Птица в янтаре

Среди прочих испытаний, которые Грейвзу пришлось пережить за последние недели, короткий разговор с Альбусом Дамблдором по каминной сети не претендовал по значимости даже на деревянную медаль. И все же теперь Персиваль невольно прокручивал в голове отдельные фразы, подсознательно ища в них не то подсказку, не то утешение. «Меня удивляет, что он даже не попытался заручиться вашей добровольной поддержкой, – не тратя драгоценное время на дежурное сочувствие, заметил Дамблдор, и его малоподвижное ассиметричное лицо скорбно вытянулось от тягостных мыслей. – Гриндевальд искренне верит в собственные идеи и прекрасно осознает, насколько привлекательны они могут быть при правильной подаче. Полагаю, глубокая преданность своему делу, стойкость и принципиальность сыграли с вами злую шутку, мой друг». Но могло быть гораздо проще: узнав об обскуре, Гриндевальд потерял на радостях всякое терпение. Грейвзу, откровенно говоря, ни от одной из версий не становилось лучше. В ночь на первое января буря грянула с новой силой. Вырвавшийся откуда-то из подземки черный грозовой вихрь спиралью взмыл по зданию на Таймс-сквер и обрушил на головы изумленных не-магов флагшток с шаром времени. Пусть даже три четверти собравшихся на площади были готовы принять случившееся за фейерверк-шоу, Пиквери на экстренном заседании Конгресса выглядела постаревшей лет на десять. «Да, мы пока не можем обнаружить канал связи между Гриндевальдом и обскуром, но это не значит, что его нет», – жестко обозначила Серафина, очерчивая взглядом унылые лица собравшихся. Утро нового года застало Грейвза в тоннелях под Нью-Йорком, где он методично обследовал комплекс станций на пересечении Сорок второй улицы, Седьмой авеню и Бродвея в надежде отыскать там не то обскури, не то вчерашний снег. Он не был уверен, что за шесть с лишним часов слухи успели достигнуть нижних уровней небоскреба МАКУСА, но образ белобрысого ублюдка, выплясывающего чарльстон по своей камере, гнал вперед почище любого допинга. А вернувшись к полудню в родной департамент – с пустыми руками, разумеется, – Грейвз обнаружил, что в приемной его уже ждут. – Ньют… Мистер Скамандер хотел с вами поговорить, мистер Грейвз. Это очень важно, – запоздало предупредила Тина, нервно моргая большими жалобными глазами. Почти с полминуты Грейвз хмуро изучал взглядом ладонь, которую мистер Скамандер успел протянуть ему для приветствия, потом развернулся на каблуках и чеканным шагом двинулся прочь. – Зайдите в мой кабинет. Хуже всего он обычно чувствовал себя именно по утрам. За пробуждением следовала тянущая боль в груди, судороги и неодолимая слабость в конечностях: Грейвз даже сесть в постели не мог – руки не слушались. Приступ проходил через четверть часа, нужно было просто вытерпеть эти минуты в темноте, когда каждый глоток воздуха приходилось мучительно проталкивать в сведенное спазмом горло. Дальше становилось легче. Грейвз заходился надсадным кашлем, иногда сплевывая кровью в заранее приготовленный платок. А потом поднимался и начинал приводить себя в порядок. – Мне очень жаль, – едва ли не с порога начал Скамандер, прижимая к бедру свой противозаконный чемодан и вновь почему-то разворачиваясь к Грейвзу полубоком. Тина попыталась проскользнуть следом, но была остановлена отрицательным кивком и, извинившись, прикрыла дверь. После тяжелой ночи Грейвз не собирался стесняться в выражениях, и некоторые ей не стоило слышать. – Вы о чем? – самым нейтральным тоном уточнил он, коротким взмахом руки отправляя пальто на вешалку. Магозоолог еще немного потоптался перед массивным письменным столом и, словно набравшись решимости, без приглашения рухнул в кресло для посетителей. Весь, от заляпанных грязью высоких ботинок до взъерошенной макушки, он выглядел инородным объектом в «логове» главы мракоборцев, где среди вещей царил безупречный, установленный годами порядок, а на мебели не было ни пылинки. Щелкнула, открываясь, одна из застежек чемодана, и Скамандер молниеносно опустил ее обратно. – Я слышал, что произошло в полночь на Таймс-сквер. – И вам жаль, – Грейвз вскинул брови и улыбнулся криво и неприятно. – Но это же совершенно меняет дело. Я уже вижу, как шар времени летит назад на крышу. Закусив нижнюю губу, Скамандер ответил ему пустым взглядом исподлобья, тяжело вздохнул и ссутулился еще сильнее. Грейвз ненавидел этот тип людей всеми фибрами своей дисциплинированной души – пусть даже и восхищался порой их храбростью и искренностью. Второй экземпляр в настоящий момент нервно заламывал руки в соседнем помещении: Тина тоже всегда хотела, как лучше, а в итоге наступал полный хаос. – Вы были правы. Я знал, что Криденс выжил. То есть… я был почти уверен в этом. Персиваль снова, как в прошлый раз, занял место напротив, поставив локти на столешницу и обхватив пальцами левой руки сжатую в кулак кисть правой. – А что-нибудь более полезное на данный момент вы можете мне сообщить? В недавних упреках Скамандера, пожалуй, все-таки была доля правды: Грейвзу не хотелось думать о человеческой природе обскура и представлять его измученным ребенком, который сбился с пути и просто поверил не тому, кому следовало. Он настоящий никогда не был знаком с Криденсом Бэрбоуном и сохранил в памяти лишь смутный образ темной, вечно согбенной фигуры, замершей чуть поодаль от импровизированной трибуны, – чтобы лично оценить масштаб угрозы, которую представляли собой «Вторые салемцы», Грейвз пару раз присутствовал на их митингах. Все прочее, обнаруженное после, принадлежало уже другим людям, и было окрашено чужими эмоциями. – Я готов сотрудничать, – просто сказал Скамандер. – Окажу любую помощь, о которой вы попросите. Только позвольте мне хотя бы попытаться… Грейвз хотел бы вздернуть его за воротник длинного потрепанного пальто, как нашкодившего звереныша, и трясти, трясти, трясти до тех пор, пока в его глупой голове, наконец, не зародится знание о том, в какой заднице оказалось все мировое магическое сообщество и насколько он, Ньют Скамандер, неуместен сейчас со своим душеспасением. Гриндевальд не был бессмысленно жесток, что бы о нем не писали в газетах. Не получал удовольствия от пыток и предпочитал не уничтожать, если мог использовать. Порой, приходя в себя после очередного Круциатуса, Грейвз замечал сквозь пелену перед глазами мучительную гримасу, искажавшую черты его породистого лица. Словно часть боли передавалась самому палачу – настолько искренним было сожаление Гриндевальда о бесполезной растрате потенциально ценных ресурсов. Но если единственный путь наверх пролегал по головам – Гриндевальд шел по головам. Не оглядываясь и не сомневаясь. И если Грейвз рассчитывал когда-нибудь одержать победу на этом поле, ему нужно было принять правила игры. – Вот у вас есть чемодан, мистер Скамандер, – после продолжительной паузы начал он. – И те, кто в нем живет, безгранично доверяют вам. Вы в буквальном смысле держите их жизни в своих руках. А теперь представьте себе существо, которое угрожает им всем. – Я вижу, к чему вы клоните. Но, пожалуйста, разрешите мне объяснить… Гриндевальду магозоолог нравился. Он сам упомянул об этом во время одного из бесчисленных допросов, на которые Грейвза теперь не пускали – Серафина не объясняла причин, но среди них наверняка были и тревога за его душевное спокойствие, и опасение, как бы чего не вышло. Идейный вдохновитель «освободительного движения» пока нужен был МАКУСА живым. Запрет не был официальным, скорее напоминал личную просьбу, но Грейвз, тем не менее, подчинился и смиренно узнавал новости через третьих лиц. Через Тину, например. Голдштейн в любое время с готовностью спускалась на нижние уровни и даже почти научилась не разбавлять рабочие доклады личными впечатлениями. Скамандера отправили на казнь, потому что он начал догадываться. И не просто догадываться, а высказывать свои предположения вслух. Гриндевальд почти сожалел об этом – ему было что пообещать любителю угнетенных магических тварей. – У меня нет на это времени. Идите, мистер Скамандер. Вас вызовут, если понадобитесь. На полочке в ванной комнате, среди пузырьков с лечебными зельями, аккуратно рассортированными и регулярно проверяемыми на пригодность, Грейвз хранил и усыпляющее, и настойку сна-без-сновидений, и слабенький, но весьма полезный декокт, вызывающий умиротворение. В прошлой жизни он знал, в каких пропорциях их комбинировать, чтобы добиться спокойного отдыха без побочных эффектов – старался использовать как можно реже, но слишком ценил ясность мысли, которую бессонница могла уничтожить на корню. Теперь же, когда неодолимое желание забыться стало его самым частым гостем, Грейвз не принимал ничего. Кошмары, пусть и выматывали, приносили неоспоримую пользу: Персиваль от них просыпался. А ведь мог бы и не. Ему нельзя было умирать во сне от удушья – только не сейчас, не теперь, когда равновесие в мире держалось на тоненьком волоске и в любую секунду грозило рухнуть к вящей радости Гриндевальда. Грейвз не собирался доставлять ему такого удовольствия.