В шкуре волка

      Я никогда прежде не чувствовала себя столь беззащитной. Никогда. Мою душу будто вывернули наизнанку, показали ее содержимое всем и каждому, а потом вернули обратно — оплеванную, униженную, жалкую. Мне было так одиноко, так тоскливо, что не было даже слез. Казалось, что дотронься до меня — и рассыплюсь в прах. Словно и не было настрадавшегося тела — только сломленный дух, неспособный сопротивляться.       Воспоминания отступили, я заворожено пыталась углубиться в недра собственной памяти, когда поняла, что все, что было прежде, стало казаться сном. Дом и родные остались где-то позади, страх и ужас первых дней здесь тоже испарились. Остались только трепет и настороженное ожидание. Я как пугливая птичка замерла перед мгновением новой катастрофы.       — Я слышу, как бьется твое сердце — часто-часто, — тихо сказал Витарр. — Так и жду, что оно вырвется на свободу. Ты вечно беспокойна.       В голосе его мне послышалась резкость, и я тут же затаила дыхание, растерянная и смущенная тем доверием и той нежностью, с которыми отдавалась ему. От этого и беззащитность?       Витарр подался вперед. Я зажмурилась, но чувствовала, что он смотрит и изучает меня. Пауза стала невыносимой, я с усилием прикусила губу.       — Однажды я видел, как молодой раб, завезенный сюда случайно, в одно утро бросился на собственного надсмотрщика. — Голос Витарра был похож на урчание большого дикого зверя. Внезапная тема разговора меня испугала. — Он был слаб, у него не было никаких шансов — но, словно околдованный, он бросился на этого самого надсмотрщика, не обратил внимания ни на хлыст, ни на крепость кулаков. Накинул цепь тому на шею и вполне задушил бы.       И поделом, хотелось сказать мне. Но я молчала.       — Его, конечно, оттащили. Убить раба — не славная победа. Рабы не могут сражаться. Но я видел того — глаза его были безумны. — Я не удержалась, и приоткрыла веки, наблюдая за Витарром. Тот уже не глядел на меня –я видела, как профиль его лица повернут в сторону. — Налитый темной кровью, они не видели нас, он, верно, и боли не ощущал… Зубы его были сточены, что наши клыки, ногти — длинны и остры. Он шипел, как мерзкие змеи, которых на этой земле не видали уже много лет. Это было немало времени назад, но до сих пор помню его искаженное мукой и злобой лицо.       Я поймала себя на том, что, приоткрыв рот, затаенно внимала низкому шелковому голосу оборотня. Как странно. Я никогда не обращала внимания, что голос Витарра тоже необыкновенно музыкален — совсем как у того, в лесу. От его рассказа внутри точно разверзлась пустота. Я нервно заворочалась.       — Признаюсь, мы растерялись. Рабы отгораживались от него. Хозяин сказал, что сам не знает, что с ним делать. Заплатил за него кучу денег — раб был молод и силен — но вот уже который день тот сводит его с ума. И пока мы разговаривали, сумасшедший этот вырвался и побежал до самой реки. Не думал, что человек может обладать такой силой. Должно быть, безумие дает вам редкие силы. — Витарр умолк, передернул плечами. — А мы не стали догонять. Что волкам до него? Хозяин был из Линна, — из людей — и, хоть мы и приняли его у себя, но помогать не стали.       Я чуть приподнялась.       — Это был Марко?       Витарр рукой погладил меня по голове. Я напряглась, не шевелясь и следя за рукой. А потом расслабленно выдохнула.       — Нет. Марко никогда не остановился бы здесь. Он не глупец. А тот был даром, что торговец. Раз не может справиться с собственными рабами — не наше дело ему помогать. — Витарр опустил руку. — А тот безумец остановился у края Гислы на мгновение и прыгнул вниз. Река эта коварна — у берегов глубока, и дно ее покрыто острыми камнями. Тот умер сразу. Гисла выбросила его тело, не желая принимать в своих водах.       К чему рассказывать мне это? Я не хочу слышать историю о других несчастных, кому еще меньше меня повезло…       — Я потом спрашивал Марко, много ли людей становятся безумцами в рабстве, — продолжил Витарр. — Он сказал, что лишь те, кто родился не здесь, на его памяти вели себя так же.       Я покачала головой. Бред.       — Это всего лишь слова одного человека, — как-то неуверенно произнесла я. — Быть может, что он ошибается.       Витарр усмехнулся.       — Ты не представляешь, сколько людей прошло через цепкие руки Марко. Он никого не чурается и ничего не боится — лишь бы риск был оправдан золотом. Имя его известно, и уж поверь, не доброй славой.       — Так тем более, — как мне показалось, еще более неуверенно сказала я.       — Спроси как-нибудь потом Зодикуса, — пожал плечами Витарр. Рука его вновь потянулась к моим волосам. Я же глаз не спускала с его жестких черт. — Пусть он расскажет тебе, видел ли сам что-либо.       Стало как-то слишком зябко. Я обхватила себя за плечи, откидываясь на подушку. Витарр тоже улегся. Несколько минут пальцы еще играли с моими волосами, но вскоре я уловила его мерное дыхание. Зная чуткость волка, я не шевелилась, лежа с открытыми глазами, ожидая сама не знаю чего. Но, должно быть, Лючия давно на кухне, а я тут, лежу, пока она работает. Слабость была так красноречива в своем стремлении уговорить меня остаться, но я испытывала редкое смущение от присутствия Витарра — я не знала что это. Страх от встречи с Лючией была куда как меньше, чем страх перед той связью, что возникла между мной и оборотнем.       Дрожа от холода, я старалась одеться, не вылезая из-под шкур. Удивительно, как я ночью не поняла, что все лишь сон, когда раздетая бегала по дому и не превращалась в ледышку?       — Это невыносимо, — проворчал Витарр. — Точно неугомонная блоха. Куда ты собралась?       — Прости, — испуганно лепетала я. — На кухню, меня ждет работа…       Витарр даже приподнялся на локте, рассматривая меня.       — Ты? А сил хватит?       Я бы предложила ему помочь, но не осмелилась.       — Лючия, должно быть, ждет меня, — сказала тихо, робко поглядывая на Витарра. — Она … не верит мне.       — Не верит?       Я застопорилась. Как назло, глаза стали слипаться, идея остаться в постели была даже заманчивой.       — Должно быть, не доверяет? — предположил Витарр.       — Что? — Я заправила за ухо выпавшую прядь волос. Витарр подался вперед, ухватывая меня за руку и потянув на себя.       — Не до-ве-ря-ет, — повторил он.       Я поежилась, ужом выскальзывая из его цепких рук. Не стала отвечать, выбежала в коридор, по лестнице буквально слетела. Голова была точно в тумане, но я была вся на иголках, усидеть было просто невозможно. Почему я испытываю такое лихорадочное возбуждение?       Лючия встретила меня так, будто ничего и не произошло. Смотрела сурово, но не зло. Словно и не было ее утреннего выпада. Словно я не пыталась убить ее мужа. Я так радовалась, что не сразу поняла: она перестала одергивать меня, поучать. Прежде Лючия помыкала мной, как хотела. Сейчас же я приняла за дружеское на самом деле ее отстраненное поведение. О нет, она прекрасно понимала, что винить меня не стоит, но Витарр ошибся, не «не доверяет», а именно «не верит».       Точно так же держался в отношении меня и Зодикус. Мы по-прежнему вместе работали и вместе ели, но больше я не засиживалась с ним, а Лючия не пропадала долгими ночами на охоте. Сад не отнимал теперь все его силы, поэтому он находил иные причины не сталкиваться со мной в доме, вечно пропадая в Гаалаки — деревне.       Подавленная, разбитая их холодностью, я вернулась к попыткам выучиться читать и писать. Мне казалось, что это сможет скрасить то одиночество, что окружило меня. Но ничего не получалось. Вместо кропотливого труда я стала плакать, а часы, проведенные над непонятными мне словами, превратились в пытку «что я сделала не так» и «за что мне все это». Промелькнула мысль, что ведь со всем этим можно и покончить…       Напуганная подобной идеей, я не спала ночь, а потом обратилась за помощью к Витарру, горя желанием выбить из себя затравленность, обратившись к литературе.       Учителем он оказался весьма терпеливым — я не ожидала, признаюсь. Но процесс оказался трудоемким. Я поняла мало что. Печать в книгах отличалась от привычной мне. В музее, где я подрабатывала, стоял небольшой печатный станок семнадцатого века. Про себя я называла его «печатным наполовину». В отличии от простого шрифта там требовалась изрядная доля художественного мастерства. Каждый печатный знак приходилось в зеркальном отражении складывать в слова — на страницу — и только потом краской они отпечатывали текст на бумаге. Здесь техника видимо была примерно такой же. После трудоемкого процесса страницу тщательно обрабатывали и украшали. Так что вариант более простого печатного текста в сравнении с рукописным тут не прокатил.       К тому же основой алфавита стало нечто похожее на латиницу вперемешку с непонятными мне закорючками — нечто, похоже на арабскую вязь. Если со знакомыми мне обозначениями все было проще, то второе изрядно смущало. Я путала знаки — они отличались какими-то ну совершенно незначительными деталями.       — Я не думала, что это будет так тяжело, — выдохнула я.       — Ты не прочла практически ничего, — заметил Витарр, хмурясь.       — Не бойся, мне главное понять сам принцип, навык чтения придет быстро. Но я не могу разобраться с этими крючками! Кто их выдумал вплетать во вполне понятный текст?       Витарр усмехнулся. Хмурый лоб его разгладился, он явно развеселился.       — Письменность нам дали как раз люди.       — Люди? — удивленно переспросила. — У вас не было раньше письменности?       — Зачем она нам? — вопросом на вопрос ответил Витарр. — Оборотням нет в ней нужды. Раньше не было.       — А теперь?       — Теперь мы, как и вы, заключаем договоры, пишем письма, занимаемся подобной ерундой.       Я положила ладонь на книгу.       — А как вы жили тогда до этого?       Витарр потянулся.       — Чудесно. Стаи боролись между собой за теплое место под солнцем, слабых уничтожали, сильные получали новые места для охоты. Нам не нужна была человеческая сущность. Говорят, что предки даже и не превращались в людей.       Я с любопытством подалась вперед.       — А как давно это все было?       Оборотень пожал плечами.       — Может три сотни лет назад. А может и три тысячи. — Он усмехнулся, видя мое разочарованное лицо. — Подобные тебе иногда попадали к нам, но не выживали. Однако что-то изменилось как раз лет триста назад. Люди стали изощреннее, опаснее. Они научились строить крепкие заслоны. А вскоре стали обороняться от нас оружием, что убивало на большом расстоянии.       — Огнестрел, — предположила я. Витарр поднял удивленно брови — я произнесла это на родном языке. — Неважно, — отмахнулась я. — Просто скорее всего это связано с усиленным развитием… — Я не знала как произнести «наука». Вполне понятно почему оборотни не способны победить людей — даже термина у них наверное не предусмотрено. — Значит люди создали для вас алфавит? — Это слово я выучила сегодня. Так что наверняка «наука» тоже есть.       — Они создали его для себя. Мы же переняли, — объяснил Витарр. — Они же дали нам деньги и понятие торговли. В том числе торговли рабами.       — Они?       — Волки не предполагали, что подобным можно заниматься.       Я почувствовала раздражение.       — Но зато теперь вы вполне этим пользуетесь!       — Это выгодно, — развел руками Витарр. Он внимательно следил за мной.       — А раньше вы всех убивали? — негодующе спросила я.       — Непокорных — да. Но говорят, что часто побежденных и отпускали — в случае если они оставались после бойни. Им давали волю, иногда они прибивались к стае. Именно так мой род наполнился южной кровью — на Юге широкие степи, их занимают очень сильные стаи, которые не дают себя прогнать. Видимо какая-нибудь волчица не смогла туда вернуться после набега на северных соседей. Такого зверя просто так не приручишь — она либо покориться по своей воле, либо погибнет.       Я уже давно позабыла про книгу. Уставилась на Витарра, слушая местные сказки. В конце концов, это все мне особенно интересно. Представила себе эти южные степи — необъятные, благоухающие, светлые. И теплые.       — Ты бывал там? — спросила с жадностью.       Витарр коснулся моего лица, ласково проводя большим пальцев по коже. Ему нравилось так делать. А мне нравилось, что это нравится ему. И я старалась не думать о том, почему.       — Я много где бывал, Ульврэн. Но и у нас много вечеров, чтобы я все это смог тебе рассказать.       Я представила это: кухня, разожженный очаг, глинтвейн, долгие разговоры… Это было очень заманчиво. Вот только глинтвейн всегда делал Зодикус, а теперь для меня он не сделает ничего, что выходило бы за рамки бытовой работы.       Я подняла взгляд на жесткое лицо оборотня. И тут же уютная картина растаяла, я чуть отклонилась назад.       — Конечно, как пожелаешь, — умолчав о своих печалях, просто сказала я.       Он пожелал. Как-то вечером, накануне сна, пока я перемывала посуду, — Лючия теперь уходила в лес рано, чтобы раньше и вернуться — Витарр принес из кладовой кувшин с вином, сам налил мне бокал. Никогда прежде за ним не водилось привычке хоть как-то выказать ухаживание. Ну, не считая, что во время болезни он мне одеялко подоткнул. Эта мысль вызвала у меня усмешку.       Витарр же сам подбросил дров в очаг. Я уселась, подобрав под себя ноги и наблюдая за ним. Длинные волосы мужчины были собраны, я видела мелкие шрамы у него на шее — видимо, в драке волки пытались клацнуть его за горло, но не удавалось.       — Очень романтично, — пробормотала я, не боясь, что Витарр поймет мою речь. Но он нахмурился.       — Мне не нравится, когда ты говоришь так.       — Как?       — Непонятно для меня. Тебе следует общаться на нашем языке.       — Просто не удержалась, — вступать в перепалку не хотелось. Я взяла бокал с вином, сделала глоток — очень сладко. И крепости не чувствуется. Такие домашние вина всегда хорошо ценились.       — Оно коварно, будь осторожнее, — предупредил Витарр.       — Я учту. — Отсалютовала ему. Наступила пауза. Я не знала чем ее заполнить, поэтому ощутила сильную неловкость. Витарр сидел, задумавшись, и не обращал на меня внимания. Может мне стоит уйти? Я медленно опустила бокал на стол, потянула затекшие ноги.       — Останься, — тихо приказал Витарр. Я все равно поднялась, но с места не трогалась. Близость Витарра меня пугала. Совсем иначе, не так как в первые дни. Теперь я скорее боялась той власти, что он стал приобретать надо мной. Я не знала, что это. Нечто нездоровое, отвратительное, я отвергала это чувство. Но оно было, и я же сама цеплялась за него.       — Ты сказал, что это люди познакомили вас с работорговлей. Но я была среди рабов — волков там не было.       Витарр бросил на меня острый взгляд, удивленный словами. Чего угодно он ожидал — но не таких вопросов.       — Марко никогда не смешивает людей и волков. Как и большинство торговцев. Это чревато кровавой бойней среди рабов.       — Значит у него их несколько…партий? — Я запнулась.       — Очень много, Ульврэн. Марко — один из богатейших купцов на этой земле, я говорил тебе уже об этом. Тут он продавал рабов для наиболее черной работы, на Западе — наших же соплеменников, а в Горгхэйле будет торговать волчатами с южных земель, если сумеет их выловить.       Я приблизилась к Витарру, уселась у его ног.       — Как он может выловить их?       — Ставит капканы, Ульврэн. Видишь ли, испокон веков южные племена считались наиболее сильными — и это так, если брать в расчет выносливость, скорость, свирепость. Но когда люди научились бороться с нами, создавая хитроумные ловушки, то их звериная сила уже не была столь могущественной. Постепенно мы приучились жить в облике людей, начали строить дома, есть хлеб. И начали заключать браки. В таком виде, — Витарр указал на себя, — мы начали не просто воевать с людьми, но и заключать с ними перемирие. Мы стали торговать между собой, брали себе женщин из их племени. Но мы не могли обрабатывать землю и строить сложные механизмы. Тогда-то люди начали продавать нам себе подобных. Рабы возделывают наши поля, работают на мельнице, занимаются кладкой внешней стены Горгхэйла.       — Что такой Горгхэйл? — Я облокотилась на колени Витарра. — Я слышала это название от Зодикуса.       — Столица земель Горга — нашей стаи. Нам не были знакомы города, тем более мы не знаем каменных стен. — Витарр прищурился. Вся его поза выражала некоторое недовольство. -Горгхэйл — единственный каменный город здесь. Вода туда поставляется по трубам, так же как и убираются нечистоты. Все это — труд умнейших рабов, что несколько лет вычерчивали схемы города — за это им была обещана свобода. Вот уже сотню лет Белая Арена является местом, где мы избираем вожака стаи.       Я прикусила губу. Город, где есть водопровод и канализация, город, который создали инженеры и архитекторы из моего мира!       — Южные племена добиться подобного не смогли, — продолжил Витарр. — Они по-прежнему дики и свободны. Степь еще принадлежит им, но люди уже посматривают в их сторону — там гораздо комфортнее для жизни слабым существам. Если не считать хищников, — осклабился оборотень.       В голове вертелась куча вопросов, я не знала с какого начать.       — Объясни, то есть людские племена, о которых ты говоришь, — это все…чужаки? Как я?       Витарр задумчиво посмотрел на меня. Его тяжелая рука легла мне на макушку.       — Когда-то раньше — да. Их общины росли, рождались дети. Поколения, что выросли сейчас, не знают того мира, откуда пришла ты. Зодикус говорил, что ты родом из мест, близких ему. Поэтому ваши языки похожи. Но часто он встречал людей, понять которых не мог. Вы попадаете к нам до сих пор — иногда.       И должно быть именно благодаря этим «иногда» цивилизация людей гораздо выше оборотней. Если те жили по своим животным законам, то новые пришельцы привносили сородичам знания из моего мира. Они не смогли создать огнестрельное оружие подобное современному вследствие недостатка ресурсов, имеющихся в наличие «там», но примитивным пользовались — и успешно. Они же создали алфавит из помеси языков. И научили полуживотных финансовым операциям.       Только вот не уничтожили их. А напротив, создали для себя опасных противников.       Я отвернулась. Что мы имеем? Мир оборотней, куда в течение веков по неизвестной мне причине попадают люди из моего мира. И видимо в определенный момент таких «попаданцев» стало так много, что они смогли объединиться и дать отпор диким тварям. Они привнесли элементы культуры, в которой нуждались — строительство, письменность, орудия труда, торговлю. Из-за сильной разрозненности и невозможности достаточного разделения труда уровень жизни здесь остается недостаточно развитым. Люди потеснили оборотней, но не способны справиться с ними. Но, в тоже время, сами оборотни не способны научиться создавать что-либо сами. Они предпочитают охотиться, подолгу бродить в облике зверей и с неудовольствием смотрят на ухищрения представителей моего вида.       Интересно, желание все вокруг себя преобразовывать и подчинять собственным интересам саму природу — это удел исключительно человеческий? Даже полулюди, предоставь им выбор, от этой своей части предпочитают отказаться.       А какого Зодикусу? Какого тем, кто был «обращен»? Этаким «искусственным» оборотням? Я бы спросила — но не могу.       Хм, а какого тем, кто стал рабом этих самых оборотней? Оборотней, которые столь ненавистно относятся к людям, но беззастенчиво пользуются ими? Так ли уж они и непохожи на нас? Нет, я ошиблась. Им не чуждо стремление к обретению могущества.       А тот могущественный волк с примесью южной крови, у ног которого я нахожусь — каков он? Сильный, жестокий, властный. Тот, которому все мои попытки выучиться чему-либо кажутся забавными, — он не способен оценить те усилия, что я прилагаю.       Но ведь разве я сама не виновата? Я была такой раздражающе глупой, когда пыталась отстранить неизбежное! Ведь разве это не правильно? Слабый всегда подчиняется сильному. Витарр верно говорил, что от меня было чересчур много суеты. Я все время сопротивлялась, а давно пора было понять, что только несравненное терпение помогло моему супругу и хозяину наконец-то раскрыть мои глаза.       Внутри что-то заныло. Я прижала руку к груди. Сердце билось спокойно, размеренно, но отчего-то было тревожно. Я не могла дать определение тому странному чувству какой-то неправильности, какой-то ущербной мысли, что засела в голове и не отпускала. Позже, когда мы с Витарром уходили к реке, я пыталась поделиться ею с ним, — но его рука тогда крепко обнимала меня за талию, и я не осмелилась потревожить его своей глупостью. Именно так мои метания называла Лючия когда-то. И даже сейчас она, забыв о своем недоверии, не удержалась от похвалы мне, отметив, что Витарр стал чаще оставаться в доме, проявил интерес к своим домочадцам, а сама она не раз наблюдала, с каким теплом он смотрит на меня.       Конечно, после подобного я бы не стала тревожить его тем, что меня гложет непонятное мне чувство стыда. Должно быть, оно возникло вследствие того, что я живу столь вольготно, учитывая, что другие рабы страдают. Но ведь я не рабыня. Витарр Ормар назвал меня женой и возвысил как члена семьи.       И я должна быть благодарна ему.       Отчего только благодарность эта кажется мне насквозь гнилой?       В ту ночь я чувствовала, как крепкие руки ласкают меня, как горячие губы и язык опускаются все ниже, замысловатым танцем вызывая фейерверк желания, даря несравненное блаженство, что заставляло меня выгибаться дугой, вцепившись пальцами в волосы Витарра и умоляя его не останавливаться. Я совсем забыла о тревоге. Спаленная неистовой похотью, я отдавалась ему полностью, без остатка. Я не была наивной девочкой, попав сюда. Но и не представляла, сколько всего таилось под покровом потерявшего особую сокровенность слова «секс». То, что прежде мне и казалось чем-то если не запретным, то мало привлекательным, обрело вожделенную форму. Трепет, охватывающий меня при легком касании Витарра, можно было бы назвать будоражащим, но хоть и порочное влечение к нему заставляло меня забывать о гордости и перенесенном ужасе, я-то знала, что далеко не в физической потребности было дело.       Это словно зависимость. Сначала ты думаешь, что тебе мерзко, что ты умрешь, если еще раз переживешь подобное. Но раз за разом чувство отвращения притупляется. Оно не исчезает вовсе — о нет! Напротив, именно оно дарит ту поражающую тебя полноту ощущений. Не будь этого наполняющего горечью чувства омерзения, то величайшее наслаждение не показалась бы и вполовину таким сладким. Упоение от того, что ты испытываешь экстаз, прильнув к тому, кто прежде одним взглядом заставлял тебя дрожать от негодования, наполняло душу таким адреналином, что не было сил удержать его. Легкое прикосновение заставляло биться в блаженстве — но блаженстве не чистом, не связанном с обычным восторгом от обладания. Если я что-то и понимаю в самой себе, так это возникшую потребность в вечном столкновении внутри меня ненависти к тому, кто сотворил со мной такое страшной действо, и привязанности к тому, кто стал для меня опорой и защитой.       И то, что это было одно и тоже существо, заставляло меня каждый вечер льнуть к нему — абсолютно иррациональное желание растоптать в себе ту часть, что пыталась заявить о собственной значимости. Ни роль беззащитной жертвы, ни роль стойкой упрямицы не желали сохранения этого настырного «я». Оно вынуждало этих обеих порожденных насилием Витарра и его мира ипостасей моей личности чувствовать себя ущербными, неправильными, неполными. Мозаика так прекрасно складывалась, если отринуть собственную индивидуальность, собственный характер. Но «я» было частью меня, так просто от него не избавиться. Одна часть была растоптана и унижена за свою слабость, другая — облагодетельствована и желанна за силу духа. Что их объединяло?       Витарр Ормар, чьи пылающие желтым огнем глаза зверя завораживали и пугали. Жертва его боялась, а жена — подчинялась. Только тайное «я» его ненавидело и готово было действовать, но ни первая, ни вторая Ульврэн действий не желали. Они желали лишь избавиться от девушки, что лишилась и дома, и имени. Ей не место здесь, но ее сила воли, казалось потухшая, прорывалась сквозь страх и покорность.       И тогда Ульврэн нашла способ не уничтожить ее, — нет, на это их сил не хватало — но заглушить. Заглушить болезненным для той части меня, что еще хранила воспоминания, чувством зависимости, что подчиняло и парализовало. Я не видела ничего, кроме Витарра, не слышала ничего, кроме его голоса, не осознавала ничего, кроме того, что он рядом. Я ненавидела, но нуждалась в нем. Меня приводило в состояние уродливо-мучительного восторга не только полная распутства ночь, но и прогулка с ним, разговор, совместное чтение, столкновение взглядов за обеденным столом. Я бы ему целовала ноги, танцевала для него, стелилась бы как домашний питомец.       Я научилась читать по его лицу, научилась реагировать на малейшее движение. Я знала, что могу рассмешить его до слез — и готова была играть роль шута весь вечер. Я могла слушать его вечно, и это было моим величайшим желанием.       Я страдала от этого не меньше, чем в первый день. Он — чудовище, а я — приспособленка. Я совершенно никчемная, жалкая и опустившаяся…       Но я не могла без этого жить — или так казалось это моему воспаленному сознанию.