга для того, чтобы его приняли в стаю.       — Оборотнем можно стать? — Эта мысль неприятно кольнула в сердце.       К сожалению, все было несколько хуже. Оборотень мог укусить человека, убив при этом. А мог оставить живым, но с волчьим ядом внутри — и этот яд изменял сущность бедняги. Но в отличии от «настоящих» оборотней, последние оставались людьми, не имея возможности обращаться при необходимости. Они носили в себе проклятие — лишь в полнолуние, против своей воли, они обращались в волков, обезумевших и диких, без остатков человечности. Утром они ничего не помнили. Если они заключали брак с истинными волками, то их потомство также становилось «истинным».       Но в случае брака с таким же «недооборотнем», их дети также сохраняли в себе это проклятье. В браке с человеком нельзя было судить точно — иногда ген сохранялся, но не выявлялся. Зодикус сказал, что такие случаи редки. Оборотни не любят обращать новых членов, ибо те становились их кровными родственниками, которых полноценно принимали в стаю, что увеличивало ответственность. Поэтому самого Зодикуса Лючия обратила уже после свадьбы, прожив с ним не один год. Своего рода формальная составляющая брака в их среде — бывший человек больше не был «грузом» на плечах жены, отныне волки признавали в нем родича.       Это было действительно интересно. Но вот только открывало передо мной устрашающие перспективы.       — Зачем Витарру нужна я?       Зодикус пожал плечами.       — Страсть.       — А это? — Я протянула вперед больную руку со шрамом на запястье.       Он покачал головой.       — Волки не держат рабов. Домашних рабов, — уточнил он.       Я задумалась, вспоминая мельницу. И свою собственную продажу.       — Но я видела.       Зодикус покачал головой.       — В нашем клане рабов не держат в доме. А те, кто работает в полях, не живут долго. Витарр же хочет, чтобы ты осталась в доме.       Странное объяснение. Я смотрела в уже пустой бокал, раздумывая о том, что с одной стороны, если я хочу выжить, мне придется привязать к себе Витарра, раз он по-волчьи увлечен мной, а значит и будет защищать от недовольных. Но в тоже время я не хочу становиться зверем, тем более без привилегий настоящих оборотней — я хочу домой!       — Как мы сюда попали?       Зодикус развел руками. По его словам, за долгие годы жизни здесь он встречал других несчастных, попавших сюда из нашего мира, но которым повезло меньше. Удача улыбнулась нам, раз волки нашли в нас партнеров, но вот остальные здесь просто погибали. Их убивали либо люди, либо волки, но чаще они просто не выживали по причине отсутствия адаптации к здешним условиям.       И что мне делать?       — Учи язык.       Я посмотрела на Зодикуса. Общаться односложными предложениями трудно, но явно лучше, чем молчать. Я кивнула. Сама была бы рада, но сколько пройдет времени, пока я смогу нормально говорить?